Мало найдется в мире людей, которые могут похвастаться таким разнообразием интересов, как Анатолий Карпов. Экс-чемпион мира вот уже 26 лет возглавляет «Фонд мира», председательствует в нескольких «чернобыльских» организациях, входит в советы директоров банков и компании по добыче газа, выпускает вместе с партнерами самый дешевый на постсоветском пространстве автомобиль — «Туляк» и коллекционные шахматы. Конечно же, не забывает гроссмейстер и об игре. С 30 мая по 2 июня в Одессе пройдет крупный международный турнир, в котором Карпову вновь предстоит сыграть со своим многолетним соперником — Виктором Корчным. Еще одна цель частых визитов шахматиста в Украину — организация турниров... в исправительно-трудовых колониях. С вопроса об этой программе и началась телефонная беседа корреспондента «СОБЫТИЙ» с экс-чемпионом мира.
«Во время решающей партии парапсихолог из команды Каспарова не сводил с меня глаз»
— За восемь лет я объехал уже больше 20 колоний по всему бывшему Советскому Союзу, — рассказывает «СОБЫТИЯМ» Анатолий Карпов. — Недавно давал сеанс одновременной игры в Харькове и узнал, что только в этом городе и вокруг него в советские времена было аж 16 исправительных учреждений!
— Наверняка также визиты в места не столь отдаленные не обходятся без курьезов. Ведь ситуация необычная.
— Как-то в Тверской колонии мы собирали победителей чемпионатов тюрем из семи областей России. Они перевозились по этапу. Один из заключенных рассказал мне забавный случай. Ему дали предписание: из колонии в Вологодской области он направляется в колонию в Тверской области для встречи с чемпионом мира по шахматам Карповым. Капитан, который принимал заключенных и распределял их дальше по этапу, один раз прочитал бумагу, второй... «Что, — говорит, — у вас там, в Вологде, все перепились, что ли?» Видимо, испытал культурный шок.
— О местах лишения свободы вы знаете не понаслышке. Вот и с Гарри Каспаровым встретились в ноябре прошлого года в следственном изоляторе после его задержания на «антипутинском» «Марше несогласных».
— Хоть у нас и непростые взаимоотношения с Каспаровым, но мы же — гордость российского спорта. Сразу после задержания Гарри не было никакой информации, где он находится, а я как член Российской общественной палаты имею право контролировать условия содержания заключенных. К Каспарову меня не пустили, но согласились принять передачу — шахматные журналы. В очереди к окошку, куда приносят передачи, оказалась и мама Каспарова...
— Ваше с Каспаровым противостояние — уже часть истории человечества. В материале, опубликованном недавно в «СОБЫТИЯХ», Каспаров говорит о том, что он никогда не прибегал к помощи экстрасенсов, а вот вы, дескать, услугами таких людей пользовались.
— Я слышал о том, что знаменитый парапсихолог Тофик Дадашев помогал Каспарову. Это меня тогда не очень волновало. Но последняя, 24-я, партия второго матча — как раз та, которую я не довел до победы, — у меня до сих пор перед глазами. Играли мы в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. Пришел я за две минуты до начала и сразу обратил внимание на одного человека, который сидел ряду в пятом или шестом. Думаю, если встану на сцене Колонного зала, то, скорее всего, определю то место, где этот человек находился. У меня была выигрышная позиция, да вдобавок у Каспарова оставалось очень мало времени. В общем, перевес огромный. И в этот момент что-то надломилось в настрое. Я должен был сыграть решительно, потому что отставал на очко, надо было выигрывать. Но механизм внутри меня сломался, я промедлил и партию проиграл. Каспаров стал чемпионом мира. Не знаю, может быть, повлиял Дадашев?
— Он действительно обладал какими-то сверхъестественными способностями?
— Дадашев был всемирно известным парапсихологом. На конгрессе парапсихологов в Праге он продемонстрировал опыты, которые потрясли американских коллег. В рецензиях тех лет его вознесли очень высоко, писали, что Дадашев — первый среди парапсихологов мира.
(«В Праге я провел три телепатических опыта на расстоянии, — рассказал в одном из интервью Тофик Дадашев. — Выбрали женщину из делегации американских ученых, ей и доверили загадывать слово. Я находился на расстоянии 25—30 метров. Я не знаю английского языка, поэтому произнес слово «бакстор», не понимая его. Раздался шум, удивленные восклицания. Оказалось, что это имя крупнейшего ученого, присутствующего на конгрессе, — американца Клиффа Бакстора»).
Два года спустя, разругавшись с Каспаровым, Дадашев пришел ко мне извиниться. Увидев визитера, я сразу вспомнил того человека в зале. Дадашев говорил, что пытался действовать положительно на Каспарова. Не знаю, как он там пытался, но то, что он, не отрывая глаз, следил во время партии именно за мной, это я могу утверждать.
