Год назад, летом 2007 года, увидела свет книга Леонида Кучмы «После Майдана». «Это — не мемуары. Это часть почти ежедневных записей, которые я делал в 2005—2006 годах, — написал в предисловии Леонид Данилович. — Так я откликался на текущие события в стране и мире, по ходу вспоминая что-то из прошлого....Может быть, какие-то из моих наблюдений, соображений и воспоминаний заинтересуют читателя и пойдут на пользу нашему общему делу — укреплению украинской государственности и демократии». «СОБЫТИЯ» предлагают фрагменты из книги Леонида Кучмы, который в общей сложности более 12 лет на самых высоких постах — президента и премьера — руководил страной в непростые годы ее становления.

«Вот вы у себя в Америке — что вы делали бы, если бы толпа ринулась на Белый дом и на Капитолий?»

...17 января 2005 года в газете New York Times появилась статья «Как украинские шпионы изменили судьбу страны». Одного названия статьи для меня достаточно, чтобы не принимать на веру каждый ее абзац. В жизни все происходит далеко не так, как в газетных статьях, телепередачах и приключенческих фильмах.

«21 ноября (2004 года. — Л. К.), — говорится в статье, — когда начались демонстрации протеста, у оппозиции были деньги и организационные структуры, необходимые для длительного гражданского неповиновения. Генерал Попков заявил, что знал об этом, и назначил учения с участием 15 тысяч военнослужащих в столице и ее окрестностях. Он направил несколько тысяч человек на баррикады и посты у правительственных зданий и оставил в резерве более 10 тысяч».

Как было на самом деле? Как говорит командующий внутренними войсками, он в порядке проверки боевой готовности отдал приказ на движение в сторону Киева и тут же его отменил. Таким образом, говорить о попытке силового выступления власти против Майдана — идиотизм.

Нужно понимать, что одной из задач внутренних войск является охрана таких объектов, как здания парламента, кабинета министров, администрации президента. Не разгонять манифестантов, а охранять главные государственные учреждения, которые в те дни находились под угрозой. Юлия Тимошенко на Майдане прямо обещала повести людей на захват правительственных зданий. Это не могло не беспокоить генерала. Он просто помнил о своих служебных обязанностях и ответственности. И как раз потому, между прочим, не мог двинуться на Киев без моего приказа.

Через несколько часов после тревоги в Белой Церкви мне позвонил госсекретарь США Пауэлл. Была глубокая ночь, и ребята из моего аппарата не стали меня будить. А утром я, конечно, переговорил с ним. Его беспокоило одно: как бы мы тут не вцепились в чубы друг другу. Я сказал ему, что все, что касается моей готовности использовать войска против мирных граждан, — абсурд. Стопроцентная брехня. Я подчеркнул в этом разговоре, что никогда не собирался применять и никогда не применю силу против демонстрантов. Если бы что-то такое затевалось в обход меня, я бы обязательно знал. А вот что касается противоположной стороны (кажется, как раз тогда ее стали называть оранжевой), то она не скрывала, что хочет и может бросить людей на правительственные здания. Я обратил на это внимание Пауэлла: «Вы бы сказали пару слов этим хлопцам. Остудите горячие головы, это в ваших силах. Как они представляют себе возможное развитие событий? Что, по их мнению, должна делать любая власть, если начинают штурмовать резиденцию президента, здание правительства? По моему мнению, любая власть стала бы защищаться. Так поступим и мы. Если пойдут на штурм, будем защищаться. Вот вы у себя в Америке — что вы делали бы, если бы толпа ринулась на Белый дом и на Капитолий? В общем, если у вас есть такая возможность, а она у вас есть, то остудите горячие головы», — повторил я. Он действительно остудил. Мне потом передали, что такой разговор у него с оранжевыми состоялся. В общем, американцы их предостерегли.

Вероятность того, что толпу могут бросить на правительственные здания, была большая. Готовились оранжевые весьма и весьма серьезно. Они даже двинулись в сторону Банковой. Формирования у них были серьезные. Это не были потешные отряды.

