Казалось, в часы, когда в Советском Союзе показывали сериал «Семнадцать мгновений весны», все замирало и переставало дышать: на улице не было ни души, машины не ездили, а птицы — не летали. Все прильнули к экранам, не в силах оторваться от истории штандартенфюрера Штирлица, так виртуозно рассказанной Татьяной Лиозновой. Критики до сих пор дискутируют: так в чем же все-таки феномен картины? Почему фильм, который напрочь лишен батальных сцен, столь необходимых для жанра военной эпопеи, остается популярным и по сей день? Почему картина закадровых монологов и крупных планов пользуется такой популярностью и обладает таким эмоциональным воздействием, о котором не может мечтать даже самая богатая на события мелодрама? Очевидно, ответ на этот вопрос знает только режиссер «Мгновений...» Татьяна Михайловна Лиознова. Сегодня 84-летний мэтр живет в Москве, имея минимум средств для существования и целый букет болезней. Из-за них Татьяна Михайловна, к сожалению, утратила разборчивость речи, но, слава Богу, сохраняет четкость мысли...
«Эта картина не о разведчике. Она — о великой державе, которая смогла усилиями миллионов своих граждан выдержать натиск фашистских захватчиков»
— Татьяна Михайловна, как ваше самочувствие?
— Спасибо, что интересуетесь. Здоровьем похвастаться не могу. Да и вдумайтесь: мне уже почти 84 года. О каком здоровье идет речь? Я практически не вылезаю из больниц. Все свободное время вынуждена посвящать сну и приему лекарств... Спасибо, есть люди, которые помогают мне в тяжкую минуту.
— Эти люди — ваши близкие?
— Не только. В последнее время мой круг общения заметно сузился, тем более если говорить о людях, с которыми я работала. Иногда созваниваюсь с Броневым и Тихоновым. Табаков, спасибо ему, помогает финансами, достает мне дорогущие лекарства. Но давайте не будем о грустном. Знаете, как в поговорке «Не спрашивайте больного о здоровье».
— В этом году исполняется 35 лет со дня выхода на экраны всеми любимого сериала «Семнадцать мгновений весны». Однако я знаю, что вы не любите отмечать подобные юбилеи. Почему?
— А какой здесь праздник? 20, 30, 40, 100 лет — какая разница? Да и что толку обсуждать то, что было сделано 35 лет назад?
— Не скажите. Ваш фильм стал событием в истории советского кинематографа.
— Возможно, вы и правы. Действительно, силы, потраченные на съемки этой картины, вполне окупились той зрительской любовью и признанием, которые я получила после показа «Семнадцати мгновений весны».
— Мне известно, что военную тему вы избрали не случайно. — Да, верно. Мой отец погиб во время Второй мировой войны под Смоленском. Когда я поступала во ВГИК, то знала, что точно сниму картину о войне, но, естественно, не знала, какой она будет. После выпуска своей первой удачной картины «Три тополя на Плющихе» с блестящими актерами — Татьяной Дорониной и Олегом Ефремовым в главных ролях я решила попробовать снять нечто такое, что будет держать зрителя в напряжении не от наружного страха войны, а от внутреннего. То есть не от того, что уже произошло, а от того, что еще может произойти. Для полной достоверности я около года просидела в фильмофонде, работая с документальными кадрами, затем к ним приплюсовывала «Мгновения...». Заметьте, кадры документальных хроник точно соответствуют тем датам, которые отображались в титрах самого кинофильма.
— Это правда, что сценарий вы буквально в последнюю минуту выхватили из рук у Юлиана Семенова (автора сценария «Семнадцати мгновений весны». — Авт.). Что это за история была? — Правда. Я убедила Семенова отдать сценарий мне, и он вернул в кассу «Ленфильма» уже полученный гонорар. До этого он неоднократно предлагал мне свои сценарии, но я, внимательно прочитав, возвращала их, несмотря на то, что в то время сидела без работы. Однажды мы в очередной раз встретились в коридоре студии имени Горького, и я спросила: «Когда у меня будет сценарий?» Он ответил: «Сейчас!» Полез в портфель и дал мне папку. У меня аж руки задрожали от радости. На ходу прощаюсь с ним и несусь на машине домой. Приехала и засела за чтение. Но не подумайте, что это были «Семнадцать мгновений». Нет, это были «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Итак, я прочла сценарий и поняла — не то. Не могу ничего в нем переделать на свой лад, ничто не будоражит ни сердце, ни ум.
В общем, на следующий день я вернула ему «Бриллианты...» и привычно пошла читать периодику. Мне в нашей библиотеке на студии всегда оставляли новые журналы, потому что все знали, что придет Лиознова и будет ругаться, если ей не оставят. И вот то ли в «Знамени», то ли в «Звезде», сейчас уже не помню, я увидела роман «Семнадцать мгновений весны». Сначала мне там очень многое не понравилось, но именно это дало возможность пристально вглядеться в материал, понять: я могу из него сделать то, что хочу. Началось мое столкновение с материалом, началась борьба. Да, Штирлиц — разведчик, но эта картина не о разведчике. Она — о великой державе, которая смогла усилиями миллионов своих граждан выдержать натиск фашистских захватчиков. Словом, я почувствовала, что это «мой материал» — и Семенов не устоял перед моим напором. Однако хочу заметить, что сценарий мне пришлось перекроить более чем наполовину. За счет тех историй, которые рассказывали мне кагэбэшники, он стал более живым и напряженным. Естественно, заслуги Семенова от этого не уменьшались.
