Легендарная украинская актриса написала мемуары, которые вот-вот увидят свет. С любезного разрешения Ларисы Валентиновны читатели «СОБЫТИЙ» уже сейчас имеют возможность прочитать фрагменты из ее книги «Белая птица: полеты наяву и во сне»

«После съемок «Бесприданницы» пошли слухи, что режиссер Протазанов влюблен в мою маму и что я — его дочь»

У меня были замечательные родители. Мама — известная русская драматическая актриса Нина Алисова, в 18 лет сыгравшая Ларису в знаменитом фильме гениального режиссера Якова Протазанова «Бесприданница»... На съемках она познакомилась с Валентином Кадочниковым, моим отцом, подающим большие надежды режиссером, к сожалению, рано ушедшим из жизни. Мой брат Вадим Алисов сейчас один из ведущих кинооператоров России... он снимал с Эльдаром Рязановым «Вокзал на двоих», «Жестокий романс» и «Забытую мелодию для флейты»...

Случилось так, что мама и брат родились в Киеве, а вся их творческая жизнь связана с Москвой. Я, родившаяся в Москве, учившаяся в Москве — сначала в школе, потом во ВГИКе, работавшая в таком известном театре, как «Современник», у такого знаменитого режиссера — Олега Ефремова, переехала в Киев, связав свою творческую биографию с Украиной, ее культурой.

...Говорили, что мама была идеальной Ларисой в «Бесприданнице». Пришел первый съемочный материал, и Протазанов пригласил всю группу на просмотр. После первых же кадров мама была в шоке. Она увидела на экране не юную девушку, а даму с пышной, огромной прической и в тяжелом платье... После просмотра мама вся в слезах убежала... Протазанов нашел ее на берегу Волги. «В чем дело? — спросил он. — Что происходит?..» Мама, захлебываясь слезами, объяснила, что Лариса не может быть так одета и так причесана. Она не светская дама, а девушка с тонкой ранимой душой и очень хорошим вкусом. И маститый режиссер прислушался к доводам молодой актрисы... Весь материал с мамой был переснят, учтены были ее просьбы и замечания по прическам и костюмам... После этого пошли слухи, что Протазанов влюблен в маму и что я — его дочь...

Мама и папа поженились во время работы над этой картиной, а имя Лариса мне дали в честь маминой героини из «Бесприданницы».

...Расставшись с любимым мужем накануне войны, уехав сниматься в Киев в фильме «Макар Нечай», мама так больше и не встретилась с ним, хотя оба находились в эвакуации почти рядом: он в Алма-Ате, она в Ашхабаде... Телеграмму о том, что в горах близ АлмаАты отец простудился, заболел воспалением легких, что его не смогли спасти и он умер, маме вручили только через 10 дней после папиной смерти. Мама в это время снималась в картине «Жена гвардейца» в Армении, и режиссер картины, чтобы не сорвалась съемка, запретил показывать ей это сообщение раньше. Когда мама добралась до АлмаАты, отца уже похоронили, а где — никто не знал... Могилу Валентина Кадочникова так и не нашли... В память об отце остались лишь справка о его смерти, статья Сергея Эйзенштейна (одним из лучших учеников которого он был) «На смерть Вали Кадочникова», а также два фильма — «Золотой ключик» и «Волшебное зерно»... Мама осталась одна с двумя крохами (моему младшему брату, Вадиму, не было еще и года)...

Война была от нас далеко, и только по радио мы узнавали, что происходит на фронте. Запомнилось чувство постоянного голода... Иногда студия выделяла грузовик, и тогда взрослые ехали в пустыню за черепахами. Привозили полную машину черепах, и из них варили суп. Наедались, но ненадолго.

...Мы вернулись в Москву в конце войны... Москва после Средней Азии казалась холодной и мрачной. Нам дали комнату... с соседями. Помню, бабушка с ними постоянно ругалась. Еще помню холодные постели, которые нагревали утюгами... Вскоре по ходатайству Михаила Калатозова, известного режиссера, который в то время занимал должность начальника Главного управления по производству художественных фильмов, министерство кинематографии выделило нам отдельную квартиру...