Мысль о применении правительственной силы, конечно, у некоторых была. С нею носились ряд министров, депутатов. Но какой силы? Предполагали управиться, да и то в самом крайнем случае, водометами. Думали, что люди испугаются холодной воды и разойдутся. Но этим бы не ограничилось — пошли бы стенкой на стенку. А и ограничилось бы, так все равно нельзя было устраивать такой «душ» в зимнее время. На Майдане ведь было много детей, школьников. Городская власть, как мне рассказывали, выводила их туда целыми школами, в полном составе. Я не хотел брать грех на душу даже за простудные заболевания несовершеннолетних, не говоря уже о чем-то более серьезном.

«По примеру и по совету Ельцина старался не читать газет»

...В моей жизни не последнюю роль сыграл именно Иван Степанович Плющ. Именно он приложил немало усилий, чтобы вытянуть меня из Днепропетровска в Киев, убедить занять премьерское кресло. Затем на протяжении многих лет нам довелось работать с ним, контактируя на высших государственных должностях. Властный, но способен идти на компромиссы. В советское время много лет был на высоких постах, в том числе — председателем Киевского облисполкома, это тоже непростая вещь, приобрел большой опыт. Заседания Верховной Рады, которые он вел в качестве спикера, называли спектаклями, и это, наверное, хорошо. Когда несколько часов идет бурный разговор о серьезных вещах, и никто не может разрядить обстановку, то КПД будет не очень высокий. Иван Степанович любил и умел разряжать обстановку. Политик не всегда может быть самим собой. Подчас он вынужден говорить не то, что думает, а то, что должен говорить — что соответствует его политической платформе и нравится избирателям. Иван Степанович Плющ, как мне казалось, таким раздвоением не страдал. Ему нравилось говорить то, что он думает.

Увы, даже многолетнее дружелюбное и почти дружеское общение не гарантирует непредвзятости. В предвыборную пору 2004 года Иван Степанович стал высказываться обо мне так, как я не мог ожидать ни при каких обстоятельствах. Вот только одно интервью — еженедельнику «Зеркало недели». Из него я узнал, что в моей колоде все карты крапленые, и «выпадают из колоды только те, что очень уже засалились»; меня нельзя ни «подвести, ни подставить», а можно мне «только угодить»; для меня «нет вопроса — оставаться или не оставаться при власти, вопрос заключается только в том, каким именно образом обеспечить продление полномочий». Иначе говоря, я «всегда думал о третьем сроке», и вопрос, по мнению Ивана Степановича, для меня лишь в том, как себя, любимого, «законсервировать» (его выражение) на вершине власти.

Журналист попросил Плюща расшифровать этот его тезис, и Иван Степанович, конечно же, выдал мне первым делом за политреформу, которая, понятное дело, лишь средство «консервации» моей власти. Но это пустяк по сравнению с тем, что он сказал дальше. Дальше он сказал, что ближе к выборам «неожиданно обострится ситуация в стране и появится ну просто крайняя необходимость ввести чрезвычайное положение... Ну а президентскую кампанию отложат до стабилизации ситуации»!.. Не могу даже сразу вспомнить, кто из моих самых жестоких врагов вслух, громко, на всю страну и весь мир, подозревал меня в намерении совершить такое преступление, которое могло бы сравниться со злостным обострением ситуации в стране ради срыва президентских выборов... А тут, можно сказать, друг! В то время это его заявление прошло мимо меня. Честно говоря, я рад, что так вышло. Таких вещей лучше никогда не знать. Теперь же мне легко спросить Ивана Степановича: сколько из всего, что он на меня наговорил, сбылось? И повторю: самое нехорошее из того, что сказал Плющ, — он открыто, прямым текстом, заподозрил меня в планах раскачать Украину до степени введения ЧП (если не ГКЧП). Это не просто дурной отзыв обо мне, а поступок — и поступок очень некрасивый. Почему я не знал об этом больше года? По примеру и по совету Ельцина старался не читать газет, а пресс-служба не доложила. Могу догадаться о причине. Не хотели меня расстраивать. Это бывало, в чем виноват, прежде всего, я сам. Не всегда как следует взыскивал за такие номера. А может, мои сотрудники просто понимали, что Иван Степанович выдавал все это на-гора в порыве гнева, что с ним бывает, а гнев — плохой советчик.

