Фильмы-сказки режиссера Леонида Нечаева известны во всем мире и уже при жизни их создателя стали классикой отечественного кино, составив золотой фонд. «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку», «Проданный смех», «Рыжий, честный, влюбленный», «Питер Пэн», «Не покидай!» — не одно поколение выросло на этих старых добрых историях. В свои 69 лет Леонид Алексеевич продолжает снимать кино. Не так давно известный режиссер представил на суд зрителей фильм «Дюймовочка» и теперь мечтает снять картину «Мой милый Емеля» по мотивам сказки «По щучьему велению».
«Если бы с каждого зрителя я получил по одной тысячной копейки, то был бы мультимиллионером»
— Леонид Алексеевич, сказки с детства любите?
— Мое детство пришлось на военные годы — тогда не до сказок было. Мы понимали, что война — страшная беда, хотя нам все время говорили, что мы победим, что скоро она закончится. Мы, кстати, жили в Москве почти в центре — в коммуналке на Биржевой площади, что рядом с Ильинкой. Когда на Спасской башне били часы, было слышно у нас дома. И мама всегда говорила: «А наши-то часы точнее Спасских на пять минут». Когда война закончилась, мне только-только исполнилось шесть лет. Я уже умел читать — старшие сестры научили, но самое яркое впечатление на меня произвела радиопостановка сказки «Звездный мальчик», озвученной Марией Бабановой. У нас висело радио, которое всегда работало. Я был под таким впечатлением от услышанного, что спрятался в шкаф, где висели пальто, и рыдал. Это было что-то невероятное.
— Вряд ли вы тогда мечтали о профессии режиссера.
— Моей заветной мечтой было стать... милиционером. Рядом с нашим домом располагались Министерство финансов, Министерство культуры, какой-то суд, множество всяких учреждений, Гостиный двор, огромное количество конторок. Народ туда и оттуда шел по проезду Куйбышева, где стояли тетки и продавали семечки, яблоки поштучно, еще что-то. А милиционеры торговок вылавливали и все это у них отбирали. В общем, на мечте сказывалось голодное детство. Еще я говорил маме: «Когда вырасту, у нас в комнате на одной стене будут висеть полки с белым хлебом, а на другой — с колбасой». Мама воспитывала нас троих одна, папа пропал без вести в 1943-м. Мама была донором. Фактически она вырастила и выкормила нас своей кровью. Ей выдавали американский шоколад, сахарин, еще что-то, и все это она меняла на крупу.
— Творческая натура стала проявляться с детства?
— С первого класса. Я пошел в школу на Никольской, где в свое время учился Ломоносов. Там были арочные потолки, эхо, а я, с моим мощным голосом, любил читать стихи. Мне они очень легко давались — два раза прочел и все. Я приходил в класс, и Полина Поликарповна, наша первая учительница, начинала урок со слов: «А сейчас нам Леня почитает». И Ленька, то есть я, каждый раз читал новое стихотворение. Репертуар у меня был огромный.
Со мной учился Володя Штейн — глазищи здоровенные, лопоухий, этакое странное существо, совершенно беззащитное. А еще у нас в классе были переростки, причем прилично, лет на шесть— восемь, постарше. Одного из них звали Лизанный пес, потому что он все время ходил с расческой, которой гладко причесывал волосы, и в хромовых сапогах. И Володя как-то отвечал что-то на уроке, а Лизанный пес в это время разломил перо и остренький кончик — Володьке на стул под попу, тот так и сел. Все ждали, когда он заорет, а он не издал не звука, только две слезины из этих огромных еврейских глаз покатились. Началась перемена. Стоит этот Пес в своих сапогах хромовых, я его подбиваю, он падает плашмя, я на него — и давай бить! Меня оттаскивали всем классом. В общем, из школы меня исключили. По утрам делал вид, что иду в школу, а сам целыми днями гулял, благо, весна была. Мать даже интересовалась: «Ты чего загорелый такой?», на что я отвечал: «Мам, а я сижу у окошка, и на меня как раз солнышко светит». (Смеется.) Она по простоте душевной верила, пока ей не сказали: «А чего Ленька твой гуляет?» А я постоянно ходил в музей Ленина — просто вход туда был бесплатный. Еще там в кинозале каждый час показывали документальный фильм про Ленина, который я знаю наизусть. Наверное, тогда на меня повлияла магия кино.