«После нашей бедной квартиры, где не было стола, а спали на раскладных стульях, роскошная квартира Герасимова и Макаровой показалась мне дворцом»

...У нас было много известных соседей. Самой замечательной была пара, которая жила в третьем подъезде, — Сергей Герасимов и Тамара Макарова. Он уже был маститым режиссером, она — звездой экрана. Открытки с ее изображением продавались на каждом углу. Одевалась она превосходно, всегда в мехах. Кроме того, у нее была дивная походка.

У Герасимова с Макаровой была черная импортная машина и черный пудель. Когда их шикарный автомобиль подъезжал к подъезду, вся ребятня выстраивалась с двух сторон машины, чтобы посмотреть на своих кумиров. После того как Тамара Федоровна заходила в свой подъезд и за нею захлопывалась дверь, мы, девчонки, с восхищением начинали копировать ее походку, о чем она, конечно, даже не догадывалась.

Их квартира была соединена из двух квартир. Детей у Герасимова с Макаровой не было, поэтому нам попасть туда было невозможно... С ними жила сестра Макаровой с дочерью Эммой... Однажды, когда они уехали в экспедицию, Эмма повела меня в их квартиру. Мне показалось, что я попала во дворец... И вот я вхожу в спальню. Изумленно рассматриваю балдахин над кроватью, ковры, малахитовую шкатулку... После нашей бедной квартиры, где не было стола, а спали на раскладных стульях, вдруг такая роскошь. Я вышла из квартиры потрясенная и долго рассказывала как сказку свои впечатления подругам Нае и Рите.

Над нами жила не менее знаменитая кинематографическая семья — Марина Ладынина и Иван Пырьев. Их квартира тоже была «двойной». Он был директором студии «Мосфильм», и мы его почти никогда не видели. Он был очень жесткий, резкий... Часто в нашей квартире через потолок было слышно, как Марина Ладынина разучивала песни, которые потом появлялись и звучали в фильмах Пырьева. Иногда сверху слышались крики и плач. Я понимала, что хозяин не в духе и жене с сыном достается...

Нашим соседом по балкону был Марк Бернес. А на четвертом этаже жил Михаил Калатозов...

Одно из воспоминаний того времени — 5 марта 1953 года. День был очень пасмурный и холодный. Помню сообщение по радио, что умер Сталин, затем минутная тишина и траурная музыка. Я выбежала на улицу... Бежали и шли люди. Около нашего дома прошел трамвай, и, когда он повернул за угол, я увидела пожилую женщину, которая медленно опускалась на землю у стенки небольшого киоска. Платок сполз с головы, ей было плохо, она рыдала. Мне стало жутко, и я помчалась к своей подруге Нае.

Нас не пустили на похороны, и мы, притаясь у радио, слушали сводки с похорон. Народ валил, валил в центр, и становилось страшно... Давя друг друга, ломая все на своем пути, люди рвались к Колонному залу. Потом мы узнали о сотнях погибших в толпе и давке...

Редко у кого в те годы была машина, а велосипеды, если и были, то очень некрасивые и еще на трех колесах. И вот однажды мама купила у кого-то для Вадика красный американский велосипед... Мы его поставили на балкон, и он сверкал на весь двор, как красный кумач... Вся детвора, живущая в доме, прибегала к нам попросить у Вадика велосипед... Мальчик он был добрый, поэтому велосипед в основном был в распоряжении его приятелей. Мы только сверху, с балкона смотрели, как все по очереди носились на нем по двору... А однажды мама вернулась с гастролей и сказала, что скоро у нас будет машина... И вскоре во двор с грохотом въехал маленький «Москвич» непонятного серо-зеленого цвета. Все соседи, как в деревне, выскочили поглазеть на этот «лимузин». Мы были счастливы...

«Приемную комиссию во ВГИКе мой вид очень рассмешил»

...После школы я долго сомневалась, но потом все же решилась поступать в театральное училище, естественно в Вахтанговское. Мама попросила своего друга, режиссера Дмитрия Казакова, позаниматься со мной. Я выучила басню, сказку Андерсена и стихотворение Пушкина. Через несколько дней он сказал маме, что я для поступления готова. Маму это не успокоило, и, пересилив себя, она позвонила Борису Евгеньевичу Захаве и попросила, чтобы он меня внимательно прослушал.