«Первое лицо обнаруживает едва ли не последним, что такой-то его сотрудник стал большой шишкой... Шишкой его делают люди. Им нужно, чтобы при правителе была такая шишка»

...Не знаю, помнит ли Виктор Ющенко... Думаю, помнит, поскольку память у него на обидные вещи и на обидчиков очень хорошая. Не хуже память на эти вещи и у другого фигуранта этой истории. За год до президентских выборов 2004 года Владимир Литвин произнес любопытную речь при открытии очередной сессии Верховной Рады. В этой речи он заявил, что Украину подстерегают две опасности, которым следовало бы как-то противостоять. Первая опасность заключается в том, что может быть избран президентом человек, который поставит в рамки закона всех, кроме людей своего клана. Вторая опасность заключается в том, что президентом может оказаться человек, весьма склонный к фаворитизму. Намек Литвина был более чем прозрачен. Речь шла о Януковиче и Ющенко.

«На традиционный уже для нас вопрос — куда и как идет Украина, что будет с нею завтра — будут отвечать, прежде всего, личности», — заметил Владимир Литвин. И предостерег: «Надо быть реалистами и не исключать любых, вплоть до однозначно нежелательных, сценариев развития событий. Например, появления на самой высокой должности человека, при котором будет процветать фаворитизм. Или занятие властного Олимпа циничными политиками-временщиками олигархического замеса... В первом случае, — прогнозировал Литвин, — политика будет подменяться подковерной возней особо приближенных особ, в другом — разворовыванием страны, когда от всех нас будут требовать жить по законам, а сами будут руководствоваться удобными для себя примечаниями к ним». Откровенность этого места в речи Литвина меня поразила, и я ему при встрече сказал об этом. Он, как мне показалось, был огорчен, что это место не было особо отмечено в СМИ и в депутатском корпусе. Я ему сказал, что получается, что он предупредил депутатов и страну, что и Янукович, и Ющенко — оба хуже. Один хуже, потому что будет подыгрывать своей промышленно-финансовой группе, а другой — потому что сам не знает, с кем поделится огромной президентской властью, но поделится обязательно, поскольку имеет такую склонность — кому-то доверяться. А кому — это может зависеть от случая. Как в любви, наверное. Влюбленный видит в избраннице то, чего не видят другие и чего, как правило, в ней нет.

Из своего опыта могу сказать, что при людях моего склада неполитическими фигурами те или иные сотрудники аппарата из ближайших сотрудников становятся независимо от первого лица. Первое лицо обнаруживает едва ли не последним, что такой-то его сотрудник стал большой шишкой. Отсюда следует, что большой шишкой его делают люди. Им нужно, чтобы при правителе была такая шишка. Они избирают его тайным и бессознательным голосованием. Это главное: потребность общества или правящей части общества в такой фигуре. Ну а на втором месте стоит, конечно, желание самого кандидата в фавориты. Откуда они берутся? Почему приобретают вес? Почему правители им это позволяют?

...Вспомним Табачника, Белоблоцкого, Кушнарева, Литвина, Медведчука, в разное время возглавлявших мою администрацию. Согласитесь, сложно найти людей, во многих смыслах более не схожих между собой. Но было то, что их объединяет, — умение быть «не первым, но и не вторым лицом в государстве». Мнения опытных, искушенных в украинской политике людей лишний раз подтверждают это.

«Ельцин, каким его показывали по телевизору, — далеко не тот Ельцин, с которым приходилось иметь дело в жизни»

...На днях (2005 год. — Ред.) был в Москве, встречался с Путиным, Ельциным, с рядом старых друзей. Ельцину позвонил уже из Москвы, он был рад встретиться и потолковать. У него была назначена другая встреча — перенес. Часа три проговорили. Пригласил поехать в Завидово, вместе поохотиться. «Или давай возьмем яхту, поплаваем!»