— А школу что, так и не окончили?
— Нет, меня потом восстановили, а Володька Штейн, которого я защитил, подошел и сказал: «Слушай, у тебя такой голос, ты так читаешь стихи. Я поступил в театральный кружок, в Доме пионеров на Кировской, давай к нам». Так и пошло-поехало. Все роли стали мои. Мы со спектаклем «Емеля» объехали тогда всю Москву, а потом и полстраны. Емелю я играл, уже будучи зрелым мастером (смеется). Учился тогда в восьмом или девятом классе. В журнале печатали мои фотографии, у меня было море поклонниц, мне даже разрешили ходить в школу с длинными волосами.
Между прочим, стать режиссером желания никогда не было. Вот актером хотелось. Из кружка Дворца пионеров меня проводили в армию, а когда из армии вернулся, в театральный уже набор закончился. Я позвонил своему другу Сережке Никоненко. Он притащил меня в институт, и мы упали в ножки секретарю приемной комиссии. Нужно было срочно сделать карточку абитуриента, и я вырвал из комсомольского билета свою фотографию, прилепил в документ и тут же — на экзамен. Прошел сразу и даже стал получать повышенную стипендию. На актерском я проучился год. Как-то Сергей Герасимов вызвал меня на беседу: «Представляешь, если тебя не будут снимать. С твоей-то рожей! А для режиссеров работы всегда полно. Переходи-ка на режиссерский». Так вот я и поменял ремесло.
— А как попали в Минск? Ведь 15 из 18 ваших картин сняты на «Беларусьфильме»?
— Мы были молодыми специалистами, только закончили ГИТИС, а работ серьезных нам не давали. Как-то прихожу к руководителю студии «Экран» Стелле Ждановой и говорю: «Стелла Ивановна, я на вас в суд подаю! Я молодой специалист, диплом защитил на пятерочку, режиссер художественных фильмов, а вы мне что даете снимать?» Таким образом, меня решили проучить и дали направление в Минск. Заслали подальше — на «Беларусьфильм», поручив самую сложную и бесперспективную работу: доснять картину, которую до этого запускали в Одессе, но она там заглохла. Смета — мизерная. Я, естественно, с большой радостью согласился, даже не читая сценарий. А его писали Марк Розовский и Сергей Муратов для праздника детской книги. Назывался «Приключения в городе, которого нет». Там герой попадает в книжный город, и с ним случаются разные истории. Именно эта картина и стала моей первой серьезной работой. Следующим этапом был фильм «Приключения Буратино», который чиновники не хотели принимать. «Безобразная картина! Ужас! Как это может быть — кот без хвоста, лиса в платье», — говорили они. У меня, кстати, дома столько лежит документов о том, что картина безобразна, а сцена, где Буратино бросает в Карабаса шишки, — так это вообще издевательство ребенка над пожилым человеком. Даже в музыкальной фразе «лап-та-та-бу-ду-бай» чиновникам слышался джаз, который у нас запрещен, ну и еще куча всего.
Обычно сдавать картину в Москву ездил или директор студии, или главный редактор, а тут взяли редакторшу Изольду Кевилашвили. В зал для просмотра. вмещавшем 20 человек, набилось в три раза больше, а в конце картины зрители устроили овацию. Изольда даже в обморок упала — от волнения. Спасло еще и то, что был конец года и если бы фильм не приняли, то Госплан был бы сорван, а значит — никаких премий и наград. Между прочим, к моему 50-летию в Доме кино посчитали: фильм «Буратино» был продан в 91 страну, а «Шапка» — в 85... Если бы с каждого зрителя я получил по одной тысячной копейки, то был бы мультимиллионером.
«За гонорар с «Красной Шапочки» купил квартиру»
— Самолет, яхту и шикарную квартиру точно бы имели!
— Шикарную квартиру? Гонорар за «Красную Шапочку» я отдал как вступительный взнос в кооператив — поскольку недавно развелся и мне негде было жить, приобрел однокомнатную квартиру на Олимпийском проспекте. Прожил в ней 30 лет. Вот только этой весной Лужков дал нам трехкомнатную квартиру, в которую мы на днях переехали. До этого мы вчетвером ютились в одной комнатке.