...Первый тур я кое-как прошла, Захавы не было на прослушивании. А на второй тур он пришел... Как я вбежала на сцену, не помню. Помню, что коленки тряслись, и это приводило меня в ужас... «Читайте басню!» — послышался голос. Я открыла рот и поняла, что звука вообще нет. «Не слышно!» — раздался опять тот же голос. Я что-то дико прокричала и остановилась от громкого «Хватит, идите!»

...Помню, что я как безумная выскочила из училища и помчалась домой... Неожиданно я встретила Таню Александрову и узнала, что она поступила во ВГИК и что принимала ее Ольга Пыжова — актриса, которая снималась вместе с мамой в «Бесприданнице». Я схватила документы и помчалась во ВГИК... Первый тур я проскочила, а на втором нас уже принимала большая комиссия во главе с Пыжовой. Вероятно, ей сказали, чья я дочь. Войдя, я увидела, что члены приемной комиссии смотрят на меня с нескрываемым любопытством.

На мне было платье в цветочек, а на ногах мамины туфли на высоченном каблуке. Они мне были велики, я запихнула в носок туфель вату, но нога все равно выскакивала при ходьбе. Волосы были распущены и завиты (я их накручивала на нагретый гвоздь)... Мой вид всех очень рассмешил.

«Ну, что будем читать?» — спросила, улыбаясь, Пыжова. «Сказку Андерсена»... Я прочла, они молча меня слушали. «А петь вы можете?» — спросила Пыжова. Я утвердительно кивнула. Рояль стоял недалеко, я быстро села на стульчик и завопила, беря первые аккорды: «Отцвели уж давно хризантемы в саду...» Комиссия стала хохотать... Меня приняли...

Институт был полон талантливой молодежи... Учились и заканчивали институт Андрей Тарковский, Отар Иоселиани, Лариса Шепитько, Василий Шукшин, Николай Губенко, Жанна Болотова, Джемма Фирсова, Софико Чиаурели, Георгий Шенгелая, Людмила Гурченко, операторы Юрий Ильенко, Александр Княжинский и другие. А какие были педагоги! Сергей Герасимов, Тамара Макарова, Александр Довженко, Ольга Пыжова, Борис Бибиков...

«Вторая встреча с Глазуновым сразу определила наши отношения... После выставки он повез меня на такси к себе в мастерскую»

...Однажды мама крикнула мне с порога квартиры: «Лариса! Одевайся, едем на выставку к Глазунову!.. Это сейчас самый модный художник в Москве. Скорее, нас ждет такси!»

...У входа в выставочный зал стояла огромная толпа... У мамы были пригласительные, и мы, проталкиваясь сквозь толпу, вошли в зал... То, что я увидела, меня поразило. Это была графика — блокада Ленинграда и рисунки к произведениям Достоевского... Мы ходили от картины к картине...

К нам подошла очаровательная молодая женщина с фиалковыми глазами. Узнав маму, она выразила восхищение ее талантом, спросила, как ей понравилась выставка, и неожиданно посмотрела на меня... Мама, перехватив ее взгляд, тут же меня представила: «А это моя дочь, Лариса». Оказалось, что эта женщина — жена Глазунова, Нина. «Какая прелестная девушка, какие у нее огромные глаза!» — сказала она и тут же объявила, что Глазунов обязательно должен нарисовать меня. И повела нас сквозь толпу к мужчине, который был окружен корреспондентами, иностранными и нашими. Это и был Илья Глазунов.

Мне сразу он показался довольно солидным, уставшим. Ему было тогда всего 28—29 лет... На нем был хороший костюм и яркий шарф, непринужденно переброшенный через плечо. Разговаривая, он взглядом постоянно как будто кого-то искал... Нина подвела нас к Илье, познакомила с ним. Я увидела равнодушный взгляд и дежурную улыбку. Когда Нина сказала, чтобы он обратил внимание на меня и обязательно нарисовал, он кивнул головой. Мы договорились, что созвонимся, мама дала наш телефон.

