«Моего отца, который старше его на 10 лет, Толя называет «тато»

— У «Зеркала» сейчас не лучшие времена. Прошлым летом в Нью-Йорке умер ваш партнер и соучредитель Юрий Орликов, оставив, как говорят, большие долги и проблемы.

— Сейчас нам предстоит разобраться с наследием Орликова в виде почему-то 165 процентов акций «Зеркала», о котором мы узнали только после смерти нашего соучредителя, владельца 60 процентов акций. «Зеркало недели» очень давно требует изменений, инвестиций, потому что их не было с 1999 года. Если бы мы находились в составе крупнокошельковых холдингов или занимались политическим выкачиванием средств, наверное, не знали бы этой проблемы. А поскольку мы хотим иметь дело исключительно с профессиональным западным медиаинвестором, то в этом вопросе на сегодняшний день есть некие разночтения с наследниками. Я уже не говорю о других проблемных спонсорах Орликова, о которых нам довелось узнать сейчас. Это никак не сказывается на политике газеты, но у нас без того, чтобы распутать клубок, нет возможности нормально развиваться и реализовывать интереснейшие наработки, которые у нас давно есть. Думаю, переживем эти сложные времена. Самое главное, что удалось сохранить команду, и, в зависимости от того, как решится вопрос, будем определяться: либо останемся в «Зеркале», станем его хозяевами и потом будем искать западного инвестора, либо начнем новый проект. На сегодняшний день ясно только одно: команда «Зеркала» никогда не будет работать с теми покупателями, которые приходят и говорят, что они хотят приобрести «Зеркало недели» или его долю как «статусную вещь». Я громко смеялась, когда впервые услышала такое определение. Сейчас мы просто готовимся к открытию второго дыхания.

Владимир Павлович Мостовой, главный редактор, каждую планерку начинает с того, что отчитывается о финансовом состоянии газеты. С тех пор как в 1999 году мы не дали Орликову продать свой пакет Ринату Ахметову — он был последним из отечественной олигархической крупнополитической когорты, кто приходил к Орликову покупать «Зеркало недели», — газета находится исключительно на самовыживании. Мы всегда зарабатывали деньги для того, чтобы издавать газету, а не издавали газету для того, чтобы зарабатывать. Газета вообще-то должна быть бизнесом, как все медиа в мире, но она не может быть политическим бизнесом. В противном случае она ничего не будет стоить и значить. Тем более без нас, журналистов, потому что мы в неволе не размножаемся.

— Правда ли, что «Зеркалом» фактически руководит Юля Мостовая, но если надо смягчить ситуацию, то за поддержкой идут к главному редактору Владимиру Павловичу Мостовому?

— Это заблуждение. Во-первых, мы — вершки и корешки. Во-вторых, есть разделение на доброго и злого следователя. На самом деле, я у папы всегда называлась «зам по Орликову», то есть по умиротворению нашего партнера. В первые годы он «выходил из берегов», когда мы что-нибудь отчебучивали, и после этого ему в «Нью-Йоркский горком партии» начинали звонить все «Печерские холмы». Приходилось ему объяснять, на что он в этой газете с этим коллективом рассчитывать никогда не может.

А Палыч — человек, на котором держится как весь процесс подготовки номера, так и команда, ее дух и душа! Палыч взял на себя труд быть очень внимательным и доступным редактором! Для всего коллектива газеты его дверь всегда открыта!

— А чему главному он научил тебя?

— Сопротивлению, иронии, отсутствию кумиров. Тому, что никогда нельзя смотреть на предмет в лоб: нужно подойти, заглянуть с одной стороны, с другой, вникнуть, понять, что в тылу, понять мотивировку, найти какой-то интересный ракурс.

Никто никогда дома не говорил: «Нужно быть честным, идти через бури, как Данко: сначала сжечь сердце, потом почки, потом печень и так далее...» Отец просто рассказывал о своих журналистских буднях, а я это вбирала.

А от мамы досталось стремление к человекопониманию, умению прощать и признавать свои ошибки, я бы сказала, человеколюбие. Хотя на самом деле, чем дольше я варюсь в этой бесцельно предательской политсреде, тем сильнее чувствую ростки мизантропии.