— У вас ведь тоже был свой медиум — ленинградский доктор Зухарь?
— Легенду о гипнотических способностях моего помощника запустил Корчной. На самом деле профессор Зухарь работал с космонавтами. Он был специалистом по сну и по изучению во сне иностранных языков. Интересно, что позже он перешел в команду Каспарова. Зухарь даже появился на нескольких партиях нашего матча, но, поскольку я знал все его способности, на меня это никакого впечатления не произвело.
—Матчи за звание чемпиона мира по шахматам вы выигрывали шесть раз. Помните, что делали в самые счастливые моменты своей жизни?
— В 1978-м, когда выиграл у Корчного, я... запел «День победы». А первый раз — 4 апреля 1975 года, когда пришло сообщение об отказе Фишера защищать свой титул, все было довольно буднично. Я играл в теннис на спортивной базе в подмосковном Новогорске. Потом, как было записано в программе тренировочного сбора, пошел плавать в бассейн.
«В детстве моими самыми большими лакомствами были капустная кочерыжка и мозг из полых костей»
— Слышал, что до того, как вы добились высот в шахматах, ваша семья жила очень скромно?
— Особенно тяжело было, когда папа три года был в Москве на учебе в Высшем техническом училище имени Баумана, а мама не работала — сидела с двумя детьми. Отец получал стипендию от завода — 700 рублей старыми (до реформы 1961 года. — Авт.) деньгами. Половину оставлял себе, половину высылал нам в Златоуст. Даже перебиваться на эти деньги было невозможно, поэтому мама подрабатывала — шила по ночам. Выручала нас картошка. И всегда были овощи, из которых мама каждый день варила свежий суп. Помню, родители шинковали капусту, а мы со старшей сестрой Ларисой сидели и ждали, когда нам перепадет самый лакомый кусок — кочерыжка. С этой кочерыжкой мог сравниться только мозг из полых костей, которым мне удавалось полакомиться на праздники, когда мама варила холодец.
Помню, когда мне было лет пять, одной из наших соседок по коммуналке прислали из Москвы самый простенький шоколадно-вафельный торт. Каждому из нас она дала по кусочку... Вот заговорил, и вкус этого торта снова у меня во рту... Помню, попробовав тортика, мы долго обсуждали, как роскошно живут в столице.
За старшей сестрой мне пришлось донашивать... ее платья. Правда, носил я их только дома и только когда еще был дошкольником. Лишь после того, как отец выучился и получил назначение на должность главного инженера патронного завода в Туле, наша семья наконец-то узнала, что такое материальное благополучие.
— А вы сами когда стали вносить свою лепту в семейный бюджет?
— Когда стал мастером спорта — кстати, одним из самых молодых в стране, — мне назначили 92 рубля стипендии. Когда через два года стал гроссмейстером, стипендию повысили на 40 процентов. А когда еще через два года я был включен в состав сборной СССР, то мне платили уже 200 рублей.
— Были ведь еще и призовые за победы в соревнованиях?
— В начале 70-х платили немного. Например, в 1971 году призовой фонд четвертьфинального матча претендентов на первенство мира между Геллером и Корчным составлял всего лишь 150 рублей: 90 — победителю, 60 — побежденному. Все изменилось с появлением Фишера, потребовавшего резкого (в сотни и даже тысячи раз!) увеличения гонораров шахматистам. И уже через три года за выигрыш такого же претендентского матча я получил 1200 рублей, за победу в полуфинале — полторы тысячи, а в финале — 1800 рублей. А когда для международного турнира всех звезд в Москве 1981 года был установлен первый приз в две тысячи рублей, это вообще было событием для советских шахмат. Специальное решение по этому вопросу принимал Совет министров СССР.
— А валютные призы?
— Первый мой валютный приз — 70 долларов за победу в юношеском чемпионате Европы. Они и сейчас у меня перед глазами — эти семь потертых десятидолларовых купюр. Потом Чехословакия, тоже первый приз — 200 инвалютных рублей.
— Помните, что купили на эти деньги?
— Маме — сапоги, а себе — магнитные шахматы за 26 крон. Как сейчас помню, это было три инвалютных рубля. Помню, когда на турнире в Венесуэле я выполнил норму гроссмейстера и получил 433 доллара, то почувствовал себя настоящим богачом и купил маме серебряную брошь в виде орхидеи — национального венесуэльского цветка. Отцу же на один из первых гонораров привез материал на костюм — английскую шерсть.
«Я подсчитал, что до распада СССР отдал государству три миллиона долларов»
— Насколько известно, все валютные гонорары у советских спортсменов отбирало государство.
