«Часто мы с соседскими мальчишками выплясывали прямо на улице, а люди бросали нам деньги»

Я — ребенок войны. Из-за нее, проклятой, собственно, и оказалась в Киеве наша семья. Мне исполнилось 11 лет, когда началась Великая Отечественная. Мы жили в Молдавии — сначала в Кишиневе, затем в Бендерах. Детей у моих родителей — Берты Иосифовны и Николая Николаевича — было семеро. Жили в глиняном доме, спали в тесноте на нарах. Отец делал упряжь для лошадей — вожжи и хомуты... мама занималась домашним хозяйством. Рано утром нас, детей, можно сказать, выгоняли на улицу с куском макухи. От голода спасались мамалыгой, а еще из кукурузной муки коржи пекли.

В восемь-девять лет я по вечерам зарабатывал деньги чистильщиком обуви. У меня был маленький ящичек со щетками и кремом. Садился я где-нибудь в освещенном месте — возле ресторана или кинотеатра — и чистил прохожим обувь. Надо сказать, что это занятие мне очень нравилось — ботинки моих клиентов блестели, как новенькие. Денег за такую работу давали, кто сколько мог. Кстати, улица научила меня и танцевать. Ведь я рос среди молдаван, евреев, румын, цыган, бессарабов, трансильванцев... Часто мы с соседскими мальчишками старались копировать взрослых и выплясывали прямо на улице молдаваняску, «цыганочку», сырбу или колишарилу, — а люди бросали нам деньги... А когда в Молдавию пришла советская власть, при нашей школе открыли Дом пионеров... Я, конечно, выбрал танцевальный кружок...

Но началась война, город стали бомбить немецкие самолеты. Отец собрал все наше семейство и сказал: «Надо уходить. Закончатся бомбежки, вернемся!» Мы покинули Бендеры, переехали мост через Днестр. А война нас гнала все дальше и дальше от дома — Тирасполь, Одесса... Передвигались какими-то проселочными дорогами (их меньше бомбили), где пешком, где на бричке, затем на товарняке с углем и каким-то металлом добрались аж до Казахстана... Там остановились, нашли прибежище и работу. Я работал табунщиком — пас колхозных лошадей. Случалось, по 10— 12 часов не слезал с коня. Рассчитывались с нами, беженцами, овсом, ячменем, молоком. Это называлось натуроплатой. Пробыли в эвакуации до осени 1943 года.

А когда услышали по радио, что бои уже идут в Украине, а значит, скоро и Молдавию Советская Армия освободит, то решили, что пора возвращаться домой. И опять где пешком, где на подводе, где на товарняке — в обратном направлении. И так в течение двух месяцев! Доехали до Киева и тут застряли — все заболели брюшным тифом. Нас положили в Октябрьскую больницу. Вышли оттуда — ни денег, ни крыши над головой, ничего...

Город был практически разрушен, особенно пострадала его центральная часть. На расчистку улиц от руин требовались рабочие руки. Мои родители и старшие сестры устроились в какую-то строительную организацию, им выдали продуктовые карточки. Поселились мы в бараке где-то на Батыевой горе. Взрослые утром — на работу, а мы, пацанва, предоставлены сами себе. Слава Богу, к шпане не примкнули, а вот на «евбазе» (в просторечии — «еврейский базар», он занимал всю территорию нынешней площади Победы и славился тем, что там можно было продать или купить все, что угодно) промышляли. Промышляли — это в смысле зарабатывали хоть и небольшие, но деньги. То телегу поможем кому-то разгрузить, то носили в ведрах воду и предлагали торговцам утолить жажду: «Кому воды холодной? Кому воды холодной?» Заработанное тратилось на пирожки и на то, из чего можно было приготовить что-нибудь поесть, — крапиву, просо, картофельные очистки...