— Вы часто видитесь с родителями?

— В Киеве — каждый день, ведь мы живем в одном парадном, а летом родители приезжают к нам на дачу по выходным. Это очень важный фактор — дети воспитываются, в общем, полоской света из кабинета. Дедушка и бабушка для них — праздник общения. Например, Глеб (10-летний сын Юли. — Авт.) писал в сочинении на тему «Моя мечта»: «Я знаю, что многие люди мечтают иметь дома, бассейны, хорошие машины и кучу денег. Наверное, неплохо было бы это все иметь, но только я думаю: неужели Бог дал возможность моим родителям меня воспроизвести на свет только для того, чтобы я заработал на бассейны, машины, кучу денег. Я думаю, что у каждого человека есть предназначение. И я считаю, что мое предназначение — это быть химиком! И создавать лекарства, которые могут спасать людей от тех болезней, от которых сегодня никто спасти не может». Это он написал год назад.

А недавно была еще одна трогательная ситуация! Моя парикмахер Оксана рассказывала, что перед ее племянницей, когда ей исполнился год, разложили денежки, ножницы, книжку, еще что-то... Она должна была себе выбрать профессию — в зависимости от того, к чему потянется.

И Оксана спрашивает Глеба: «Глеб, а ты бы к чему потянулся?» Он говорит: «К книжке». — «Почему?» — «Потому что книжка — это же знание! А еще я себе взял бы здоровье и доброту, чтобы можно было эти знания применить». Она спросила: «А деньги и власть ты не хотел бы себе взять? Тогда у тебя были бы деньги и ты мог бы себя реализовать», — серьезно так с ним говорит. Глеб ответил: «Я власть не хочу, потому что одна власть, без знаний и без доброты, может сделать очень много плохого». Она говорит: «Мостовая, мало того, что ты калека, к жизни не можешь приспособиться, так ты еще и ребенка на эту волну настраиваешь». Но при этом у Оксаны в глазах были слезы.

— Ты действительно не можешь приспособиться?

— Во многих вопросах, наверное, да. Я не умею взятки давать. Мы вот очень и очень долго решали земельный вопрос, потому что Толя как министр не сделал ни одного звонка. Никуда! Ни в одной инстанции ни одной взятки не было заплачено.

Я уже много лет записана в 4-е медицинское управление. Как жена министра, депутата. Но этим не пользуюсь, потому что считаю неэтичным писать в газете, что на 4-е управление выделяется почти столько же денег, сколько на всю нашу медицину, а после этого ходить и пользоваться всеми этими услугами.

— Как складываются отношения Владимира Павловича и Анатолия Степановича — тестя и зятя?

— Между мной, Толей и родителями по десять-одиннадцать лет разницы... Но Толя называет папу — «тато» и на «вы».

— А Палыч его — сынком?

— Нет, папа говорит: «Толя». Но «вы». А маму Толя вообще никак не называет! Потому что сказать «Валентина Владимировна» у него язык не поворачивается, а «мама» моей маме изначально не показалась... Десять лет разницы все же. В ней женщина взяла верх над тещей. Они в замеча-а-ательных отношениях! В прекрасных! Мама у нас вообще стержень семьи: на ней все держится, все!

За глаза Толя говорит о ней «мама», а так... Он всегда находит какую-то форму, чтобы напрямую не обратиться. Говорит: «Я над этим уже не задумываюсь, язык сам находит...»

«На пресс-конференции я отправила Руцкому записку: «Я Юлия Мостовая, «Киевские ведомости», белое платье в красную полосочку»

— Юля, ты еще не разочаровалась в избранной профессии? Сегодня ведь о чем ни пиши — реакции никакой. «Говорите— говорите, вы нам не мешаете», — так реагирует власть.