Глазунов позвонил сразу же на другой день и попросил приехать через пару дней к нему на выставку, а потом, мол, он поведет меня к себе в мастерскую... Эта вторая встреча сразу определила наши отношения. Мне казалось, что я влюблена. Хотя, скорее, это была влюбленность в знаменитого художника. После выставки он повез меня на такси к себе в мастерскую. Это была маленькая комната в обветшалом доме, там пахло красками и везде были разбросаны рисунки. Один портрет, который стоял у окна, меня поразил — портрет Нины.

«Какая красивая женщина ваша жена!» — сказала я. Он кивнул головой и улыбнулся. Улыбался он замечательно. Посмотрев на меня, сказал, что у меня безобразные дешевые клипсы. Я тут же их сняла. Сказал, что будет следить теперь за тем, как мне одеваться. Пообещал нарисовать меня и, сунув мне в руки деньги на такси, нежно обнял и отправил. Я ехала домой, как в тумане. Когда поднялась лифтом на свой третий этаж и вышла, то увидела Глазунова стоящим на площадке у моей квартиры. Это было как удар молнии. Он опять улыбнулся своей улыбкой и, сказав, что я должна быть все время с ним, уехал...

Три года у нас длился бурный роман с моими приездами в его мастерскую и отъездами из нее, а также его приездами и врыванием в институтские аудитории, где проходили студенческие занятия... Я таяла... К тому же была беременной. Мама считала, что Илья должен жениться на мне. И вот однажды он пришел, подчеркнуто спокойно сказал нам с мамой, что женат, с женой никогда не разведется. «Ларису я очень люблю, и она меня тоже любит. Сами решайте, оставаться нам вместе или разойтись». Мама только развела руками, но она не хотела, чтобы я бросила институт, и мне пришлось прекратить беременность.

В это время на «Мосфильме» запускался фильм «Василий Суриков», меня утвердили на роль жены художника... В институте меня легко отпустили на съемки. Все знали о моем романе и... надеялись, что съемки нас с Глазуновым разлучат. Но он приезжал и на съемки... Худоба моя дошла до предела. Все висело, болталось, я почти не спала ночами. Благо, роль была такой, что мое состояние соответствовало образу моей героини. Жена Сурикова была сердечницей, много болела и очень рано умерла. Мне легко было передать ее страдания...

«Илью предупредили, что его выставку в Польше отменят, если он не расстанется со мной»

Роман приобрел громкую известность, и все меня жалели... Бабушка только вздыхала, повторяя: «Девка пропала! Господи! Господи! Помоги ей!» Вадим поклялся побить Глазунова и отомстить за сестру...

Илья получил от государства роскошную мастерскую на Фрунзенской набережной, состоящую из нескольких комнат. Мы продолжали встречаться там почти каждый день. Однажды он позвонил поздно вечером и попросил меня прийти... Я шла и чувствовала, что это последняя наша встреча. Илья был бледен. Сказал, что нам надо расстаться. У него должна была состояться выставка в Польше, и его предупредили, что ее отменят, если он не расстанется со мной. Я тоже прекрасно понимала, что так дальше продолжаться не может. Мы замучили друг друга...

Придя домой, я все рассказала маме... Стараясь как-то справиться с рыданием, легла на диван и думала, что на этом жизнь моя закончилась... Но молодость, занятость учебой взяли свое, и я быстро пришла в себя...

В 2005 году, узнав, что в Москве открылся музей Ильи Глазунова, я, будучи в российской столице, пошла туда... Стала искать хотя бы один свой портрет. И нашла целых пять. На двух была подпись «Лариса». Подолгу задерживаясь возле каждого своего портрета, я вспоминала, как и когда они рисовались. Уходя, написала несколько слов благодарности Илье. Это был последний эпизод моего давнего романа...

После дипломного спектакля все наши ВГИКовцы побежали устраивать свою судьбу. Памятуя слова Пыжовой, что актер может состояться только в театре, я носилась по Москве, по театрам, предлагая свои услуги. Мой сокурсник Володя К. и я подготовили эффектную сценку и показывали ее где только могли... И вот однажды мы получили разрешение показаться в «Современнике»... Возглавлял тогда театр молодой талантливый Олег Ефремов...