— Не совсем так. В 1978 году, например, за выигранный у Корчного матч на первенство мира мне из 360 тысяч долларов призовых оставили 13 процентов — почти 47 тысяч. А вообще я подсчитал, что до распада СССР отдал стране три миллиона долларов. Государство, конечно, оплачивало все мои поездки и тренировочные сборы, но при этом и забирало в казну львиную долю гонораров.
Забавно, что официальный призовой фонд каждого из московских матчей с Каспаровым составлял 1 миллион 120 тысяч долларов. С этой суммы платились и отчисления в ФИДЕ. На самом же деле, мы разыгрывали между собой 90 тысяч рублей. В 1986 году мы пожертвовали весь призовой фонд — 650 тысяч долларов — на помощь пострадавшим от Чернобыльской катастрофы.
— За защиту интересов «чернобыльцев» вас дважды наградили в Украине...
— О трагедии в Чернобыле мы узнали сразу, поскольку отделение «Фонда мира» действовало и на атомной станции. Уже на следующий день после аварии наша организация — «Фонд мира» — выделила несколько миллионов рублей для помощи пострадавшим. Японский мультимиллионер выписал чек на шесть миллионов долларов, но мы тогда были неопытными, деньги сразу не взяли, а пригласили его в Москву на благотворительный телемарафон. В аэропорту, прямо у трапа самолета, японца перехватили, посадили в машину и повезли в Кремль — к члену Политбюро Александру Яковлеву. Больше мы своего дарителя не видели. Дошли ли средства по назначению, я не знаю.
— С Яковлевым, поддерживавшим Каспарова, вы враждовали. А как складывались отношения с другими руководителями СССР?
— Вопреки слухам, я не был женат на дочери ленинградского руководителя, члена Политбюро Григория Романова. Да и с Брежневым, как ни удивительно, встречался всего один раз. В 1978 году Леонид Ильич награждал меня орденом Трудового Красного Знамени и произнес свои знаменитые слова: «Взял корону — держи!» В той же группе награжденных был и Горбачев. Яковлев очень вредил нашим отношениям, и подружились мы с Михаилом Сергеевичем лишь через двадцать лет, во время моего матча с Анандом в Лозанне. Президент ФИДЕ Кирсан Илюмжинов болел за индуса и перед решающими партиями в быстрые шахматы уже распивал шампанское за его победу. Горбачева тем временем пригласили на закрытие матча. Он мне потом признался: «Едем мы на машине из Берна, не знаем, то ли нам назад поворачивать, то ли нет. Не буду же я чествовать Ананда, если он победит Карпова. Начинаем слушать радио — вроде «Карпов, Карпов». Доехали до Лозанны — все в порядке: Карпов выиграл». На закрытии был полный зал. Когда объявили Горбачева, была овация и весь зал встал. «Раньше я этого не ценил, — сказал Михаил Сергеевич, — теперь удивляюсь: столько лет наверху, быть чемпионом, защищать звание — наверно, безумно тяжело. Сейчас я понял, какое это напряжение, и стал иначе относиться к вашим результатам».
— А какое впечатление на вас произвел Ельцин?
— Когда в 1979-м я пожаловался, что в Свердловске до сих пор нет шахматного клуба, Ельцин как руководитель области сразу же созвал малое бюро обкома партии. И через два года я получил новогоднюю открытку от Бориса Николаевича с припиской от руки: «Шахматный клуб готов. Когда приедете?»
Помню, после открытия клуба, когда мы уже хорошо посидели, он вдруг спрашивает: «Что вы вообще сегодня делаете?» Я отвечаю: «Еду на родину — в соседнюю Челябинскую область». «Что-то давно я в тех краях не был, — говорит Ельцин помощникам. — Надо бы поехать туда с инспекционной поездкой».
Как и положено, если первый секретарь едет куда-то, с ним целый эскорт — машин пятнадцать. Подъезжаем к границе областей. «Дальше я вас провожать не поеду», — говорит Ельцин. Как обычно, по русскому обычаю, сели «на посошок», а с другой стороны всего одна машина стоит. «Челябинская, что ли? — обратился Ельцин к помощнику. — Пойди проверь, кто такие?» Приводят заведующего отделом пропаганды соседнего обкома. «Ты чего один-то приехал? Так не положено. Первый секретарь где? — спрашивает Ельцин. — Ладно, скажи ему, что он — мудак!» Вот такая в то время была субординация...
«Вместе с женой мы посещаем чемпионаты мира по бальным танцам и... танцуем в перерывах между выступлениями участников»
— Наверняка, при таких известности и материальном положении у вас не было недостатка в поклонницах.
— Желающих выгодно выйти замуж хватало. В какой-то момент я стал гнать от себя любые мысли, связанные с браком. Но когда в 1978-м умер тренер, а через год и мой отец, я задумался о создании семьи. Свою будущую жену — Ирину я знал пять лет и все больше убеждался, что это тот человек, который мне нужен. Через год после свадьбы родился Анатолий-младший, и жена захотела, чтобы я сидел дома, как все «нормальные» мужья.