— Это сложное испытание, когда сигнал уходит в никуда. Во времена Кучмы, когда наша газета была диссидентской (я не могу сказать, что она была оппозиционной, потому что давала представление и о качестве оппозиции), было ощущение соприкосновения стенобитного орудия и стены. Ощущался момент удара и реакции на него. Это была сложная борьба, но ее результаты были ощутимы — их апогеем стал Майдан. Сейчас же, независимо от того, какой цвет находится у власти, есть ощущение соприкосновения стенобитного орудия с некой консистенцией, в которую это орудие входит абсолютно без последствий для нее.

Свобода слова, о которой так много говорили, требовала от большинства СМИ перехода к представлению двух точек зрения. Однако, когда появилась такая возможность, стало понятно, что этого явно недостаточно. Два актера, которые играют роли на площадке прямого эфира, не представляют реальную ситуацию не только в партии или в государстве. Это даже не их личная точка зрения, потому что они выступают в придуманном образе. Прямые эфиры и дискуссии должны подкрепляться другими жанрами — журналистскими расследованиями или аналитикой. Иначе это нагиевские «Окна» . Это очень большая проблема, потому что общество не знает о том, что происходит за кулисами. Оно понимает — инстинктивно, эмоционально, но доказательной базы не имеет. А значит, и требования к политикам может сформулировать лишь поверхностные.

Если бы люди знали хотя бы 50 процентов того, что и почему происходит на самом деле, боюсь, они впали бы в летаргическую депрессию. Когда понимаешь, что власть не ловит сигналы, которые могли бы сэкономить миллиарды, десятки миллиардов или сохранить ч е ловеческие жизни, а общество, в свою очередь, к этим сигналам относится абсолютно пассивно, руки опускаются. Пример: мы ведь в первом февральском номере давали все выкладки по сомнительной вакцине, со всеми экспертными компетентными мнениями, провели круглый стол. Если бы на то, о чем говорилось, отреагировали, парень в Краматорске был бы жив. То же самое с «РосУкрЭнерго». Ведь на материалы, опубликованные в «Зеркале», за рубежом ссылались премьеры, госсекретари, Хавьер Солана. Здесь же, в Украине, была полная тишина. Одни не хотели вникать, интуитивно чувствуя, кому они наступят на хвост, другие не были готовы ссориться. Державный интерес почти никого не волновал.

— Ты всю жизнь в политической журналистике, имеешь много друзей и информаторов из этой среды, мужа-политика, бывшего министра. На сколько процентов ты осведомлена о том, что там, за кулисами?

— Ну, я думаю, что процентов 50 знаю. Журналистская статья, по большому счету, — это всегда только верхушка айсберга. Ты можешь знать наверняка, но не имея доказательств, не имеешь права писать.

— Это значит, что наша политика полностью ушла в тень?

— Не более чем всегда. Она просто стала менее эффективной и более эгоистичной и меркантильной. Сейчас, я думаю, нет человека, который на все 100 процентов владеет информацией. Потому что даже людям, входящим в первую тройку, мне иногда удается сообщать новости...

— И Президенту?

— С Виктором Андреевичем у нас странные отношения. Он был очень частым гостем на страницах «Зеркала», которое никогда в жизни не получило от него ни копейки. Более того, в 2004 году мы отказались от колоссальной суммы, которую нам предлагали из альтернативной политсилы только за то, чтобы мы в течение трех месяцев президентской кампании не критиковали региональные способы ведения бизнеса и методы ведения избирательной кампании конкретного кандидата. Мы от предложения отказались, но и у оппозиции ничего не просили. У нас своя позиция. Но это не означало, что, когда Ющенко стал Президентом, мы должны были оценивать его деяния через розово-помаранчевые очки. Взяв на себя ответственность, Президент должен продемонстрировать, какие системные изменения он хочет провести в стране, команду, которая может компетентно их реализовать, заложить этические нормы отношений в своей команде. С самого начала у нас возникли вопросы по всем трем пунктам.

И к этому, еще находясь под влиянием Майдана, болезненно относились многие. Я была на Майдане два раза. В первый день и позже, когда привела туда сына, чтобы показать ему, на что способны люди, имеющие достоинство.