На просмотре Ефремова не было, он был в отъезде. Его замещала Галина Волчек. Нас с Володей смотрел худсовет, в котором были почти все ведущие актеры... С первых же реплик они стали хохотать и нам аплодировать... Потом я и мой партнер Володя удалились, оставив худсовет решать нашу судьбу. Галя Волчек вышла и, подозвав только меня, сказала, что я принята...

...Первой моей работой в лучшем театре Москвы была роль в «Третьем желании» Блажека. Вводил меня в спектакль великий и удивительно простой Евгений Евстигнеев... играла я вместе с Мишей Козаковым, а потом и с замечательным Анатолием Адоскиным... Каждая премьера была событием в театре и в городе. Мы все жили жизнью театра и обожали Олега Ефремова. Он был нашим кумиром... Я проработала там три с половиной года...

«Из-за Юры Ильенко я оставила «Современник» и уехала в Киев»

Юра Ильенко — известнейший и талантливейший оператор и режиссер. И мой муж, с которым мы прожили 18 лет, но еще больше лет прошло, как мы расстались. А в свое время из-за него я оставила «Современник» и уехала в Киев.

...Юра учился вместе со мной во ВГИКе, только я на актерском, а он на операторском факультете... После одной из репетиций Саша Княжинский (в будущем — известный кинооператор. — Ред.) и Юра Ильенко вызвались проводить меня домой. По дороге мы хохотали, смеялись над всякими студенческими глупостями, и на полпути к моему дому Саша отстал, а Юра проводил меня до самой квартиры. Он спросил разрешения позвонить мне и предложил встретиться на следующий же день...

Через пару дней Юра пришел к нам в гости. Мама, открыв дверь, увидела... красивого юношу в жутком пальто, напоминавшем старую шинель... Он был застенчив в этот вечер, институтская бравада мгновенно куда-то исчезла. Юра сидел за столом, мама и бабушка угощали его чаем.

Вскоре Юра объяснился мне в любви и сделал предложение... После нескольких наших встреч я дала свое согласие. В Юре было столько светлого, порядочного, красивого, что и мама, и бабушка, и Вадим были тогда от него в восторге... Мы поженились...

Юра по распределению уехал работать в Украину, на Ялтинскую киностудию, снимал с режиссером Яковом Сегелем фильм «Летите, голуби!», а я продолжала работать в «Современнике». Наша жизнь порознь продолжалась несколько лет...

Однажды Юра, приехав в Москву, рассказал мне, что познакомился с неким Параджановым и что тот предложил Юре в качестве оператора снять с ним фильм по рассказу Михаила Коцюбинского «Тени забытых предков». Фильм собирались снимать на Киевской студии имени Довженко. Юра был в приподнятом настроении и должен был в Москве встретиться еще раз с этим режиссером — Сергеем Параджановым.

...На улице Тверской, где была эта встреча назначена, посреди тротуара мы увидели человека в черном костюме, в черной шляпе, сидящего на черном чемоданчике... Завидев нас, он вскочил и бросился навстречу... Юра представил меня, как вдруг Параджанов закричал: «Это Маричка — я нашел Маричку!» Я, честно говоря, растерялась. Сценария я не читала и о съемках даже и не думала. Придя домой, прочла сценарий, роль мне понравилась...

Я приехала в Киев, начались пробы на роль... Меня познакомили с героем этого фильма — Иваном Миколайчуком, он мне очень понравился. Пробы прошли быстро, легко, и на следующий день я поехала осматривать город... Киев меня покорил.

Вернувшись в Москву, я вновь погрузилась в сумасшедшую работу в театре. Вскоре мне позвонили из Киева и сказали, что я утверждена на роль... Через месяц надо ехать в Карпаты, где начинаются натурные съемки. Ехать надо надолго, так как будут снимать и зиму, и осень, и лето, и весну. Юра звонил и умолял, чтоб я решилась на серьезный поступок. Это означало, что я должна уйти из самого замечательного театра и начать новую жизнь.