(Кстати, интересна история знакомства Леонида Алексеевича со своей второй половинкой — Надей. Однажды режиссеру позвонила девушка: «Я ваша большая поклонница, слежу за вашим творчеством и собираю все фильмы, снятые вами. К сожалению, в моей коллекции нет одной картины». Девушка попросила кассету с очередным шедевром для того, чтобы переписать его. Договорились о встрече. Когда режиссер открыл дверь, увидел на пороге самую настоящую русскую красавицу с голубыми глазами и длинной русой косой. В этот же вечер он сделал ей предложение, и она... согласилась. Сейчас ему 69, ей 29. Разница в возрасте в 40 лет — не помеха, утверждает счастливая парочка, а их дети — пятилетний Леша и полуторагодовалая Лиза — лучшее подтверждение этому.)
— А вообще, за картины всегда платили рублей 350 в месяц плюс постановочные по категории, — продолжает мой собеседник. — Этого вполне хватало. Почти все мои картины шли по первой категории. Получалось около 12 тысяч рублей за двухсерийную ленту — можно было купить две «Волги». По тем временам это было неплохо. Каждая картина снималась примерно год.
— Юные актеры тоже ведь зарплату получали?
— Вообще, детям нельзя было работать больше 4 часов в сутки. Но это правило никогда не соблюдалось. Иначе невозможно, ведь порой только грим занимал три часа. Самая большая зарплата — 150 рублей — была у исполнителей главных ролей. А родители получали деньги на проезд и суточные. А еще они по очереди получали зарплату как педагоги.
— Мамы и папы, дедушки и бабушки не вмешивались в съемочный процесс?
— Нет, кроме одного забавного случая с мамой Димы Иосифова, который сыграл Буратино. Дошло до съемок сцены, когда Кот и Лиса подвешивают Буратино к дереву за ноги. Выбрали дуб, испытали этот сук — там повисели три человека, стемнело, мы приготовились, и вдруг Димина мама говорит: «А вы что, Димку собираетесь подвешивать? Вниз головой? Ну что вы! Нет-нет. Куклу повесьте или когонибудь другого». Я стою в оцепенении, потом отзываю Диму в сторону и говорю: «Нужно что-то делать». Он: «Понял!» и начинает ныть: «Есть хочу, не могу! Живот болит!» Так вот, пока мама ездила в магазин за продуктами, мы быстро подвесили его и сняли.
А была еще одна ОЧЕНЬ заботливая мамаша, которая опекала свою дочь. Мы тогда снимали «Звездного мальчика». Она ходила за дочкой просто по пятам. Снимали-то в Грузии, девочка была очень красивая и жутко сексуальная, и женщина все время переживала, что ее дитя украдут. Бедной девочке даже не давали с остальными детьми играть и бегать.
— Детвора на площадке шалила?
— Особо не баловались, наверное, потому что я постоянно находил, чем их увлечь. К примеру, для «Питера Пэна» в качестве декорации построили огромный пиратский корабль. Я говорю: «Ребята, видите, строители погнутые гвозди выбрасывают, давайте разобьемся на две команды и устроим соревнование. В одну кучу собирайте прямые гвозди, а в другую кривые. Кто соберет больше?» Всё, на полдня все заняты. Кстати, когда мэр Минска увидел созданный нами корабль, то попросил оставить им потом на память. Они его поставили в парке Челюскинцев.
— Юных актеров где подыскивали?
— Когда как. Бывало, сбивались с ног и потом вдруг, случайно... К тому же практически все фильмы музыкальные: нужно было и петь, и танцевать, хотя бы иметь слух, чтобы попадать в фонограмму, потому что чаще всего за героев пели профессиональные певцы. И если поначалу в «Буратино» героев дублировали специальные актеры-травести, то в следующих фильмах дети сами себя озвучивали.