...Уже в Киеве получили похоронку на старшего брата Иосифа. Он пошел на фронт, как только мы покинули Бендеры. И вот печальное известие — погиб в боях за литовский город Шауляй. Горе, оно всегда остается горем. И спустя годы, прокручивая в памяти страницы своей жизни, понимаю: сообщение о гибели брата для меня, пожалуй, первая черная страница. В 1946-м мы потеряли и отца. Он заболел, обнаружили туберкулез. Папа «сгорел» за каких-то три месяца. Умирал тяжело, но при полном сознании. Ему было всего 52... За главу семейства осталась мама...

«Несколько минут я сидел у Сталина на коленях»

...Осенью 1945 года произошла памятная поездка нашего ансамбля (ансамбль песни и танца «Трудовые резервы». — Ред.) в Москву на всесоюзную олимпиаду «Трудовых резервов». Это было событие! Как в песне тогда пелось: «Мы идем и поем, а Москва улыбается нам...» Украинскую делегацию поселили в общежитии какого-то ремесленного училища, и две недели мы давали концерты на столичных предприятиях, в школах ФЗО. И вот объявили, что нас отобрали для участия в заключительном концерте в Кремлевском дворце, на котором будут присутствовать руководители партии и правительства.

Пошли репетиции за репетицией, и наконец — мы в Кремле. В первом ряду сидели Сталин, Булганин, Ворошилов, Буденный, Маленков... Мы заканчивали выступление гопаком. И вот финал, аплодисменты, готовимся идти на поклон. Когда я выдвинулся вперед, Сталин подозвал меня и одной рукой снял со сцены. Несколько минут я сидел у него на коленях. Кто-то из второго ряда передал ему красненькую коробочку. Сталин открыл ее, достал наручные часы и дал их мне, затем поставил меня обратно на сцену. Все, что происходило со мной в те мгновения, было, как в тумане. Можете себе представить мое состояние — я, пятнадцатилетний мальчишка, и рядом Сталин! Он же для нас кто? Глыба, красавец, бог, мы произносили его имя, затаив дыхание. А тут — невысокого роста человек, да и не очень красивый (по крайней мере, мало похож на того, что изображен на портретах): лицо побито оспой, в кителе без погон, сапогах, галифе. Такой испуг охватил меня. Пришел в себя уже за кулисами, когда все наши ребята стали меня поздравлять.

После этого все газеты дружно написали обо мне, что я ребенок из бедной многодетной семьи, а добился таких вот успехов. Даже написали, что я хороший токарь. Я стал знаменитостью! Когда ехал в трамвае, то старался держаться за поручень так, чтобы были видны во всей красе часы — все смотрели на меня и на часы, подаренные самим Сталиным, слушали, как они тикают. Правда, наслаждаться сталинскими часами мне пришлось недолго: город был наводнен ворами-карманниками, они охотились за ценными вещами, и мне пришлось их снять. Но лежать без дела такая штуковина не могла. Тогда наша семья приняла на то время очень правильное решение — обменять часы на пенициллин. Папу положили в больницу, и ему нужны были лекарства. А вырезки из газет с фотографией, где я сижу на коленях у Иосифа Виссарионовича, с подписью: «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!», к сожалению, не сохранились. Когда к власти пришел Хрущев и разоблачил культ личности Сталина, мама так перепугалась, что сожгла весь мой архив...

«Сальвадор Дали сказал, что у меня в ногах... спрятаны машинки»

...В августе 1951 года советская делегация прибыла в Берлин — более тысячи человек: молодые артисты, музыканты, спортсмены, ученые. За день до открытия молодежного форума всю делегацию чем-то отравили — подсыпали отраву в котел с едой. Ну, что тут началось! Всполошилось руководство делегации, наше посольство в Берлине срочно телеграфировало в Москву. И тогда из Москвы специальным рейсом вылетел самолет. Заменили всех — от шеф-повара до официанток и уборщиц. Приехала бригада медиков — и вместо того, чтобы репетировать, мы стояли в очереди к врачу и... в туалет...