Мы заходили с Глебом к Алеше — Толиному старшему сыну, в палатку, смотрели, как он там. В остальное время я сидела в опустевшей редакции, слушала «Разом нас багато» и думала о том, что нужно сделать для того, чтобы люди, которые поверили, не были так страшно разочарованы.

Я ведь знала, что не было никакого плана действий, что человека команда заставила бороться за президентство, хоть он не был к этому готов и никогда не будет готов, потому что в нем нет системности. Есть барство, а барство — это еще не президентство. Это совершенно разные вещи — руководить и править.

Но проблема не только в том, что власть не может быть эффективной и не хочет соблюдать законы, а в том, что мы не соблюдаем правила. Когда я читала лекции в Академии госуправления, то говорила о том, что меня — при такой дороговизне на мясо — на базаре обвешивают не сотрудники Секретариата Президента, и не сотрудники Кабинета министров у меня в парадном гадят. И не народные депутаты возят меня в такси, не включая счетчика.

— На это тебе любой ответит: «Рыба гниет с головы».

— Безусловно, власть несет ответственность. Но в обществе отношение к борьбе с коррупцией примерно такое, как у мужчин к женским изменам: когда мы, так это — мы, а когда они, так это — нас. Мы признаем охотно, что голова гниет, но предпочитаем не замечать, что и с хвостом происходит то же самое...

— Тебе хотелось бы, чтобы твои дети жили в этой стране?

— Однозначно. Я бы хотела, чтобы мои дети жили здесь, приносили пользу, могли в Украине реализоваться. Но если перед ними открыт весь мир и они захотят это делать не здесь, мы не сможем посадить их на цепь.

— Ты взяла сотни интервью с лидерами государств и политиками. Какое из них запомнилось чем-то особенным?

— Честно говоря, мне не приходилось брать интервью с неинтересными людьми. Мое первое в жизни интервью было со Збигневом Бжезинским. Бывали смешные заходы на цель. Вот, например, в ельцинские времена я была в Москве, на пресс-конференции вице-президента Российской Федерации Александра Руцкого. Агентство Франс Пресс, с которым я тогда сотрудничала, аккредитовало меня на его брифинг, который проводился в пресс-центре МИДа. Слушая, о чем он говорил, я решила: а почему бы не взять у Руцкого интервью для «Киевских ведомостей». И отправила ему записку: «Я Юлия Мостовая, представляю газету «Киевские ведомости», выходящую тиражом 700 тысяч. Белое платье в красную полосочку. Прошу вас найти время для того, чтобы я могла задать вам парочку вопросов». Поискав меня глазами, его пресс-секретарь передал записку Руцкому. Тот, не отрываясь от спича, тоже посмотрел записку, потом поднял голову и нашел меня. Наверное, я его не испугала. Заканчивается прессконференция, и громко объявляют: «Мы всех благодарим за внимание, а Юлию Мостовую из «Киевских ведомостей» просим остаться для эксклюзивного интервью с господином Руцким». Журналисты переглядываются: как, где, кто такая?.. На самом деле, интервью зачастую интереснее добиваться, чем брать. Когда я обращалась в посольство США за интервью с Биллом Клинтоном, думала, что буду где-то 586-й в очереди. Но оказалось, что никто(!) из украинских журналистов никогда не обращался с подобной просьбой. Они не допускали мысли, что украинский журналист может взять интервью у президента США. Я оказалась первой.

— Было интересно?