К примеру, Буратино я нашел в... подземном переходе. Смотрю, бежит бабушка с внуком. У него под мышкой труба, в руках коньки. Я представляюсь, приглашаю в кино сниматься, а она мне в ответ: «Милый! Какое кино? Видишь, бежим — опаздываем с музыки на фигурное катание». Красную Шапочку должна была играть Таня Проценко, которая сыграла Мальвину и в которую просто влюбилась вся группа. Роль была написана специально для нее. Все уже было готово к съемкам, но случилось несчастье. Таня каталась на велосипеде, и соседский мальчишка, обгоняя, ее толкнул. Она упала, сломала ключицу, височную кость, получила сотрясение мозга. Прямо накануне съемок попала в больницу. Врачи запретили ее волновать, сказали, лет пять—семь никаких съемок, эмоциональных нагрузок. Тогда моя ассистентка Марина принесла мне фотографию Яны Поплавской. Эта девочка была из творческой семьи: мама — актриса, папа — режиссер, и Яна уже снималась раньше. На эту же роль ее очень долго не утверждали. Объясняли очень просто: «Вы что, она же урод! Лягушка!» А что писали критики? «Образ Красной Шапочки не соответствует первоисточнику — образу доброго и ласкового ребенка. Как же так, она даже взрослых поучает! Злая, хитрая, дерзкая».
Но дольше всего искали мальчика на роль Лисенка в сказке «Рыжий, честный, влюбленный». Пересмотрели тако-о-ое количество детей! Только за один день около сотни ребятишек. Утром выглядываешь в окошко, а весь сквер перед студией забит детьми, мамами, папами и бабушками. Когда мы уже отчаялись в наших поисках — отправились в Питер. Искали именно РЫЖЕГО. Если ребенка, к примеру, перекрасить — не то, другой человек. У рыжих психология иная. Гонения-то на них ведь не просто так всегда были.
Так вот, в конце проб выхожу в коридор, смотрю — кто-то за шкафом шевелится. «Ты чего? — спрашиваю. — Что тут делаешь?», а у самого челюсть отвисает — это именно то, что так долго искал! «А я сеструху привел», — шепелявя, отвечает мальчишка. У него были жуткие проблемы с дикцией. Я ему сказал: «Все, старик! Придется тебе сниматься в кино!» Так мы нашли главного героя. У парня внешность фантастическая была! ТАКИЕ ресницы огромные. У нас даже имелась специальная расчесочка, которой мы их перед съемками расчесывали. Во время съемок у него погиб отец, и как-то он меня спросил: «Дядя Леня, можно я буду называть вас папой?» А вообще, вся моя детвора называет меня папой Леней, даже сейчас, когда вымахали.
— И как чья судьба сложилась? Не все ведь стали актерами?
— Столько слухов ходило... Один из самых страшных — о Диме Иосифове, который сыграл Буратино. Причем то, что он погиб в Афганистане, обсуждала вся страна. Меня встретил кто-то из коллег в коридоре и сообщил об этом. И знаете, я в жизни никогда не терял сознания, а тут вдруг как стоял — так упал. Очнулся на полу, а из носа льет кровь... Слава Богу, потом выяснилось, что это всего лишь очередная сплетня. Димка сейчас работает режиссером на телевидении, правда, больше рекламой занимается.
Дима Зайцев, который сыграл главного героя-Лисенка в «Рыжем, честном, влюбленном», работает в Театре комедии. Чудесный актер. В этой же картине у меня снялись ныне известные сестры-двойняшки Полина и Ксения Кутеповы.
Очень радует наш Игорь Красавин, который сыграл Патрика в «Не покидай!» В рейтинге актеров за 1989 год, когда вышел фильм, он был на втором месте после Дмитрия Харатьяна. Это при том, что Смоктуновский на двадцать каком-то месте. Сейчас Игорь работает автослесарем в Минске. У него своя мастерская. Он очень доволен, утверждая, что у каждого своя судьба. На него тогда сразу столько предложений посыпалось... «Нет! Вы что? Вот с дядей Леней я еще как-то сниматься мог...» — отказывался он. Так что актером ему не суждено было стать. Я его как-то в метро увидел, смотрю, а он краснеет (смеется). Я говорю: старик, успокойся, ради Бога.
Женя Григорьева, девочка, снимавшаяся в «Смехе», — помните Габи, переодевшуюся в негритенка, — теперь... Лена Морозова. Почему-то ей захотелось изменить и фамилию, и имя. Сейчас она народная актриса. Ее отец — известный режиссер Борис Григорьев. После она снялась в фильмах «Агент Стрекоза», «Дневник его жены», в сериале «Ростов-папа».