«Считаю, что импровизировать лучше с готовым материалом, нежели лепить пулю сами знаете из чего»
— Главные «немцы» в лице Броневого, Табакова и Куравлева просто идеально соответствовали образам фашистов. Тихонов был непревзойденным Штирлицем. Это правда, что вы всех этих актеров взяли без проб?
—А таких артистов по-другому и нельзя брать! Тем более меня всегда очень расстраивает тот факт, что люди, приходя на пробы, на что-то рассчитывают, а мы, режиссеры, с высоты птичьего полета вершим их судьбы. Поэтому я решила отбирать актеров по... фотографиям. И, надо сказать, попала в самое яблочко. Хотя, конечно, пришлось перепробовать массу вариантов. Даже не скажу, сколько актеров пробовались на роль Штирлица. Но когда я увидела Тихонова, то поняла — больше искать не надо. Тем более Слава был тогда не занят.
— Правда ли, что на роль Штирлица пробовался Арчил Гомиашвили, сыгравший Остапа Бендера в кинофильме «Двенадцать стульев» режиссера Леонида Гайдая?
— Нет, но он очень хотел, поэтому постоянно находился возле нашей съемочной группы. Гомиашвили был очень интересным и, как любой кавказец, очень настойчивым, плюс ко всему он был потрясающе обаятельным, причем умел обаять кого угодно. Да, он очень хотел играть Штирлица... Однако я его не взяла по очень простой причине — в моем представлении Штирлиц должен был быть другим.
— Как наши мэтры вели себя на съемочной площадке? Кто выражал вам свое несогласие? Тихонов, Броневой, Табаков, Куравлев, Плятт?
— Ну, о Плятте я вообще могу говорить бесконечно. Он ко мне очень хорошо относился, и даже когда закончились съемки, он часто звонил мне и говорил: «Хозяйка, когда уже вы меня опять снимать будете?» Относительно всех остальных могу сказать очень коротко: все молодцы! У меня ни с кем из этого списка проблем не было. Все актеры на съемочной площадке вели себя предельно интеллигентно и профессионально, никто и никогда не позволял себе не то что матернуться — голос повысить.
— Это правда, что вы категорически не терпели у себя на съемочной площадке импровизации со стороны актеров? И каждую сцену расписывали буквально по жестам?
— Я действительно не терпела приблизительности. Поэтому перед тем, как актер входил в кадр, ему на руки давался рисунок с подробным описанием его действий: здесь он сидит, затем поворачивает голову, смотрит, к примеру, на Мюллера, опускает глаза и так далее. Что касается импровизации... нет, я позволяла им импровизировать в достаточной мере, просто, как по мне, импровизировать лучше с готовым материалом, нежели лепить пулю сами знаете из чего.
— Как складывались отношения с немецкими членами группы, в частности с Фрицем Дицем, который играл Гитлера?
— Пожалуй, хорошо. С Фрицем вообще проблем не было, разве что его плохое зрение, поэтому ему жена в перерывах между съемками закапывала глаза каплями. Относительно других немцев... Они не могли понять, почему я заставляла их так работать! Мы ведь умудрялись снимать в смену по полторы-две нормы. Обо мне часто говорили: «Лиознова — эксплуататорша!» Кто-то из немцев даже слух пустил о том, что я им не даю вовремя обедать. Слухи до меня дошли быстро. Утром следующего дня прошу внимания и спрашиваю: «Во сколько вы хотели бы сегодня обедать? В час дня? Хорошо, обедаем в час. А теперь продолжаем работу, по местам!» И вот как я их «прижала»: актер только настроится, откроет рот, а я все равно объявляю: «Стоп! Обед!» Этим не только актеры, но и осветители были недовольны: у них уже поставлен свет, а освещение за время обеда меняется, и нужно делать все заново. В общем, после этого разговоры прекратились.
— Наверное, у каждого зрителя есть свой любимый момент в вашем фильме. Но встреча главного героя с женой — это вообще нечто! Говорят, эту сцену придумал Тихонов.
— Неправда, эту сцену придумала я. Точнее, даже не придумала, а выбрала из множества вариантов, которые рассказывали мне друзья из КГБ.
— Еще одна ваша находка — Ефим Копелян (актер, читавший закадровый текст. — Авт.), без голоса которого картину невозможно представить. Его тоже взяли без проб?
— Я всячески пыталась найти персонаж, который Фима мог бы воплотить в жизнь, но, увы, не нашла... Когда же весь материал был отснят и мне понадобился человек, который смог бы сделать читку закадрового текста, я поняла: он сможет! Как видите, я не ошиблась. Как не ошиблась и в том, кто именно должен исполнять главную песню в картине. Кобзон, как по мне, тоже идеально вписался в психологию ленты.