— Конечно. Хоть ни один политик никогда не открывается полностью. В последнее время в Украине среди политиков разноцветной ориентации стал популярен принцип, задекларированный Ахметовым: «Я никогда не лгу, я либо молчу, либо говорю правду». На самом деле, это просто ничего не значащая в наших реалиях красивость, а вот на мировом уровне этот принцип работает. Мне интересно было говорить с Леонидом Кучмой, причем гораздо интереснее без диктофона, чем с ним. Любопытно общаться с Марчуком, очень интересный собеседник Горбулин. Юлия Владимировна, безусловно, тоже очень интересна. Запомнилось интервью с Виктором Пинчуком и Леной Франчук. Помню, как я познакомилась с Януковичем. Я о нем уже много писала, но еще не знала в лицо. И вот летела как-то из Германии, а в том же самолете наша олимпийская сборная возвращалась из Австралии. Рядом со мной сидел такой большой дядька с очень услужливой женщиной-референтом. Он очень осторожно поздоровался, и я поняла, что он меня знает. Мы разговорились. Я, как всегда, с какими-то своими критическими в отношении власти заявлениями. Он, в основном, осторожно со мной соглашался, с чем-то спорил. Уже при подлете к «Борисполю» я его спросила: «А вы тренер по метанию?» Он говорит: «Нет, я губернатор Донецкой области». — «Так вы еще и Янукович?» Посмеялись. С Павлом Лазаренко у нас были две настолько жесткие беседы, что, я думаю, с ним так никто никогда не разговаривал. Я не грубила, просто очень прямо и жестко спрашивала, а ответы были очень информативными. Думаю, ему было просто интересно, что это за зверушка такая, которая позволяет всесильному премьеру заявлять, что в гробу карманов нет и так далее. Сейчас же я даже не могу вспомнить, о ком можно было бы сказать как об интересном собеседнике — все боятся, все в списках, все строем.

— Измельчала элита?

— Все измельчало, и мы привыкаем к игрушечным, облегченным, попсовым формам. Мы приходим к ситуации, когда во многом норма становится патологией, а патология — нормой. И все меньше людей на сегодняшний день находят в себе силы с этим бороться.

— Кого-то конкретного имеешь в виду?

— И тех, кто сопротивляется незаконным застройкам, и тех, кто не мирится с денежной цензурой, пришедшей на смену административной, и тех, кто утверждает право собственного голоса в парламенте, в правительстве или даже в оппозиции. Это те люди, которые не ходят строем.

— Например, Жвания? Он ведь позиционирует себя именно так. И причины своего преследования видит в этом же.

— Следует во всем знать меру. Мера — самая сложная философская категория, и, безусловно, Давид Важаевич перешагнул этическую черту. Я допускаю, что у него могут быть сомнения по поводу неких вещей, но нужно находить достойную форму для выражения этих сомнений. С другой стороны, кто такой Жвания для Ющенко? Это человек, который фактически первым вложил в него деньги, который вместе со своим партнером подверг свой бизнес колоссальному риску, поддержав в 2002-м оппозиционного политика. Ведь его сотрудников «закрывали», они вынуждены были скрываться. Это человек, который финансировал множественные развлечения и отдых не просто семьи Президента, а семьи с челядью на лучших курортах Италии, Турции, Доминиканской Республики. Дарил очень дорогие подарки, которые принимались. Жвания, помимо всего прочего, — крестный сына Виктора Андреевича. В некоторых вопросах он является лордом-хранителем тайн президентской кампании и ее финансирования. И мне кажется, что политическая симпатия Жвании к Тимошенко не стоила такого с ним обращения. Но, к сожалению, Жвания и Ющенко оказались обоюдоостро безнравственными по отношению друг к другу. Принимая все материальные блага от Жвании, Ющенко не задумывался над тем, является ли тот гражданином Украины. А как только остатки возможностей Давида Важаевича стали интересны Тимошенко, моментально взял в руки циркуль, и начали мерять череп.

— Юля, Анатолий Степанович в одном из интервью рассказывал, что ты присутствовала на ночной встрече, предшествовавшей отставке правительства Тимошенко в 2005 году. Ты там была в качестве кого?

— В качестве себя. В качестве человека, который прошел рядом с Юлией Владимировной какие-то важные для нее, для страны и для меня этапы. Я имею в виду акции «Украина без Кучмы», «Повстань, Україно», ее 42 дня в тюрьме. Она позвонила, когда вышла из тюрьмы, и попросила о встрече. Когда я приехала в «Медиком», тезку пришли повторно арестовывать. Она впилась ногтями в мою руку так, что след от ногтей остался. Я видела страх в ее глазах. Этот доверенный мне страх и ее смелось, проявленная в самые сложные времена, и связывают, а не финансовые отношения, как в свое время кто-то считал.

