Рудольфа Нуриева называли Дьяволом и Чингисханом. Его боготворили и боялись. Танец Нуриева сводил с ума поклонников, а его прыжок до сих пор никто не в состоянии повторить. Нуриев — танцор от Бога, хотя профессионально стал заниматься балетом довольно поздно — в 16 лет. А в 20 мальчик из Уфы уже стал солистом Мариинского театра в Петербурге. Его тело было практически идеальным, а вот нравы и характер оставляли желать лучшего. Нуриев одним из первых в Советском Союзе публично заявил о своей нетрадиционной ориентации. В 1961 году, во время гастролей театра в Париже, его срочно вызвали в Москву якобы для участия в правительственном концерте. На самом деле для ареста. Нуриев это предвидел и в парижском аэропорту, прямо перед отлетом самолета в Москву, совершил то, что потом назвали «прыжком свободы». Благодаря своему знаменитому «полету» Нуриев избежал советских стражей порядка и попал прямо в руки французской полиции. После этого в Советском Союзе Рудольфа Нуриева провозгласили изменником Родины. Не вернули ему доброго имени на родной земле и по сей день...

Рудольф Нуриев стал одним из самых богатых танцовщиков в мире. Он коллекционировал предметы старины и даже... целые острова. Ему в любовники записывали Фредди Меркьюри, Элтона Джона и Жана Маре. Он умер, когда ему было всего 55 лет. В парижской больнице, от СПИДа.

Единственным режиссером, поставившим пьесу о великом танцовщике ХХ века Рудольфе Нуриеве, стал народный артист Украины Роман Виктюк. Его спектакль «Нездешний сад» — о полной сумасшедших поступков жизни гения. Роман Григорьевич и сам встречался с Нуриевым и даже собирался вместе с ним поставить пьесу...

«Он был уже тяжело болен и не в форме. Раздавались вялые аплодисменты, но Нуриев как будто их не слышал»

—Роман Григорьевич, ведь ваше знакомство с Рудольфом Нуриевым произошло благодаря великой русской балерине Наталье Макаровой...

— В Мариинском театре были три величины — Рудольф Нуриев, Наталья Макарова и Михаил Барышников. Судьба распорядилась так, что я знал каждого из них. Первый раз увидел Наталью, когда она спустя 17 лет вернулась из Америки в Россию. Я вообще считаю, что все, происходящее в нашем мире, предназначено свыше. Просто надо заставлять свою волю подчиняться «верхним» распорядкам. Помню, утром в Москве на репетиции кто-то мне сказал, что завтра в Мариинском театре в «Евгении Онегине» будет танцевать Макарова. Я, ничего никому не сказав, сел в поезд и рано утром приехал в Питер. Пришел к директору Мариинки, которого давно знал, и сказал: «Я буду сидеть в первом ряду, в директорской ложе, которая имеет выход на сцену». Он воскликнул: «Это невозможно! Там может находиться только руководство!» Но я был неумолим: «Я должен там сидеть!» Он понял, что спорить со мной бесполезно.

— Значит, вы все-таки сели, где хотели.

— А как иначе?! Я понимал, что должен увидеться с Макаровой во что бы то ни стало. И вот опустился занавес, зал ревет, за кулисами полно народу. Макарова, стоя на коленях, целовала сцену и рыдала. Вдруг она увидела меня и закричала: «Это он! Не уходите!» Я стал оглядываться по сторонам, не понимая, к кому она обращается — ведь мы не были знакомы, но она смотрела неотрывно только на меня. Оказалось, что единственный человек, с которым Наталья общалась перед тем, как покинуть страну, был замечательный артист Игорь Дмитриев. Она ему призналась, что хочет попробовать себя на драматической сцене. Дмитриев тогда без паузы сказал: «Только у Виктюка». Она запомнила мою фамилию и больше ничего. И спустя много лет, за кулисами, узнала меня из сотни людей! Макарова подскочила и сказала, что хочет играть, и дала свои координаты. А в это время зал просто ревел! Когда она вновь после поклона выбежала за кулисы, я ей крикнул: «Есть только одна пьеса, «Двое на качелях». Там балерина и любовная история!» Она в ответ: «Пьесы не знаю, но я буду играть».