«Мосэнерго» пришлось запускать дополнительные мощности, потому что потребление электричества во время показа сильно возрастало»
— Но ведь сначала песню должен был исполнить Магомаев. Почему вы решили заменить его на Кобзона?
—Вмешался, как говорится, его величество случай. Считаю, отечественное кино потеряло в лице Муслима отличного актера. Красавец, фактурный, характерный, с замечательным голосом... Снять его в какой-нибудь картине не сложилось. Но уж в том, что песни в «Мгновениях...» должен исполнять Магомаев, я не сомневалась. Встретились, я рассказала, какие у меня к песне требования, что мне нужен не столько голос, сколько внутренняя энергия. Словом, добивалась вполне определенного звучания. Первый дубль, второй, третий... И тут Муслиму пришло приглашение из Италии — стажировка в «Ла-Скала». Вылет — через сутки. Что делать? Решили работать до конца: успеем! И действительно, Магомаев последнюю пробу записал блестяще, но... перепутал слова в заключительном куплете. Мы искали свободную студию для перезаписи, но все было занято... На следующий день Магомаев улетел в Милан, заклиная обязательно его дождаться. Однако производство фильма — конвейер, разве можно его остановить?
— Так вы решили взять Кобзона?
— Кстати, единственный участник съемок, против кого категорически возражал Таривердиев (автор слов и музыки песен к «Семнадцати мгновениям весны». — Авт.), — они из-за чего-то поссорились накануне. Поэтому готовили еще вариант со Львом Лещенко, но все-таки Кобзон мне лично был ближе. Когда записывался Иосиф, мне приходилось расставлять на лестничных клетках кордоны, которые извещали о приближении Микаэла (Таривердиева. — Авт.). Я прятала Кобзона от Таривердиева! Прямо как в фильме: «Штирлиц идет по коридору...»
— Это правда, что за допремьерным показом наблюдала вся верхушка ЦК? Замечания были?
— Не было! Более того, до меня доходили слухи о том, что сам Брежнев не пропускал ни одной серии и откладывал все важные дела на потом. Говорят, во время фильма он даже плакал... Такое внимание со стороны ЦК для нас стало полнейшей неожиданностью. Конечно, популярность была та еще! Ведь с первого же дня началось что-то невообразимое. Улицы пустели, в магазинах можно было купить все что угодно, потому что почти не было покупателей. Потом поступили статистические данные, в частности о том, что «Мосэнерго» пришлось запускать дополнительные мощности, потому что потребление электричества во время показа сильно возрастало. А потом был последний «аккорд» — письма. Я всегда получала много писем по своим картинам, потому что делаю картины, понятные людям. И вот, через пару месяцев после того, как «Семнадцать мгновений» прошли на телеэкране, мне позвонили с телевидения и спросили: «Татьяна Михайловна, вы дома?» Я отвечаю: «Да!» — «Значит, можно вам письма присылать?» — «Присылайте!» Я тогда жила на Звездном бульваре, неподалеку от Телецентра. Буквально через полчаса в дверях уже стояли двое мужчин, и у каждого на плечах было по четыре мешка писем!.. Письма были замечательные.
— Кроме «Мгновений...», в вашем послужном списке значатся «Карнавал», «Мы, нижеподписавшиеся», «Три тополя на Плющихе». А ведь, снова-таки по воле случая, вы режиссером могли и не стать, не будь у вас такого характера.
— После первого испытательного семестра меня из ВГИКа выгнали за... профнепригодность. Я тогда сильно переживала, у меня началась жуткая депрессия. Потом я взяла себя в руки и решила — докажу, что смогу там учиться. После очередного просмотра Сергей Герасимов (куратор курса. — Авт.) сказал, что я могу возвращаться к нему. То был первый урок профессии: режиссер — это человек, от которого зависят другие.
— И тут 1948 год... Вас снова увольняют...
— На этот раз со студии имени Горького — из-за «пятой графы». Наступила черная полоса: ни денег, ни работы, больная мама на руках. И опять выручил Сергей Аполлинариевич Герасимов — в Театре имени Вахтангова он ставил новую пьесу и пригласил меня в качестве ассистента режиссера.
— У вас же украинские корни. Когда были в Украине последний раз?
— Да, правда, мой папа был из Крыма, мама — крестьянская девчонка из села Корюковка Херсонской области. Маме на момент знакомства с отцом было шестнадцать лет, на вид она была щупленькой, худенькой, буквально синей. Отец был, наоборот, крепышом, однако в душе очень мягким человеком. Познакомились они в поезде по дороге в Крым. Когда в последний раз была в Украине, не помню, однако точно помню, что была. (Улыбается.) У вас там замечательные люди живут!
— Татьяна Михайловна, у вас 21 июля был день рождения. Что вы сами себе пожелали?
— Да что тут пожелаешь? (Грустно.) Здоровья, конечно.