И я решилась. Зашла к Олегу Ефремову и сказала, что у меня так складывается личная жизнь, что мне нужно на время уехать из Москвы в Киев. Там работает мой муж, и я начинаю сниматься в фильме у Сергея Параджанова. Естественно, Олег не слышал ни о режиссере Параджанове, ни об операторе Ильенко. Знал он и любил только свой театр. Мое заявление привело его в ярость, он тут же взял его, подписал и больше со мной не захотел разговаривать. Мой уход из театра Олег мне не простил никогда...

...Много позже, уже после колоссального успеха фильма «Тени забытых предков», как-то придя к Параджанову, я встретила там молодого режиссера Михаила Резниковича — ученика Георгия Товстоногова. Нас познакомили... мы разговорились. Он сказал, что сейчас работает в замечательном Русском драматическом театре им. Леси Украинки... «Лариса, вы же театральная актриса... Приходите, будем работать». Так я пришла в этот прекрасный и сложный театр, где сыграла и играю много серьезных больших ролей...

«Параджанов мог ходить в туфлях на босу ногу в декабре и носить грубый свитер на голое тело»

А тогда... Сергей Параджанов, познакомившись с моей мамой, сразу же предложил ей сыграть в фильме большую роль — матери Ивана. Мама была счастлива. Все в семье радовались.

...Параджанов не был верующим, но знал, что Бог есть. И был благодарным человеком. Умел влюблять в себя людей. Потрясало, что он, например, не мог съесть в чьем-то присутствии апельсин — сразу дарил его. Стеснялся почему-то есть икру, хотя очень любил ее: мог жевать и жевать хлеб, а к икре не прикасался... Мог ходить в туфлях на босу ногу в декабре и носить грубый свитер на голое тело, кутаясь в разноцветные шарфы. Каждая вещь для него имела свою историю...

...Двери его дома всегда были открыты, причем можно было прийти в любое время дня и ночи и никто тебя не прогонял. Вечно кто-то был, готовил, спал, ел, убирал, спорил; один он никогда в доме своем не был... К нему мог прийти неожиданно и дворник, и милиционер, и любой человек, который хоть раз с ним встретился.

...Из моей памяти никогда не сотрется наша последняя встреча. Жил он уже после всех своих арестов в Тбилиси. Приехав в Киев, собрал в ресторане «Дубки» самых близких друзей. Говорил, это его прощание с Украиной... Горько было от того, что гениальный человек, отдавший всего себя искусству, в тот вечер только и мог сказать: «У меня нет никаких официальных званий и наград. Я живу в Грузии, в Тбилиси, в доме моих престарелых родителей, и когда идет дождь, я сплю с зонтиком и счастлив, поскольку это похоже на фильмы Тарковского»... ...Помню первый показ только-только смонтированного кинофильма «Тени забытых предков» на студии Довженко... В переполненном маленьком зале нечем было дышать... После просмотра первое мгновение была тишина, а потом начались речи про «гениальный фильм»...

Стало известно, что картину посылают в Аргентину на фестиваль. Началось оформление документов. Должны были ехать Сергей Параджанов, Юра Ильенко, я и Иван Миколайчук... Уже почти перед самым отъездом «отпал» Юра: супругам, у которых нет детей, одновременно выезжать за границу нельзя было. А позже отпал и Сергей. Он вдруг в шутку крикнул: «Мне билет только в одну сторону, в Аргентину». Конечно, тут же донесли, и он не поехал. Мы полетели вдвоем с Иваном Миколайчуком. Правда, раньше нас улетел туда министр по кино Святослав Павлович Иванов — так было положено: сначала чиновники, а потом артисты...

Летели очень долго... Я смотрела в окно и не верила, что вижу внизу Тихий океан... Все в первый раз: Париж, Мадрид, Африканское побережье, океан, Аргентина и чудо-город Мардель-Плат... В первые дни мы были простыми гостями, но после просмотра фильма нас приглашали на все приемы и балы... Все это счастье длилось одну неделю...