«Как-то на съемках Яна Поплавская запустила в Басова раскладным алюминиевым креслом со словами: «Я с этим пьяницей сниматься не буду!»
— Знаю, что с картиной «Проданный смех» происходили мистические вещи.
— Мы снимали эпизод в самолете, когда барон Трэч, которого играл Павел Петрович Кадочников, с Тимом Талером возвращается домой и в салоне у них взрывается баллон огнетушителя. Они оба все в пене. У него по роли были слова: «Я ненавижу вас, мальчик из Солнечного переулка! Как бы я хотел вас уничтожить!» Если присмотреться, он в этом кадре жутко старый, страшный и злой. Поначалу никто ничего не мог понять. Я смотрю — он чернее тучи... и вдруг просит: «Принесите бутылку коньяка». Я говорю: «Вы чего, Пал Петрович?» — «Прине-сите». Ему принесли, он наливает себе и мне, я отказываюсь. «Пей», — говорит. «Нет, я не буду». Он стакан осушил, я смотрю — плачет. Спрашиваю: «Что случилось?» — «Сын у меня погиб вчера». Я в шоке: «Зачем же вы прилетели...» — «Работа есть работа». Я говорю: «Нет, мы отменим все». Он: «Ни в коем случае». Первый раз за все время он выпил. Оказывается, у него за день до этого сын снимал с сосны на камеру закат, упал и разбился. Вообще, за год съемок у него погибло два сына. И оба — трагически. Хотите — верьте, хотите — нет, но у этого фильма действительно мистический ореол. Начиная с того, что главного героя в «Проданном смехе» сыграл мальчик, которого звали Саша Продан.
На гибели сыновей жуткая история с Павлом Кадочниковым не окончилась. Он пригласил нас на премьеру картины в Питер. Был прекрасный прием, Пал Петрович заказал шикарный банкет, и вдруг в конце вечеринки смотрю — он стоит, а на нем лица нет. «Что случилось?» — спрашиваю. Оказалось, все дело в роли отрицательного героя, злодея, сыгранного им. Ему сказали, что сыновья погибли не случайно и если фильм выйдет в свет, он и сам умрет следом за ними. Через день Кадочников позвонил председателю Гостелерадио и попросил, пока он жив, не запускать картину в прокат. Семь лет, до 1988 года, лента лежала на полке...
— Говорят, Евстигнеев с Басовым могли себе позволить выпить на площадке.
— Помню, озвучиваем «Красную Шапочку», и как раз сцена, когда Евстигнеев говорит Шапочке: «Не забудь сказать бабушке, чтобы приняла таблетку аспирина перед сном». Евгений Александрович начинает хохотать: «Лень, представляешь, в это время во мне уже литр водки был...» У нас там по сценарию, когда грохочет гром, его герой Звездочет высовывает в окно руку, ему на ладонь падают капельки, он смотрит и говорит: «Наша девочка попадет под дождь». Как-то очень долго выставляли камеру, свет, и все это время Евстигнеев стоял, высунув руку в окно. Периодически наш администратор Наум ставил перед ним стакан, он — оп-па, выпивал все залпом и снова высовывал руку в окно.
А уж как Владимир Басов любил накатить... Яна Поплавская на съемках «Красной Шапочки» даже как-то запустила в него раскладным алюминиевым креслом со словами: «Я с этим пьяницей сниматься не буду!» Володя ухитрялся так выпить, что никто ничего понять не мог. Например, едем на обед, с Курской косы в Зеленоградск — там столовая была. Он прямо в костюме, не раздеваясь, мимо моей машины, первым выскакивал. Вьють — и смотрю, уже с подносиком стоит. Я ему на подносик супчик, салатик ставлю, а ближе к кассе глядь, он — супчик назад, салатик назад, оставляет компот один. Я говорю: «Володя, ну ты чего?» — «А что?» Потом он выбегал, и, оказывается, в раздевалке, там, где место для галошей, ему девочки из столовой оставляли стакан с водкой. Его обожали все...
— У вас снимались самые знаменитые актеры. Не капризничали?