Первые гастроли в Америку. В Канаде везде возле концертных залов, в которых мы выступали, стояли толпы националистов... Призывали не ходить на наши выступления, тем не менее сами после третьего звонка бросали свои лозунги и транспаранты и бежали смотреть концерт.

И вот, наверное, кто-то из таких «доброжелателей» подложил в наш костюмерный багаж взрывчатку — по их расчетам, мы должны были погибнуть. Если бы это был самолет, так бы и произошло. Но случилось чудо! Усилился мороз, поднялась метель, аэропорт закрыли... Чтобы не отменять концерт, наш импрессарио Сол Юрок решил отправить артистов автобусом, а реквизит, костюмы и музыкальные инструменты — грузовой фурой... Фура с реквизитом выехала на Ванкувер первой, а наш автобус догнал ее. Но то, что мы увидели, повергло нас в ужас — машина была перевернута и горела. Горели наши уникальные костюмы (кстати, рубашки были вышиты вручную бисером), обувь (по нескольку пар сапог на каждого исполнителя)...

Когда мы подошли к сгоревшей машине и стали разгребать пепелище в надежде найти хоть что-нибудь уцелевшее, я вдруг увидел красочно оформленный буклет нашего ансамбля, специально подготовленный к зарубежным гастролям. Он обуглился со всех сторон. Я открыл страницу с портретом Вирского — до половины она сгорела, а лицо Павла Павловича сохранилось. Я стряхнул пепел, спрятал этот буклет и в первом же городе, где была наша остановка, купил рамку, вставил в нее портрет. В гостинице зашел в номер к Вирскому и сказал:

— Ваш портрет выжил в огне, вы будете очень долго жить, дарю вам это на память!

Павел Павлович не был сентиментальным человеком. Но тут я впервые увидел на его щеке слезу. Он отвернулся, потом взял лежащую на кровати шляпу, мексиканское сомбреро, которое там купил, и подарил мне на память. С этой шляпой я не расстаюсь по сей день.

А гастроли по Канаде мы тогда продолжили — Монреаль, Эдмонтон, Торонто... На концерты выходили в репетиционных костюмах. Зрители с пониманием к этому относились и благодарили нас за выступления искренне и горячо. Происшествие, случившееся с советскими артистами, расписали все газеты, и это сыграло определенную роль в росте нашей популярности — спрос на билеты поднялся в несколько раз... Правда, потом некоторые наши чиновники обвинили Вирского в том, что он, дескать, принял неправильное решение — не надо было продолжать гастроли. Его упрекали и за то, почему в ответ на явную провокацию ансамбль немедленно не покинул Канаду, и за то, что отказывался считать истинными виновниками поджога украинских националистов, которые уже пытались сорвать выступление ансамбля на Днях Украины в советском павильоне на Всемирной выставке «Экспо-67» и т. д., и т. п.

Но уникальность этого человека была в том, что у него хватило мужества во всех ситуациях оставаться самим собой, иметь свое мнение и все силы, несмотря ни на что, отдавать любимому делу...

Первые гастроли ансамбля в Испанию. Концерты шли в мадридском «Палас де спорт». Перед началом представления сотрудник советского посольства вдруг сказал артистам: «Танцуйте сегодня хорошо — на концерте будет важный чиновник из мадридской администрации, Пабло Лерно».

В антракте этот Пабло пришел к нам за кулисы — двухметрового роста мужик, в шикарном блейзере, его окружали около десятка фотографов... Обычно попасть за кулисы было непросто: сначала передавалась визитка, и о том, кого принимать, Вирский советовался с сопровождающими нас сотрудниками посольства и КГБ. На этот раз все произошло неожиданно и не по «правилам». Мы, артисты, окружили гостя, стали задавать вопросы, естественно, касающиеся жизни испанцев. Он рассказал, что ему уже седьмой десяток, политикой не занимается, увлекается подводным плаванием... Подошел Вирский, и они пожали друг другу руки.