Мы с Иваном везли домой призы за лучший фильм и операторскую работу, но долго думали, что бы привезти персонально Сергею. Решили купить кокосовый орех: тогда в Украине их в помине не было. Приехав в Киев, первым делом помчались к Сергею и вручили кокос. Он дико хохотал и тут же его кому-то подарил. Для него главным были призы и признание фильма...

«Богдан Ступка взял меня за руки и сказал, что я замечательная и очень красивая женщина... Когда я вернулась в свое купе, Юра крепко спал»

Стояло жаркое лето, когда Юрий Ильенко принес на студию сценарий «Белой птицы». Все разъехались по отпускам... И несмотря на то, что почти никого из руководства не было, сценарий был быстро утвержден в Киеве, а позже и в Москве... Начались пробы. Сначала думали, что центральную роль — Ореста — будет играть Иван Миколайчук, но Иван тогда был очень популярен, и руководство испугалось, что, не дай Бог, отрицательная роль в его исполнении превратится в положительную. На роль Ореста был приглашен артист Львовского театра им. Заньковецкой Богдан Ступка, который до этого еще не снимался в кино. И в первой же своей роли он заявил о себе как о замечательном артисте.

...Снимали в Карпатах, на Буковине, и когда Юра смонтировал материал и показал, все ахнули... Сначала были потрясающие отзывы, потом споры. Один доктор философских наук говорил, что «рад рождению такого режиссера, как Ильенко, но не может дочь попа выйти замуж за красноармейца»...

Потом «Белую птицу» показали для делегатов съезда Коммунистической партии Украины... Секретарь ИваноФранковского обкома партии Добрик потребовал закрыть фильм как антисоветский...

Студия добилась того, чтобы состоялся просмотр для членов Политбюро республики и чтобы присутствовал первый секретарь ЦК Компартии Украины П. Е. Шелест... Я осталась дома, но волновалась ужасно и, не утерпев, помчалась на студию. Когда вошла в павильон, фильм уже закончился. Я увидела группу людей и поняла, что это и есть Политбюро. В центре стоял Шелест, все смеялись... Юра представил меня, и Шелест протянул с улыбкой мне руку: «Все в порядке! Картина замечательная!»

...На VII Московском международном кинофестивале в Москве «Белая птица с черной отметиной» получила «Золотой приз»... Мы приехали из Москвы счастливые и знаменитые... Юра был окрылен и мечтал снять какой-то «международный» фильм... Начались переговоры, бесконечные поездки в Белград, появился сценарий.

...Когда фильм «Наперекор всему!» отсняли, нас пригласили на фестиваль в Югославию. Помню просмотр, полное равнодушие зрителей и жюри. Картину не поняли и не приняли. Юра, естественно, этого не ожидал и был в шоке... После фестивального просмотра нашего фильма мы сели за отдельный столик в банкетном зале, и к нам почти никто не подходил...

Уезжали мы из Белграда расстроенные. Было очень жарко, настроение паршивое... Я села у окна, ветер пахнул в лицо, мы медленно поехали. Юра молчал...

Я чувствовала, что нужно, чтобы кто-то вошел к нам в купе и снял все напряжение самым простым разговором. Никто не пришел. Как вдруг ни с того ни с сего Юра начал выговаривать мне... Начался дикий скандал из-за ерунды... В купе рядом оказался Богдан Ступка. Он сидел один в полудреме, когда я вбежала и села напротив него. Слезы заливали мое лицо, я задыхалась от боли и обиды... Богдан взял меня за руки и сказал, что я замечательная и очень красивая женщина. Мы рассмеялись, и мне стало легко. Когда я вернулась в свое купе, Юра крепко спал, а я села у открытого окна и стала размышлять о своей будущей жизни. Утром мы прибыли в Киев...

...Угрюмость, раздражительность и злоба Юрия все чаще становились основными качествами в нашей совместной жизни. После выхода фильма «Мечтать и жить» — последней нашей совместной работы, где я играла театральную актрису, Юра оказался в состоянии творческого кризиса... Несмотря на отдельные удачные сцены, картина провалилась... На любое мое слово Юра раздражался все больше, переходил на крик...