Вот из чего строится подноготная отношений, в которых в последнее время стало больше прохлады. При этом ведь именно «Зеркало недели» вытащило на свет божий саму аббревиатуру ЕЭСУ. И сделали мы это не тогда, когда мертвый лев был уже не опасен и вообще с ФБРовским браслетом на ноге, а когда Павел Иванович был премьером и мог все.

Поэтому отношения у нас с Юлией Владимировной всегда были, но они были разные. Во многих вопросах я отдаю ей должное, а в некоторых никогда не приму методы ее работы.

— На той ночной встрече ты что-то посоветовала?

— Что могли, все советовали. Но у каждого была своя точка зрения, а у нее уже не было возможности модерировать эту дискуссию. После пяти дней неравных переговоров у нее не было сил, она была просто неживая.

«Я сказала Катерине Михайловне, что не думаю, что было правильно во время инаугурационных торжеств демонстрировать несколько норковых шуб»

— Юлия Владимировна — не единственный человек, который в каких-то сложных ситуациях хотел знать мое мнение. В свое время у меня были разговоры с Кучмой, Ющенко, другими политиками.

— С Ющенко в последний раз когда были разговоры?

— С Ющенко после 2004 года разговоров вообще не было. Считая, что некий дух откровенности, который был присущ предвыборной кампании и времени оппозиции, сохраняется и после выборов, я имела неосторожность на первом дипломатическом приеме, организованном Президентом после инаугурации, откровенно поговорить с президентской четой. Я очень редко работала женой, но вот в этот день протокол так требовал, и я была на приеме в качестве жены министра обороны. Ющенко с Катериной Михайловной стояли у стеночки особняком, еще, может быть, не проникнувшись протокольной уверенностью хозяев. Я подошла, спросила, как дела. Катерина Михайловна любезно ответила, а я по своей наивности сказала, конечно, очень смешную вещь. Я сказала Катерине Михайловне, что не думаю, что было правильно менять во время инаугурационных торжеств несколько норковых шуб «до пят». И вообще, мол, я не уверена, что для первой леди европейского государства правильно носить норковые шубы. И по поводу скифской брошки, которую жена Президента надела в тот день, сказала, что ходят всякие мерзкие слухи о том, что она не возвращена в музей. Мол, надо бы рассказать людям, что вы все вернули, чтобы прекратить сплетни... Я увидела каменные лица. И поняла, что, наверное, как журналисту мне должно это было быть по барабану, но как жена министра я, конечно, сглупила. В общем, больше мы не виделись.

— А ведь Президент с женой даже на одной из ваших с Анатолием Степановичем свадеб были.

— Это было в 2003 году во времена оппозиционного братства, а не царствования.

— То есть у вас были достаточно дружеские отношения?

— У нас не было дружеских отношений. Просто дистанционно хорошие. Катерину Михайловну я вообще плохо знаю, иногда наблюдаю за тем, что она делает в фонде «Украина 3000». Многие ее начинания мне очень нравятся; по поводу некоторых возникают вопросы, но пока руки не доходят найти ответы. А с Виктором Андреевичем мы очень разные люди.

Одна из его проблем в том, что он с самого начала считал, что свобода слова — это критиковать Кучму. Глубина непонимания им сути демократических процессов видна из его фразы, пересказанной Тарасом Стецькивым. «Вы же стояли со мной на Майдане. Как вы можете меня критиковать?» Все, «крапка», как любит выражаться Президент. Если человек считает, что имеет право «забронзоветь» при том, что его на плечах Майдана вынесли в президенты, то какого движения, развития и прогресса от него ждать?

— Юля, ты еще увлекаешься петриковской росписью? Помнится, у тебя это здорово получалось.

— Давно не рисую. От моих работ не осталось и следа. Три последние, что висели над диваном у родителей, сбил и слизал наш боксер, когда еще был щенком. Сейчас только разрисовываю руки и ноги Аньке (дочери. — Авт.) серебряным фломастером. Она любит, чтобы я на ней рисовала принцессины цветы. Такие себе петрикивские тату.

— А придя в семью, ты забываешь о делах или вы с Анатолием Степановичем и дома о них все время говорите?