Политикой не просто интересуется, а вникает до тонкостей во все, что происходит. Знает все. Встает в пять часов утра, но ложится, конечно, не в три. Вспоминали нашу встречу поздней осенью 1992 года. 13 октября того года меня утвердили в должности премьер-министра, а 13 ноября — мой первый визит в Москву. Был подписан ряд межгосударственных договоров, в частности, о международном Совете по вопросам космоса и о регулировании межгосударственного рынка ценных бумаг. Но не это на тот момент было главным. Россия прекратила поставлять нам нефть. Перед вылетом из Киева я сказал у трапа самолета, что если не договорюсь о поставках нефти, то уйду в отставку. Я не готовил этого заявления — вырвалось непроизвольно. Я, что называется, физически чувствовал, что без нефти страна задохнется. Первая встреча была с Егором Гайдаром, который исполнял обязанности премьер-министра России. Приятный, общительный молодой человек. Мне он сразу понравился. Простой, взгляд открытый. Мы быстро обо всем договорились.

Потом мне сказали, что в Кремле меня ждет Ельцин. На вечер была назначена наша пресс-конференция в гостинице «Президентская». В Кремль я поехал один. Говорили тоже один на один. Поговорили, потом он из-за своего стола пересел ко мне за приставной. «Леонид Данилович, как можно было заявить такое: уйду в отставку, если не договорюсь с Россией? Неужели мы можем оставить вас на произвол судьбы?» Это была первая наша встреча. Сидели долго. В кабинет несколько раз заходили напомнить о времени: пора, мол, на пресс-конференцию. «Подождут!» — отвечал Борис Николаевич. Разговор был партнерский, легкий в том смысле, что равноправный, не было никакой тягости, хотя и в прямом, и в переносном смысле мы были в разных весовых категориях. Впереди нас ждали и другие встречи, по-настоящему трудные, хотя и они всегда заканчивались по-доброму, а эта была замечательная.

Ельцин шутить не любит. Я говорю не об отсутствии чувства юмора, а о привычке говорить по делу, конкретно и коротко. Вопросов может быть много, но на каждый — минимум слов. Решения принимает быстро. Чувствуется большая жизненная школа. Ельцин, каким его показывали по телевизору, — далеко не тот Ельцин, с которым приходилось иметь дело в жизни. Ельцин в жизни — очень серьезный, волевой, глубоко понимающий происходящие вокруг него процессы человек. Ему достались огромные нагрузки. С ними, я думаю, связаны известные его привычки... Испытывал на себе: иногда не знаешь, куда себя деть от пережитого напряжения, неприятности, неудачи. Пойдешь, хватишь 100 граммов — думаешь, что поможет.

При каждой встрече мы говорим о Западе. Ельцин не очень-то верит в искренность Соединенных Штатов Америки, в американские речи о партнерстве. Понимает, что политика движется интересами. Если интересы совпадают, тогда возможно и партнерство. А разошлись интересы — и партнерство забыто. Он в этом глубоко убежден. Он за жесткую политику России в отношении Запада. Тут он серьезно отличается от Путина. Путина критикуют за откат от ельцинской демократии, но к Западу он настроен более положительно, чем Ельцин, хотя не все это замечают. Кто из них прав, покажет время. Наверное, Путин прекрасно понимает, что воевать с Западом (я имею в виду словесную войну) — абсолютно бесперспективно. Только сотрясать воздух. Вот он и пытается договориться, достигнуть согласия. Но заканчиваются эти попытки тем, что Россию поддавливают, стискивают в ее границах, пытаются вытеснить из ее сфер влияния.