— Разве что Наташа Гундарева один раз. Она снялась у меня в двух картинах — в «Проданном смехе» и в «Мнимом больном». И вот однажды в Таллине выкинула фортель. За ней пришла не машина, а автобус, который очень долго ехал, но до съемочного места так и не довез, потому что узкая улица была. И она шла пешком, после чего заявила: «Все, Ленька, последний раз я у тебя снимаюсь. Это ж надо». Я, кстати, Гундареву принимал в театральную студию во Дворце пионеров. Она пришла такой пышкой, что наша руководитель Евгения Васильевна даже сказала ей: «Наташенька, ну что ж ты такая полненькая...» На что та ответила: «А что, толстые актрисы не нужны, что ли?» Она, действительно, здорово играла.
— А Рина Зеленая сразу согласилась на роль черепахи Тортиллы?
— Она была чудесная тетка. Самое интересное, что до того, как я ее пригласил, она лет двадцать, наверное, не снималась. Про нее все просто забыли. Когда я позвонил, она сразу же отказала: «Ой, да не выдумывайте, ерунда какая-то». Я, правда, сперва позвонил Фаине Георгиевне Раневской. Она согласилась: «Да, деточка, конечно, я согласна. Это прекрасно, только у меня одна просьба, ну чтоб съемки были у меня в подъезде».
— Она уже была так плоха?
— Да, и тогда я решил добить Зеленую, которая потом таки сыграла Тортиллу, а после еще и бабушку Шапочки. Когда мы с Алешей Рыбниковым исполнили ее песенку, она смягчилась, хотя на записи закапризничала — второй куплет не стала петь. Там есть такие слова: «Мне казалось, счастье рядом, только лапу протяни, но осенним листопадом отшумели лета дни. Старость — все-таки не радость, люди правду говорят. Как мне счастье улыбалось триста лет тому назад...» Рина Васильевна заартачилась: «Что это такое — «лапы протяни»? Нет, Леня, не буду и все, не уговаривайте даже». И не стала петь — у меня там вместо куплета просто проигрыш.
Кстати, сцену с Тортиллой на пруду снимали уже осенью на натуре под Минском. Мы залили водой старый карьер, сделали круглый берег, насадили камыши и лилии. Сперва на трассе Ялта — Севастополь нашли круглый пруд на фоне шикарных гор, ну необычайной совершенно красоты, но денег не было, экспедиционные уже кончились, и нас выгнали из Крыма. Я говорю: «Да невозможно снимать под Минском, там холодно». Ничего не поделаешь, бедные девчонки-лягушки в ледяной воде барахтались. Рина Зеленая тогда сказала: «Все, если ты снова заставишь детей лезть в холодную воду и будешь снимать еще дубль, я сажусь в машину и уезжаю».
Между прочим, когда она приехала сниматься в роли Черепахи, то заявила: «Пусть машина не глушит мотор, а то вдруг не заведется, а мне на самолет нужно срочно, в Москву лететь». Мы целый день отработали, а потом выяснилось, что она прилетела на съемки, потому что откладывать дальше нельзя, скоро зима, снег. А у нее в тот день умерла единственная сестра. Такое горе. И тем не менее она не сорвала съемки, прилетев в Белоруссию.
— Песенка Тортиллы стала настоящим хитом, впрочем, как и многие музыкальные произведения из ваших сказок.
— Помню, когда работал с Булатом Окуджавой, у него долго не получался материал для «Буратино», а сроки поджимали. Я поехал к нему в Дом отдыха писателей в подмосковные Дубовцы, снял рядом номер и постоянно стучал ему в стенку. Более того, попросил в столовой распределить меня с ним за один стол. Он, наверное, тогда возненавидел меня до смерти (смеется). И когда я его так преследовал целую неделю, он не выдержал и... родилось «Не прячьте ваши денежки по банкам и углам...» Через день эту песню уже напевал весь дом отдыха. Булат вошел в раж и столько там наворотил, что многое даже не вошло в картину.
А вообще, я настаивал, чтобы все наши замечательные актеры в кадре пели сами. Деваться им было некуда, но помучиться приходилось. Запели и Евстигнеев, и Басов, и Быков. И Зеленая, хотя далеко не певица. И Этуш, у которого вообще нет голоса, а со слухом полный перекосяк. Он задыхался: «Я больше не могу». «Вот так и пой», — настаивал я.
В 1975 году, когда Алла Пугачева не была еще никому известна, я пригласил ее спеть финальную песню для фильма «Буратино». Но она отказалась, заявив: «Боюсь, у меня ничего не получится». Тогда я позвонил Ире Понаровской, и она с удовольствием согласилась.