А утром в ведущих испанских газетах появились фотографии — украинские артисты радушно общаются с нацистом. Оказалось, что этот Пабло Лерно на самом деле был Отто Скорцени, ближайший друг Гитлера... Всю сопровождавшую нас бригаду КГБ тогда уволили из-за того, что не уследили. После гастролей в Киеве у Вирского начался «этап проработки» в КГБ: ежедневные вызовы, повторяющиеся вопросы, объяснительные. В результате у Пал Палыча — инфаркт. Но ведь в Комитете госбезопасности не могли не знать, что имя Скорцени вычеркнуто из списков военных преступников, его уже не разыскивали спецслужбы, и он мог свободно появляться в общественных местах. Однако с Вирским расправились по полной программе.

А я, секретарь парторганизации ансамбля, стал после этого «невыездным», то есть на гастроли за рубеж дорога мне была заказана. Но меня отстоял Вирский. Нам предстояла гастрольная поездка по Южной Америке, его вызвали в ЦК и сказали, что Чапкис не поедет.

— Чапкис на гастроли поедет, — резко ответил Пал Палыч. И уже тихо добавил: «Или тогда я тоже останусь!»

Но после «роковой встречи» в Испании и к самому Вирскому у властей отношение поменялось...

День рождения Павла Павловича (по-моему, 65-летие). Прихожу его поздравить и вижу такую картину: сидит именинник в пижаме, небритый и руками ест молодого поросенка (это было его любимое блюдо). На роскошный кофейный сервиз, который я с большим трудом добыл для него в качестве подарка, даже не глянул. Настроение «нулевое». Его можно было понять — ни одна газета не написала о его юбилее, ни один канал ТВ не поздравил опального маэстро.

И вдруг звонок в дверь. Прибыл курьер с телеграммой от первого секретаря ЦК Компартии Украины Владимира Щербицкого: «Поздравляю Вас, выдающегося деятеля искусства, истинного патриота...» Все! Буквально через несколько минут зазвонил телефон и пошел шквал поздравлений. Вирский ожил, побрился, переоделся...

Гастроли, разумеется, это не только концерты и репетиции, это и встречи с людьми известными и неизвестными, богатыми и бедными. Нам пожимали руки Мао Цзэдун, Хо Ши Мин, Фидель Кастро... Есть у меня автограф и знаменитого Бенни Гудмена из первого джазового оркестра мира. Я приехал к нему в гости. Он сказал: «Я дома и в компании ничего не исполняю. Но если Грегори станцует, то сыграю». Говорю: «Давай!» Снял туфли, стал плясать, а он начал мне на кларнете подыгрывать.

В Париже с Ивом Монтаном мы сидели, ели, разговаривали за столиком самого дорогого ресторана Франции, который находится на верхотуре Эйфелевой башни. Он расспрашивал меня об Украине, его интересовали наши обычаи, традиции, быт.

После выступления ансамбля в Мадриде за кулисами появился Сальвадор Дали, Мы, конечно, о нем были наслышаны и сразу узнали его по фотографиям. На нем был ярко-зеленый пиджак, а в нагрудный карман маэстро засунул платок в виде... настоящей яичницы. И усы у него торчком торчали. Его сопровождала группа хиппи — какие-то нечесаные ребята в оборванных штанах. Для нас это было удивительно, потому что мы все ходили в аккуратных костюмчиках, галстуках.

Артисты окружили знаменитого художника. Он поблагодарил Павла Павловича Вирского за прекрасный концерт. И вдруг, заметив меня, воскликнул:

— О, у тебя в ногах спрятаны машинки!

Подошел, наклонился, пощупал мои колени:

— Точно, машинки!