«Наш разговор с Папой Римским представлял собою разговор двух политиков, которые понимают, на каком свете они находятся»

...4 апреля 2005 года. Послал соболезнование декану Коллегии кардиналов Йозефу Рацингеру в связи со смертью Иоанна Павла II: «Скорблю по поводу смерти великого гуманиста и миротворца Папы Римского Иоанна Павла II». Вспоминал в эти дни (Папа умер вечером 2 апреля) свои встречи с ним. Всего их было четыре: две — в Ватикане, одна — в Польше и одна — в Киеве, во время его визита летом 2001 года. Признаюсь, что только после второй нашей встречи я узнал, что Иоанн Павел II (Кароль Йозеф Войтыла) не только священнослужитель, но и ученый, писатель, поэт. Попросил сегодня друзей найти для меня его стихи. Вот — о матери. Она была украинкой.

Без тебя, о сколько лет?
Над твоей могилой белой
жизни белой цвет.
Сколько лет прошло, уплыло.

Рассуждение в одной из его проповедей: «Жизнь современного человека разрывает его на части, в ней избыток целей, которые его затягивают, изнашивая и истощая. Волна занятий увлекает, а увлеченный человек не испытывает к цели подлинного доверия. Избыток же целей разбивает единство и цельность жизни. Человек нуждается в цельности, он чувствовал бы себя намного лучше, будь у него лишь одна цель».

Во время войны Кароль Войтыла четыре года работал в каменном карьере, состоял в подпольной организации, спасавшей польских евреев. Впоследствии он оказался первым из римских первосвященников, побывавших в синагоге и мечети.

В Украину Папа приехал по моему приглашению. Первый раз об этом шел разговор во время нашей встречи в Ватикане, потом я послал письменное приглашение. Я понимал, как это важно, прежде всего, для шести миллионов украинцев-католиков, а также для самоутверждения Украины как независимого государства. Мне пришлось сделать непростой выбор. Против визита были многие православные священнослужители и миряне в Украине. Не скрывал своей отрицательной позиции Московский патриархат. Буквально неистовствовала российская «православная общественность», не отставала от нее украинская. В Киеве накануне визита был устроен многолюдный крестный ход, направивший мне обращение, в котором были выражения вроде следующего: «Римский Понтифик едет к нам как незваный гость, как агрессор». «Возмездием Божьим» назывались «ежегодные затопления западных регионов Украины, где больше всего за последние десять лет католики изгнали православных из храмов». Участники крестного хода пророчили «непредсказуемые по своей катастрофичности последствия для Украины». Перед этим все епископы УПЦ Московского патриархата во главе с митрополитом Владимиром писали Папе с просьбой не приезжать в Украину. Лидер КПУ Петр Симоненко заявлял, что этот визит «выгоден прозападным силам, которые втягивают Украину в противостояние с Россией».

Не открою чего-то нового, если скажу, что Иоанн Павел II был одним из самых информированных людей на Земле. Он знал все обо всех — то есть обо всех, о ком ему нужно было знать «по работе». Он прибыл в Украину во время «кассетного скандала», в момент, когда меня шумно обвиняли в устранении «неугодного журналиста». Думаю, Папе уже была известна подноготная этого дела и этой кампании лучше, чем мне. С государственным деятелем, который действительно заслужил такие обвинения, он не рискнул бы встречаться. Именно это он дал мне понять во время нашей продолжительной беседы. «Я приехал поддержать тебя в трудную минуту», — сказал он. Не читал мне проповеди, не произносил общих слов. Говорил о своем желании побывать в России. С большой силой подчеркнул, что стремится к преодолению отчуждения между католической и православной церквами. Запомнилось его выражение: «Мы ведь из одного яйца». Наш разговор представлял собою разговор двух политиков, которые понимают, на каком свете они находятся. Тем более что это был официальный визит главы государства Ватикан.

«Я не хочу чувствовать себя отмщенным. Падение Виктора Ющенко меня не радует, а наводит на размышления»

...По электронной почте кто-то переслал мне на адрес моего фонда очень жесткое письмо одной жительницы Киева, отрывок из которого приведу. Не буду ее называть.