— Музыкальные сказки, да еще с особым гримом, декорациями и кучей реквизита — удовольствие не из дешевых?
— На две серии выделяли 365 тысяч рублей. Но Тамара Огородникова, директор по заказу фильмов на студии «Экран», повторяла: «Нечаеву вообще не давайте денег. Ему чем меньше даешь, тем лучше он придумывает». И действительно, как говорят, «голь на выдумку хитра».
Все мои картины с хорошими костюмами, со специфическим гримом. Буратино, к примеру, гримировался полтора-два часа. Ему приклеивали специально изготовленный из широкопористой резины нос. Наш гример Коля Немов трясущимися руками, поскольку был алкоголик, но очень хороший мастер, приклеивал Димке этот нос. Столько высидеть ребенку, а еще в Ялте, где жара, проходить в таком гриме... А Этуш, знаете, как возмущался по поводу бороды Карабаса? Все просил: «Ну давай мне еще одну сделаем бородку, маленькую, для крупных планов, чтобы я всю бородищу за собой не таскал». А представьте себе Пьеро, у которого была белая маска — не дотронуться, ни нос почесать. Да помимо этого — здоровенный накрахмаленный воротник и рукава на метр длиннее самих рук. Габи из «Проданного смеха» досталось больше всех, ведь ее перекрашивали в негритенка с помощью обычной морилки.
Кстати, у Буратино было несколько носов и два костюма. У него ведь не могло быть мятых трусиков или курточки, поскольку они бумажные. Наряды его должны были быть ТАК накрахмалены. Между прочим, заключительный эпизод, где Буратино и компания сидят в зале, среди обычной советской детворы, добавили уже потом, когда все было смонтировано и принято комиссией. Эта идея пришла ко мне ночью. Наутро я отдал распоряжение собрать наших сорванцов и доснимать. Димка-Буратино в этой последней сцене, когда они хлопают сами себе, был урод уродом: у него не было бровей, и челка вся выстрижена. У Димы ведь в жизни огромные черные брови, которые пришлось сбрить для съемок и приклеить другие.
А каково было Быкову и Санаевой в шубах кота Базилио и лисы Алисы? Ролан чуть не терял сознание в этом своем фраке из меха, который он сам себе придумал. В костюмерных на студии списали какие-то старые кроличьи шубы и из этого рванья пошили костюмы для Кота и Лисы.
— Быков, будучи известным режиссером, не спорил на площадке?
— Он вставлял свои идеи, но очень меня поддерживал. На роль Кота пробовалось много известных актеров, но все настаивали на том, чтобы Лису играла именно их жена. Я был категорически против, но не в случае с Роланом Быковым. На площадке он появился со своей супругой Еленой Санаевой. Она мне показалась очень уж уродливой. Санаева и вправду кривоногая, но в целом Лиса у нее хорошо получилась, и я вообще считаю, что это ее лучшая роль. Быков с Санаевой согласились работать при условии, что я буду отпускать их на «халтуру». Они подрабатывали на Южном берегу — выступали на каком-то круизном кораблике.
На съемочной площадке супруги появлялись редко, но зато, когда был их съемочный день, они работали кла-а-асно! Ролан Санаеву очень подтягивал. Он не щадил ни себя, ни ее и, доводя до слез, кричал ей на площадке: «Ты, бездарная актрисулька!» Быков, конечно, завидовал, когда понял, что у меня все так хорошо получается, жаба ела, но он огромный умничка. Он мне, когда вернулся со съемок в Москву, писал письма: «Леня, ты только не сдрейфь, только не заторопи! Доделай то, что мы запланировали». До сих пор храню его инструкции (улыбается). Он отличался удивительной скрупулезностью и меня научил.
Я всегда появлялся на студии в восемь утра и шел по цехам. Смотрел, как делается реквизит, шьются костюмы. Поэтому, если даже присматриваться на экране к каждой мелочи, то придраться не к чему, все там сделано тщательно.
— Так уж и не к чему?