— По-разному бывает. Можем сидеть до полуночи что-то обсуждать. А разве лучше, придя, уткнуться в телевизор? Или, того хуже, в разные телевизоры, когда жена смотрит сериал, а муж — новости и футбол? У нас этого нет. Мы со Степановичем часто читаем одни и те же книги, а он еще и очень умные доклады на английском языке. Будете смеяться, но я сейчас читаю Агату Кристи и получаю неописуемое удовольствие от милой наивности. Детективы вообще очень хорошо разгружают голову. Хотя я все чаще возвращаюсь к классике, недавно перечитывала «Сагу о Форсайтах». Все приходится читать вперемешку: и книги по воспитанию детей, и Апдайка, и Андруховича.

— Глеб знает, кто его отец? В семье поддерживается как-то память об Александре Разумкове?

— Память поддерживается фамилией и отчеством, несмотря на то, что Толя официально Глеба усыновил. Но кроме памяти есть жизнь, в которой сын со своими победами и проблемами приходит к папе. Папу зовут Толя.

— Как дети между собой ладят?

— Как все дети, у которых разница не два года и не десять лет. Глебке — 10 лет, а Анечке — 4 года. Бывает все — от не разлей вода до визгов и оров. Аня обычно не жалуется, она у нас называется «машинка для кричания» — сразу включает сирену, и нам уже ясно, что нужно либо вмешаться, либо «взять под козырек».

— У Глеба приближается сложный, хоть и нежный возраст. Пока вы находите контакт?

— Сложный возраст подступает, и в этом смысле у меня большие надежды на Степановича. У меня с Глебкой очень доверительные отношения, но иногда приходится раз пять сказать, чтобы он что-то сделал. Тем не менее я не помню случая, чтобы он с первого раза не сделал то, что ему говорит отец. Если в переходном возрасте возникнут сложности, думаю, именно папа с ними сможет справиться. А недавно мы Глебку просто бросили на выживание, он прошел курс молодого бойца. Он же с нянями рос, у него с 2000 года был охранник (пришлось нанять, потому что были тревожные ситуации), с которым мы только недавно расстались. Кроме того, он и пяти минут во дворе не играл сам. А тут недавно звонит его учительница и говорит: «Мы едем на автобусе на две недели в Европу, по пяти странам. Вы не хотите Глеба отпустить?» Неуверенно так спросила, ожидая отказа. А мы решили, что сыну пора понимать, что есть большой мир, что такое отношения в новом коллективе, как это без семьи. И он поехал. А когда вернулся, у него даже плечи стали шире. Он не жаловался, редко звонил. Сложно было и потому, что мобилку мы ему дали впервые — до этого у него не было мобильного телефона. Когда звонила я, ему было неловко: «Мама, не звони, потому что я сейчас не могу говорить, сильно занят». О том, что он очень скучал, признался только потом. Держал марку, держал спину, как мне потом рассказала Лариса Васильевна. Я вообще считаю, что для ребенка нужно искать не школу, а учителя. И наши обе учительницы в лицее «Подол» — это просто большая удача.

Анька же очень много помогает по дому. Она старается мыть посуду, убирать, мыть овощи и фрукты. Ей нравится сервировать стол. Она, конечно, вечно путает местами приборы, но знает, где лежат ножи и вилки. Если ее попросить: «Аня, принеси то, принеси се, Аня, помоги», она просто счастлива. У нее гриценковское стремление к порядку.

— Тяжело жить с таким педантом, как Гриценко, который все время пытается сказать в этой стране правду? А ему говорят: «Это ты обиделся, что тебя уволили из министров».

— Да Толя говорил все то же самое и раньше. Просто новости завтрашнего дня смывают вчерашние. И ритм жизни таков, что сказанное вчера забывается. Я хочу посмотреть на министра, который сможет спорить с премьером и на Кабмине по полтора часа отстаивать позиции, которые он считает правильными и государственно верными. Но я считаю, что Гриценко рано родился. Многие в нашей стране еще долго не будут готовы к восприятию сочетания двух качеств: ума и порядочности. Ум и хитрость, ум и яркость, глупость и харизма, артистизм и деньги — востребованы, это да. Он же хочет посвятить себя Делу. А я считаю, что таким, как он, этого сделать не дадут еще многие годы. Посмотрим — время рассудит.