«...Теперь думаю, зачем я, старая дура, принимала активное участие в политических акциях и кричала погромче: «Кучму геть!» Ющенко и его «любi друзi» имеют полное основание потешаться над глупой доверчивостью довольно большого количества людей в Украине. Как же! Пообещал посадить бандитов в тюрьмы! Ни одного не посадил, отдал им обратно власть! Он просто возглавил жаждущих передела собственности и власти. Тогда, на Майдане, стоя под снегом в метель, кто-нибудь мог предвидеть этот позорный результат?! Тогда мы опасались только за его жизнь. Мы его, наверное, придумали, нам так хотелось иметь чистого, смелого, сказочного освободителя от вранья и несправедливости! А он, вместо обещанной борьбы со всеми видами аморальности, давай кумовьев и дружков пристраивать на государственные посты. С этого и началось его падение... Оказался еще и очень амбициозным человеком. Так набундючился за критику! Сама видела».

Присылают мне не только такие письма, но и статьи из печати. Подтекст уловить нетрудно. Люди хотят меня как бы утешить, дать мне повод втайне позлорадствовать, мстительно припомнить обиды и оскорбления, которые нанес и причинил мне Виктор Ющенко, не говоря уже о его «любих друзях», поклонниках и сторонниках, которые так жестоко отзывались обо мне и моем правлении на протяжении многих лет. Я не хочу чувствовать себя отмщенным. Крах или, как выражается эта женщина, падение Виктора Ющенко меня не радует, а наводит на размышления. Я ему скорее сочувствую, хотя и не могу забыть, как спрашивал его, зачем он так злобно кричит про мою «злочинну владу», а он в ответ просил не придавать значения его словам: «Это политика, Леонид Данилович». Конечно, теперь и я могу ему сказать: «Не придавайте значения таким письмам, Виктор Андреевич». Но не могу добавить: «Это политика». Эта киевлянка пишет не для политики — она так действительно думает и отводит, как говорится, душу.

...А теперь я хотел бы сказать пару слов, стараясь быть совершенно объективным, с высоты своего возраста и опыта... В чем виноват Ющенко? Он виноват в том, что обещал людям заведомо невыполнимые вещи. Занимался подстрекательской, революционной демагогией. Делал он это, как показывают его разговоры, сознательно и цинично. Правда, я допускаю, что иногда, при большом стечении народа, он и сам верил своим обещаниям и был уверен, что сможет стать настоящим народным героем, борцом за все хорошее против всего плохого.

В остальном же он не виноват. Он не виноват в том, что не смог обеспечить тюрьмы если не всем, то хотя бы десятку крупнейших бандитов. Он не виноват в том, что судебная система и при нем не только остается такой же, как при мне, но стала еще более растленной. Он не виноват в том, что взяточничество выросло, а он не в состоянии что-либо противопоставить этому. Как и я, он оказался заложником нашей демократической конституции, наших пусть весьма и весьма относительно, но демократических порядков. Чтобы выполнить свои обещания, он должен был бы совершить государственный переворот, установить самую жестокую, не связанную никакими демократическими нормами, правилами диктатуру. Он должен был бы набрать несколько десятков тысяч «опричников» и наделить их такими полномочиями, которые позволили бы им хватать кого угодно и сажать в тюрьмы без суда и следствия, отбирать любое имущество у кого угодно без всякого следствия, ревизии и суда, потому что ревизия, следствие, состязательный судебный процесс с участием адвоката в наших условиях может только оставить преступника безнаказанным.

У Виктора Ющенко, как и у меня, не было ни желания, ни физической возможности совершить такой государственный переворот. Обновление страны, о котором говорится в этом письме, может явиться только результатом длительного эволюционного процесса, результатом глубоких, но постепенных реформ. Осуществить же эти реформы невозможно без самого активного участия общества, населения, миллионов простых людей, которые должны понять — и когда-нибудь обязательно поймут! — что оздоровление жизни — это по силам только им самим, а не одному руководству, президенту и министрам...