Так продолжался еще целый год нашей совместной жизни... А потом наступил разрыв...

«Евтушенко, увидев, что я тону, бросился ко мне, ловя на ходу отклеившийся ус, и вытащил меня на поверхность воды»

...Однажды раздался звонок из Москвы, с «Мосфильма»... Предложили попробоваться на роль жены Циолковского. На Циолковского пробовался поэт Евтушенко. Я, конечно, обрадовалась. «Мосфильм», Савва Кулиш, снявший прогремевший на весь Союз фильм «Мертвый сезон», Евтушенко...

Я приехала на пробы... Меня загримировали и повели в павильон, где уже ожидал нас Евтушенко— Циолковский... Нас обоих утвердили...

Помню одну из съемок свадьбы Циолковского и Варвары Евграфовны. На мне было белое красивое свадебное платье с фатой, а Евтушенко был в черном фрачном костюме. По сценарию, выйдя из церкви, Циолковский фотографирует жену, а затем мы отрываемся от гостей, вскакиваем на заранее приготовленные велосипеды, мчимся к реке и даже заезжаем в воду. Все было оговорено, было выбрано место, церковь, луг и пруд. Но луг никто не проверил. Съемочная группа приготовилась, Савва крикнул «Мотор!», мы выскочили из церкви, Евтушенко изобразил съемку с фотоаппаратом. Хватаем велосипеды и мчимся по лугу, который оказался в кочках под травой. Как мы добрались до пруда, не помню, платье мое зацепилось за спицы, а я продолжала как безумная крутить педали. Наконец мы подлетели к водоему. Режиссерского крика «Стоп!» не было слышно, поэтому мы влетели на полной скорости в пруд. Естественно, мое платье запуталось в педалях велосипеда, и я стала вместе с ним тонуть. Единственное, что я заметила перед погружением в воду, что у Евтушенко отклеились усы. Тут я с ужасом подумала, что придется еще раз все повторить. Евтушенко, увидев, что я тону, бросился ко мне, ловя на ходу отклеившийся ус, и вытащил меня на поверхность воды. Так закончились съемки нашей свадьбы... А фильм состоялся и на очередном международном московском фестивале получил «Серебряный приз».

«Способность рисовать перешла ко мне по наследству от папы, Валентина Кадочникова»

...Когда-то давно, после выхода фильма «Вечер на Ивана Купала» к нам домой позвонил редактор какой-то газеты и попросил Юру Ильенко написать статью о съемках фильма и сделать несколько зарисовок к съемкам. Юра написал статью, а меня попросил нарисовать. Я взяла большой лист бумаги, перо, черную тушь и с ходу нарисовала несколько смешных рисунков. Отнесли в редакцию, там понравилась статья и рисунки, и все это было в газете напечатано. (До этого я немного рисовала, эта способность перешла по наследству от папы, Валентина Кадочникова, он рисовал великолепно.) Прошло какое-то время, у меня не было съемок, а в театре мало спектаклей, и я начала рисовать с упоением настоящего рисовальщика. Как-то мы с Юрой пошли к Параджанову. Показали рисунки, он их похвалил, посоветовав серьезно заняться рисованием... Его поддержка меня вдохновила, и я в свободное время рисовала целыми днями.

В одной из двух маленьких комнат был стол, заваленный Юриными бумагами и макетами, а в другой стоял мольберт, подаренный мне одним художником, и масса листов, разрисованных моими нелепыми, странными, фантастическими рисунками... Однажды искусствовед посмотрел мои рисунки и сказал: «Лариса! Разве мир только черно-белый? Посмотрите, сколько в нем красок». Я попробовала рисовать красками — мои картины ожили и стали набирать цвет. Сейчас у меня около 100 работ... было много персональных выставок в Киеве, в Стокгольме, в Москве, в Мюнхене, в Праге...

Я в детстве мечтала стать балериной, но стала драматической актрисой. Кино, театр, а позже и живопись — это моя жизнь, моя любовь, мои успехи и страдания. Я то стремительно взлетала ввысь, то падала внезапно вниз. И все же я считаю свою судьбу счастливой.