— Вы репетировали в Питере?

— И в Америке, и в Европе, и, конечно, в Питере. Правда, Наташа всегда с опаской приезжала в Россию, боялась КГБ, постоянно оглядывалась, думала, что ее заберут. Однажды мы с ней репетировали и жили в Петербурге, в резиденции Собчака, бывшем Смольном институте. Наташа на одном этаже, я — на другом. Оказалось, что в кабинете, где я работал, раньше сидел убийца, уничтоживший Анну Ахматову, — Жданов. Там ничего не изменилось с тех пор! Если пройти по ковровой дорожке 20 метров, можно было попасть к Собчаку. Там же, рядом, был и кабинет Владимира Путина. Вот так мы и репетировали... — Кстати, в пьесе «Двое на качелях» изначально должен был играть в паре с Макаровой украинский актер Анатолий Хостикоев. — Я очень этого хотел. И Толя даже начал репетиции. Мы улетели в Лондон, и вдруг его вызывает родной Театр имени Ивана Франко, играть в пьесе по какой-то украинской классике. Толя мучительно решал, лететь или нет. И таки улетел в Киев. Но на спектакле сломал ногу и вернуться ко мне уже не смог... Когда мы репетировали в Сан-Франциско уже с другим артистом, Валей Клементьевым из МХАТа, Наташа вдруг мне говорит: «Знаешь, Нуриев тоже хочет сделать, как я».

— Уйти в драматический театр?

— Попробовать себя в нем. Боже, конечно, я был согласен! Мы выбрали пьесу «Учитель танцев», где Нуриев должен был играть Учителя, а Наташа — дочь главной героини. Я приехал к Нуриеву во Флоренцию, где он с молодыми итальянскими артистами танцевал «Шинель» Гоголя. Он был уже тяжело болен и не в форме, а артисты — беспомощны. В финале балета он выбегал на сцену в своем знаменитом прыжке, который был уже не таким мощным, и раздавались вялые аплодисменты. Но Нуриев как будто их не слышал. Я пришел к нему за кулисы. Обычно после его спектаклей там толпился народ, желавший хотя бы прикоснуться к своему кумиру, а охрана их не пускала. Но на этот раз НИКОГО НЕ БЫЛО! Я подошел к дверям его гримерки и постучал. Из-за двери раздался радостный голос: «Входи!» Он сидел уже завернутый в халат, возле гримерного столика, и смотрел на меня немного грустными глазами. Я говорю: «Вы — не просто человек, вы — планета! Я обещаю, что поставлю о вас спектакль». Обычно на подобные предложения Нуриев ерничал, говорил какие-то резкие слова, мог накричать. А он на меня лишь посмотрел. Но КАК!!! В его глазах было такое ЖЕЛАНИЕ, чтобы это произошло...

— Тот спектакль во Флоренции стал последним его выходом на балетную сцену?

— Да. Это было связано с неприятной историей. После спектакля две семейные пары потребовали вернуть им деньги, потому что их якобы обманули и на сцене был не Нуриев. Кошмар! Но, когда Рудик об этом узнал, он просто... перестал танцевать. И два года потратил на то, чтобы научиться дирижировать. Он работал с оркестром даже в Нью-Йорке и потом прислал мне программку концерта и компакт-диск с записью.

«Не знаю, подписал ли Нуриев кровью какой-нибудь контракт, но, безусловно, у него были связи с подземным миром»

— Из-за татарской крови Нуриева называли Чингисханом.

— Как его только не называли! Он был ужасающим в общении! Страшно матерился. Даже я таких слов не знаю. Нуриев не терпел никакой критики. Есть история, связанная с одной критикессой, которая писала о нем только плохое. Нуриев не начинал спектакль, если она сидела в зале. Более того! Он мог заставить охранников вытолкать ее и сам, оббежав фойе, проверить, не ушла ли она. Его темперамент был неудержим!