— А вы во всех взглядах сходитесь?

— Процентов на восемьдесят. Но до хрипоты не спорим — уважаем мнение друг друга, впрочем, как и любого другого человека. При этом мы можем молчать или говорить, например, о предвыборной кампании в Соединенных Штатах, а потом одновременно сказать: «Послушай, а давай поставим этот шкаф так». Мы живем в едином информационном поле и уже просто устали друг другу говорить: «Я только что хотел(ла) тебе это сказать». Сошлись-то мы взрослыми людьми, и наши отношения были проверены годами дружбы. Просто я, скорее, интуит, во мне сильно эмоционально-импровизаторское начало. А он — системщик и логик. Короче — инь и янь.

— А вы часто куда-нибудь ходите вместе — к друзьям или в театр?

— Очень редко. Может, и стоило бы выбираться в свет чаще. Это, наверное, моя вина. Но нам и так хорошо. Мы не тусовочные люди. Собираемся нашей большой семьей, где все друг друга любят за недостатки, а не только за достоинства, все поддерживают, подставляют плечо, бурно ссорятся и ярко мирятся.

— И вы никогда не ссоритесь?

— С Гриценко невозможно ссориться, с ним ведь так легко не помиришься — цьом-цьом и все. Не тот человек. Он сядет и разберет всю проблему по винтикам, пока ты уже не возненавидишь все на свете, а главное, тот миг, когда решила качнуть права.

— Значит, попытки все-таки были?

— Это было связано с тем, что мне люди звонили поздно. Мог позвонить коллега, посол из Штатов, министр или председатель СБУ. Словом, тот, кто имеет ненормированный рабочий день и хочет поговорить о чем-то важном не в цейтноте. Гриценко это не устраивало. Это была единственная причина, по которой мы ссорились.

— Сейчас уже не звонят, семья победила?

— Последним после десяти мне перестал звонить Миша Бродский.

— Юля, как ты следишь за собой? Сидишь на диетах, посещаешь салоны красоты?

— У меня пока нет возрастных комплексов. Думаю, что главное — не бояться возраста. А если даже и бояться, то страх должен контролироваться, чтобы не стать смешной. Потому что мини-юбка на сильно взрослой тетке — это гораздо хуже, чем седина в волосах. Мне другая история жизнь укорачивает: переживаю из-за проблем, решение которых от меня не зависит. Нормальные женщины переживают по поводу веса или морщин, а я — по поводу Черноморского флота, поставок газа или тендерной палаты. В такой ситуации и врач не поможет, честно говоря.

— Раньше ты одевалась у Сергея Бызова, а сейчас кто тебе шьет?

— Было такое. К сожалению, Сергей перестал делать коллекции, теперь он забрасывает в мир моды невод «Санаханта». А я все мечтаю стать клиентом Виктории Гресь. Правда, доехать до нее никак не могу! Уже сколько раз говорила с Викторией о том, что приеду, и каждый раз не приезжала. Я даже оставила эту мысль, потому что, наверное, когда я приеду, она меня и пришьет! — смеется Юля.

— Вы живете в загородном доме?

— Только летом, а так обитаем в киевской квартире. Но ремонт там с 1996 года не делался. Все некогда, собирались долго, а теперь еще и подорожало все, придется подкопить.

— То есть ничего Мостовая не заработала?

— Это не значит, что Мостовая ничего не заработала, это значит, что у нас с Толей просто есть все, что нам надо. Есть квартира, есть счета, которые мы открыли детям. Вот и дом у нас есть. Мы справили новоселье в новогоднюю ночь с 2004 на 2005 год, и в доме все осталось в том же состоянии. То есть, как не было стульев, кроме пластмассовых зеленых, так и нет. Как не было ковра, так и нет. Такое бывает: делаешь рывок, выкладываешься, а потом... ВР, ЧФ, РУЭ, ТПУ, СП, КГГА...