— Был один-единственный момент (улыбается). При озвучивании сцены, когда Мальвина несет ведерко с молоком и встречает Буратино с Пьеро, смотрю на экран и челюсть у меня отвисает: Буратино появляется в кадре не в специально изготовленных для него деревянных башмачках, а в обычных, только что купленных бабушкой ботинках на белой микропоре. И всю сцену он играет в этих детских туфельках. Это был ужас. Так в картине и осталось. Больше, в принципе, ляпов не было.
— А где сейчас хранится тот самый знаменитый золотой ключик?
— У меня дома, в моей коллекции ключей. Я его после съемок... стащил! (Смеется.) Правда, позже выкупил. У меня до сих пор хранится квитанция, в которой написано: «Получено от Нечаева за реквизит-ключ: 30 рублей». Ровно столько мы заплатили мастеру за его изготовление, и ни копейкой меньше, несмотря на то, что он уже «отработал» свое. Так что, как говорят бухгалтера, амортизацию мне не высчитали.
Когда я перед началом съемок «Буратино» заявил, что мне нужен настоящий ключик из золота, мне сказали: «Ты что, с ума сошел? Вырежь из фанеры, покрась бронзовой краской и будет тебе золотой ключик». «Нет, мне нужен ЗОЛОТОЙ ключик! Зо-ло-той! Настоящий! Который бы хотелось в руках подержать. Он должен быть большим для Буратино и на солнце переливаться», — настаивал я на своем. И тогда мы нашли парня, который сделал то, что я ему заказал. Ключик получился такии-им... Все очень хотели его украсть. В последний съемочный день после команды «Стоп! Снято!», я сунул его за пазуху. Вообще, это была, пожалуй, самая ценная вещь для нашего реквизитора. Он хранил его в специально пошитом бархатном чехле.
Много забавных вещиц, которые «снимались» в моих фильмах, — каминные часы из «Проданного смеха», говорящий царский бокал из «Не покидай!», свистульки из «Красной Шапочки» — теперь хранятся у меня дома. Кое-что мы дарили нашим героям. К примеру, композитору Леше Рыбникову я отдал бас, на котором играл Карабас. Тане Проценко, сыгравшей Мальвину, — платье, а Янке Поплавской — шапочку красного цвета. К слову, и у меня была такая же. На съемках-то их было две. И хотя по сценарию бабашка ей шапочку связала, наша была из фетра. Свою же шапочку я отдал в московский музей Дворца пионеров.
— Экстремальные ситуации на площадке случались?
— Самое экстремальное — это то, что в самый ответственный момент у наших героев выпадали молочные зубы. Что мы только ни делали: и в поликлинике КГБ протезы на присоске заказывали, и наращивали — не помогало. Когда коренные зубы начинали расти, искусственные переставали держаться и то и дело вылетали.
А еще были проблемы с Сашей Проданом. Он любил повеселиться, и улыбка с его лица не исчезала никогда. Она была его нормальным состоянием. И тут вдруг ему нужно в течение фильма не улыбаться вообще. Он приходил чуть ли не со слезами: «У меня болит лицо». Для него это было очень тяжело. Никогда не забуду сцену, в которой Катя Васильева должна была избить Сашу-Тима, когда тот возвращается домой с огромными деньгами. Она мне сразу заявила: «Я не могу его хлестать по щекам». С горем пополам ее уговорили, сняли эту сцену. Смотрю, у Саши слезы наворачиваются, и понимаю: стоит его пожалеть — он разревется. Все молчат. И вдруг Катька-дура не выдерживает напряжения, вылетает и начинает реветь. Обнимает Сашу, и у них обоих истерика. Рыдают взахлеб, слезы просто водопадом.
А эта история с кувшином в харчевне, в котором прятался Буратино! Привезли нам огромный кувшин, изготовленный по спецзаказу. Представьте: нужно посадить туда ребенка, а потом кувшин разбить. А как? Бросить в него кружкой несильно — он не разобьется, сильно — можно ребенка поранить. Плюс осколки. Это же опасно для жизни! Делать нечего, положили в кружку булыжник, кружку отдали мне. Я говорю: «Дим, ну что делать будем?» «Да не бойтесь!» — успокаивает он меня. Посадили его в кувшин, а меня аж в пот кидает, ладони мокрые. «Мотор!» Я бросаю кружку, кувшин вдребезги, и горловина, самая тяжелая часть, надевается Димке на голову. Он не растерялся, снял ее да еще успел нос показать.