— Не только на сцене, но и в любви...

— Всем известны его истории. Сначала с балериной Марго Фонтейн, которая была старше его на 20 лет. Потом с танцором американского балета Эриком Бруном. Нуриев рассказывал, что, когда Эрик впервые привел его домой, мама, увидев Рудика, закричала и упала в обморок. Наверное, она обладала каким-то даром и смогла предвидеть то влияние, которое окажет Нуриев на судьбу ее сына.

— Нуриев был красив?

— Очень! Просто удивительно! Идеально сложенное тело, яркие глаза, ореол недоступности... Кстати, Рудик, несмотря на то что долго прожил за границей, блестяще говорил по-русски. Практически без акцента. Лишь иногда мог остановиться и задуматься, как сказать то или иное слово.

— Вы так и не успели поставить с ним спектакль?

— Репетиции постоянно переносились. Нуриев с гастролями все время находился в разных точках мира, я тоже разъезжал. Потом его сломила страшная болезнь. Помню, мы смотрели по телевизору его награждение: Нуриев сидел на сцене оперного театра в кресле, министр культуры вешал ему на грудь медаль, а он уже ничего не понимал...

В тот день, когда он умер в Париже, я был в Сан-Франциско с Макаровой. Рано утром позвонил Миша Барышников и сказал: «Его уже нет». Тогда Наташа стала лихорадочно подбирать слова, чтобы сочинить последний текст о Нуриеве. А я лишь сказал: «Теперь я понимаю, КАК воплотить мою идею на сцене». Я понял, как передать его величие и непохожесть... Меня как прошибло! Я даже увидел декорацию еще не существующего спектакля — огромный балетный станок, замкнутый, как круг... Прошло десять лет со дня его смерти, и мы играли премьеру «Нездешнего сада», памяти Нуриева.

— С выходом этого спектакля ведь связана мистическая история.

— Чистая мистика или же энергетика самого Нуриева. Для постановки мне нужны были пленки его спектаклей. Из Фонда Нуриева, который находится в Сан-Франциско, пленки прислали в Питерское хореографическое училище. Помню, прихожу забирать коробку, а меня прямо у дверей встречают с грустными лицами. Я в ужасе: «Пропала коробка?» Оказалось, что в помещении, где хранились бесценные документы, был пожар. Сгорело все! Я, не веря, говорю: «Откройте дверь!» Мне: «Это бесполезно». Я кричу: «Откройте!» Захожу и вижу в правом углу горку пепла. Подхожу, разгребаю, и вдруг появляется моя коробка с пленками! Совершенно не тронутая огнем!

— А ведь еще при жизни Нуриеву приписывали связи с потусторонним миром.

— Говорили, что он — дьявол! Не знаю, подписал ли Нуриев кровью какой-нибудь контракт, но, безусловно, у него были связи с подземным миром. Аид и он на каком-то непонятном науке уровне таки общались. Я в этом уверен...

— Вы были в его доме в Париже?

— Нет, хотя знаю и этот дом, и весь интерьер его квартиры. Кстати, любимая фотография Нуриева — его портрет, висевший в спальне, — есть и в нашем спектакле. Знаете, самым сложным для Дмитрия Бозина, сыгравшего роль Нуриева, был тот самый знаменитый прыжок танцора. Помните, его еще называли «прыжок свободы», когда Нуриев таки решил остаться в Париже. В спектакле Бозин с монологом из книги Нуриева, пересказывающего те трагические подробности, идет по узкому пространству балетного станка. Это как над пропастью. И НИ РАЗУ Дима не упал! Он говорит, что у него вдруг появляется такая невесомость в организме! Как Христос по воде... Знаете, на премьере в театре Моссовета, в финале была ТАКАЯ тишина! Когда я вышел на поклон, то смог сказать лишь одно: «Он с нами!» И тогда в театре не заплакали — заревели...