Этот момент, не поняв юмора, зафиксировали журналисты, и на следующий день все газеты написали о том, что Сальвадор Дали разоблачил русского танцора, у которого в ногах спрятаны специальные моторчики...

«Танцы со звездами» отнимали столько сил и времени, что ни на что другое уже не оставалось!»

...Несколько лет назад в Великобритании появился довольно интересный проект, в котором принимали участие самые яркие личности шоу-бизнеса. Они вместе с профессиональными танцорами на глазах миллионов телезрителей должны были продемонстрировать свои танцевальные способности... «Танцы со звездами» побили все рейтинги на телеканале Би-би-си, а затем с триумфом прошли на экранах телевизоров двадцати восьми стран мира. В Украине этот проект «приютил» — сначала осенью 2006-го, а затем весной 2007 года — телеканал «1+1».

Идея выучить за несколько месяцев десять бальных танцев, да еще вступить в борьбу со своими соперниками за первенство в танцевальном марафоне понравилась многим украинским звездам театра, кино, телеэфира, спорта...

Когда мне предложили принять участие в этом проекте в качестве судьи, я был ужасно загружен — школа танцев, занятия во Дворце культуры, корпоративные вечера... Но проект показался мне интересным. Я подумал, что смогу «расчистить» для него место, — и согласился. А когда начал работать, оказалось, что «Танцы со звездами» отнимают столько сил и времени, что ни на что другое уже не остается! Но я старался делать все намеченное — и в результате буквально приползал домой совершенно обессиленным...

Невероятно тяжело было и звездам — участникам проекта. Тот, кто прошел, прочувствовал это не только всеми фибрами души, но и мышцами, косточками. Ведь тренировки по 4—5 часов в день — режим, экстремальный даже для их партнеровпрофессионалов. Круги под глазами, синяки на теле. Они все похудели на 10—15 килограммов. На одной из репетиций Зеленскому вызвали «скорую» — он сорвал спину. Когда я услышал от Могилевской: «Не могу подниматься по лестнице», — у меня сердце сжалось. Но у победителей раны не болят! Я восхищался этими ребятами.

Но еще тяжелее, как ни удивительно, — судьям... Нам не рекомендовали общаться с участниками проекта, присутствовать на их репетициях (кроме генеральных), обедать вместе, чтобы не было подозрений в каких-то симпатиях. Чтобы не подумали, что мы кого-то консультируем. Мы даже не здоровались на расстоянии, махнул рукой — привет, и все!..

Судья должен быть строгим, но справедливым. И обязательно — быть очень корректным в своих высказываниях... Когда был явно слабый номер, я старался как бы смягчить комментарий, что-то наподобие этого: «Ваш танец может понравиться или не понравиться, но оставить равнодушным он не может никого» или «Настоящее искусство, настоящее мастерство — это когда тебе не скучно и ты получаешь удовольствие. Вы танцевали — мне не было скучно, я получил удовольствие. Спасибо вам за это!»...

В одном из выступлений использовалось много реквизита, много было чего-то второстепенного, а танца не было, тогда я вспомнил историю с Чайковским. Петр Ильич, приехав в Киев, пришел в гости к одному известному в то время композитору. Пообедали, слушали музыку. На другой день Чайковский написал в письме своему брату: «Посетил композитора такого-то... Он меня угощал музыкой и варениками. Вареники были очень вкусными». Я перефразировал Чайковского и сказал: «Вы показали нам танец с реквизитом. Реквизит у вас был очень красивый»...

За свои мягкость и корректность однажды получил замечание от продюсера, мол, что вы извиняетесь за низкие оценки, надо быть пожестче и построже...

...Откровенно говоря, поначалу к Руслане Писанке я не был расположен. Мне казалось, что организаторы «Танцев со звездами» допустили ошибку, пригласив для участия в проекте Руслану, из-за ее фактуры.