Но семья шахматного профессионала — это не обычная семья. Постоянно разъезжая по турнирам, я по полгода не бывал дома. Естественно, при этом психологический контакт в семье утрачивается. К тому же семья постоянно проходит испытание на прочность из-за стрессов, которые испытывает шахматист. Когда я играю — это предельное напряжение сил, когда готовлюсь — тоже, а если еще при этом проигрываю... Как бы любой профессиональный шахматист ни владел собой, ему ведь надо освободиться от накопившегося психологического груза. И все эти стрессы принимают на себя жены шахматистов.
Были и другие трудности. Западные шахматисты могли ездить на турнир с женами, а наши спортивные чиновники этому препятствовали изо всех сил. Хотели лишний раз показать свою власть. Мол, хоть ты и чемпион мира, а в моем кабинете — обычный проситель. Короче, каждый выезд на турнир с женой превращался в целую проблему.
— Вы пробовали сохранить семью?
— Когда я почувствовал, что в наших семейных отношениях что-то неладно, взял жену на матч на первенство мира в Италию. Через какое-то время — на турнир в Аргентину. По дороге в Южную Америку мы остановились в Париже, а на обратном пути неделю путешествовали по Италии. Но это лишь отсрочило кризис. Я старался убедить Ирину сохранить семью, но она решила, что мое внимание к ней должно принять формы чуть ли не ухаживания. Такое, увы, оказалось мне не под силу. Я надеялся на внутреннюю гармонию, а жене важны были внешние проявления моих чувств.
— Ваш сын остался с матерью?
— Виделись мы с Толей редко — сейчас, к счастью, гораздо чаще — и сына я хорошо запомнил маленьким. Он рано научился играть в шахматы, потом вдруг потерял к ним интерес. Наверное, я допустил педагогическую ошибку, потому что выиграл у него несколько партий подряд. В ответ Толик сказал: «Папа, ты хитрый, с тобой играть не интересно». Его больше влекли винтики, шурупчики, и сын с удовольствием возился вместе с дедом у верстака. Сейчас Анатолию уже 29 лет, он — специалист по компьютерной графике. Когда еду из шереметьевского аэропорта домой, вижу его работу. Немалая часть наружной рекламы в Москве создана с участием сына. Спасибо Ирине, которая занималась его воспитанием.
—Как вы познакомились со своей второй женой?
— Наташу я просто не мог не заметить. Вначале она привлекла меня типично русской красотой, а позднее — добрым, отзывчивым и мягким сердцем. Мы познакомились в 1983 году в Москве, в одной общей компании. Ей тогда было 19 лет, мне — 31. Шахматами она не интересовалась, знала лишь мое имя и фамилию. Через месяц-полтора я позвонил ей домой и поздравил с 8 Марта. Любовь пришла позже, после длительного общения. Девять лет назад у нас родилась дочка, Сонечка.
Наталья по образованию — историк. Занималась наукой: изучала древнерусские рукописи, писала статьи. Потом увлеклась живописью, сегодня устраивает выставки не только в Москве, но и в других странах.
Наше общее увлечение — бальные танцы, особенно любим латиноамериканские. Мы посещаем чемпионаты мира, Европы. Я надеваю смокинг, она — бальное платье, и мы танцуем в перерывах. А еще обожаем японскую кухню. Во всех странах, где бываем, обязательно идем в японские рестораны. Жена говорит, что в семейной жизни я добрый, не жесткий. Правда, ворчит, что когда работаю над шахматами, то не существую для домашних дел.
— Значит, домашним хозяйством вы не занимаетесь. Ну а машину хоть водите?
— Сам водил только «Мерседес», который в 1977-м выиграл на турнире в Германии. И, сидя за рулем, я, как сейчас говорят, получал кайф. В тогдашней Москве говорили, что такая машина была только у Брежнева и Высоцкого. Кстати, когда я недавно выступал в Туле, встал начальник местной ГАИ и показал мой экзаменационный лист при сдаче на права. Оказалось, в нынешнем мае исполнилось 33 года моему водительскому стажу. Но сейчас за руль не сажусь — знаете ведь, какое в Москве движение.
— Зато вы часто летаете. Помню, как-то вы мне рассказывали, что маленькая Сонечка даже думала, что ее папа работает летчиком.
— Действительно, недавно я подсчитал, что за всю жизнь налетал уже свыше шести миллионов километров. Соня не перестает упрекать: «Папа, когда же ты наконец исправишься? Создается такое впечатление, что у тебя вся жизнь проходит в самолете». Так что, и в самом деле, придется исправляться.