И когда она включила в свой танец «поддержку», я с содроганием в сердце наблюдал за ее партнером Николаем Коваленко — Руслана бросилась на него так, что он в конце концов сорвал себе спину... Я пытался передавать через ребят: «Скажите Коле, чтобы они отказались от «поддержки», это грубо, тяжело». Комментируя выступление, я все же намекнул: «Вы забыли, что «поддержка» тянет вверх, а не падает вниз». Когда я поставил Писанке низкую оценку, на следующий день поехал покупать творог на Житнем рынке. Все женщины-торговки напали на меня в защиту Русланы. Обвинили в том, что я придираюсь.

Но потом я оценил Писанку по достоинству — она необычайно трудолюбивый человек, настоящая актриса. Когда руководители проекта предложили мне выступить в новогоднем шоу, то моими партнерами стала пара Коваленко—Писанка. На репетиции пышный бюст Русланы находился на уровне моего лица, закрывал обзор и мешал дышать. Я боялся, что буду выглядеть клоуном. Но все вышло забавно. Мы придумали ход, что она будет мулаткой и в финале понесет меня под мышкой. Когда оркестр заиграл мелодию известной песенки «Чунга-чанга», публика подхватила и запела «Чудо-Чапкис». Представляете? Я был поражен...

Руслана Писанка, можно сказать, родоначальник танцев в своем весе! Вы себе не представляете, сколько полных женщин решили учиться танцевать. Раньше они стыдились, но увидели, что можно хорошо танцевать при любой комплекции...

...Что дали «Танцы со звездами» народу вообще и мне в частности? Начну с себя. Не буду отрицать, популярности прибавилось. Теперь у меня чаще берут интервью для газет и журналов, снимают на телевидении, прохожие на улицах узнают и просят автографы. В связи с этим расскажу один почти анекдотичный случай.

В универмаге «Украина» мама с маленькой девочкой увидела меня и подослала ребенка, чтобы я дал автограф. Девочка у мамы уточнила: «А что это такое?» — «Да пусть распишется», — коротко ответила женщина.

Девчушка подошла ко мне с каким-то клочком бумаги:

— Дядя, мама сказала, чтобы вы расписались...

Я, обращаясь к девочке, но так, чтобы услышала ее мама, сказал, что на чистом листке расписываться неприлично, и, достав визитку, расписался на ней. А тогда говорю:

— Деточка, ты эту мою подпись сохрани. Когда я умру, она будет стоить очень дорого...

— А вы скоро умрете? — с ходу спросила девочка.

Ну, это так, об издержках популярности...

«Пока я двигаюсь — я живу, пока я живу — я танцую!»

...Я прожил большую жизнь и убедился, самая страшная боль — это душевная боль. Будто кто-то тяжелый сидит на тебе и не дает продохнуть... Для меня лично эта боль связана с обидой, оскорблением. Меня кулаком не так просто убить, я жилистый. А вот скажет кто-то неуважительно, с кривой ухмылкой: «Кто? Этот Чапкис?» — и все, меня уничтожили...

Я обыкновенный человек, и у меня есть, как и у всех, проблемы возраста. Но, когда звучит музыка и загораются на сцене софиты или начинаются занятия в репетиционном зале, я не знаю, куда деваются все болезни, годы, недомогание, плохое настроение. Я молод, я полон сил!.. Танец — это движение. Движение — это жизнь. А жить надо красиво! У меня это получилось только благодаря хореографии.

И еще одно — любовь. Надо любить женщин, природу, людей, друзей, сцену, искусство. Нужно быть деятельным, куда-то торопиться, что-то делать. Если я пролежу день у телевизора, ко мне возвращается груз моих лет. Это недопустимо! Я пережил многих своих ровесников. Почему? Только благодаря танцам! Моя зарядка — танец, работа — танец...

И, главное... Надо хотеть жить... Я буду бежать, буду идти, буду ползти, но лишь бы не остановиться! Ведь пока я двигаюсь — я живу, пока я живу — я танцую!