Алексей Вертинский — один из самых эпатажных актеров украинского театра. 12-й(!) сезон подряд идет в «Молодом театре» спектакль «Дон Жуан», где в роли Сганареля блистает Алексей. Но сегодня Вертинский в восторге от своей новой роли — ведущего телепроекта «Стань на десять лет моложе», где «просто женщин» превращают в настоящих красавиц. Ему доставляет удовольствие менять одежду к очередному появлению в кадре. Говорит, что вся — из собственного огромного гардероба.

Предмет особой гордости актера — шарфики, которых у него около пятисот(!). Среди самых любимых — экземпляр из плотной бирюзовой парчи с маленькими полосками из норки от Виктории Гресь...

«Первые джинсы купил у фарцовщиков в подземном переходе возле станции московского метро «Белорусская»

— Какой очаровательный шарфик!

— Спасибо. У меня миллион и одна штука шарфиков, шапочек, кепочек — я обожаю аксессуары!

— Гресь сама вам подбирает?

— У меня с Викой взаимоотношения давнишние, более 20 лет. Она начинала театральным художником в Закарпатском драматическом театре, где я служил одно время. Одевала меня в спектаклях и просто для жизни. Это была настоящая находка для меня, в детстве ничего, кроме школьной формы, не имевшего и все юные годы мечтавшего о джинсах.

— И когда же вы их получили?

— Только после армии, более 20 лет назад. Я учился в Москве и первые джинсы купил у фарцовщиков в подземном переходе возле метро «Белорусская». Потом брат приобрел мне белоснежные джинсы в магазине «Березка» — единственном месте в Москве, где официально можно было купить фирменные вещи за иностранную валюту. Он приехал из-за границы и однажды предложил: «Братан, а ну-ка, пошли в магазин». И «упаковал» меня в «Березке». На зависть всему училищу... Помню, мою обувь заметил даже пан Гималайский из «Кабачка «13 стульев» — актер Рудольф Рудин, руководитель моего курса. Мы сидели на занятиях по мастерству актера, в центре — он. Кто-то репетирует, а Рудольф Григорьевич наклоняется ко мне и тихонько шепчет: «Леша, можно поинтересоваться, откуда у вас эта обувь?» Боже, как мне было приятно! А на мне пара «Саламандры» — ботики песочного цвета, небольшой каблучок, без шнурков. Пан Гималайский, кстати, был известным стилягой... Зачем это я вдруг стал вспоминать? Боже, какой же я шмоточник!

— Ну, это не самый страшный порок.

— Все из-за недостатка красивых вещей в молодости. Я безумно люблю многоцветье и теперь иногда напоминаю себе... клумбу.

— Говорят, вы и актерством занялись, собственно, для того, чтобы красиво одеваться.

— Это одна из причин. В моем сиротском детстве я посещал абсолютно все кружки самодеятельности при Дворце пионеров в Сумах — начиная от резьбы по дереву и заканчивая Клубом интернациональной дружбы. К тому же серьезно занимался спортивной акробатикой. Но в переходном возрасте я быстро пошел в рост, что не лучшим образом отразилось на сердце. Однажды я делал какой-то акробатический трюк и... пришел в себя, когда надо мной уже стояли врачи. Оказалось, у меня случился сердечный приступ, и заниматься спортом мне запретили. Вот тогда вся моя энергия направилась на кружки художественной самодеятельности. Помню, когда только начал заниматься актерством, главное для меня было — удачно поставленный свет, много блеска, танцев, музыки. И я на сцене — эдакая Людмила Гурченко. Она была моим идеалом.

«Коллеги пели мне дифирамбы, что не мешало им тут же исподтишка делать мне гадости»

— А как вас в Новосибирский цирк-то занесло?

— После окончания эстрадно-циркового училища в Москве я получил массу предложений, но мне захотелось уехать на Дальний Восток. Звезданутый на всю голову! Я тогда плыл на волне постановлений Коммунистической партии, и строительство БАМа было наивысшим предметом желаний: «Где-то на сопках багульник...» Боже, мне казалось, что это страшно романтично... Мудак, блин! В 1983 году мне случайно попалась книга Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Я читал ее в полутьме на кухне, в распечатанном на ксероксе варианте. Это был шок! Я понял, что 25 лет собственной жизни просто просрал.

— И что вы сделали?

— Я был неспособен на бунт, просто начал отдаваться профессии с утра до ночи. Гробил себя, но в этом было мое спасение.

— Сколько вы проработали на Дальнем Востоке?

— Три года. У меня уже и квартира была в порту Находка, и жена... Первая или вторая — не помню... В общем, неважно, мы к тому времени уже все равно разошлись. И я приехал в отпуск к маме в Сумы. Случайно в троллейбусе встретил главного режиссера Сумского театра Игоря Равицкого: «Леша, а где вы пропали? — спрашивает он меня. — Зачем вам Дальний Восток, вы нам нужны здесь!» И я остался дома. Через два года в наш театр пришел режиссером Станислав Моисеев...

— И вы стали звездой.

— Да, но я и до него играл главные роли. Однако после нескольких его блестящих постановок я стал любимчиком публики. Меня восхваляли коллеги, пели дифирамбы, что не мешало им тут же исподтишка делать мне гадости.

— Закулисную жизнь в театре сравнивают со змеиным гнездом.

— Я не собираюсь этого оспаривать. Будем считать, что театр — это террариум единомышленников. Самая моя первая большая обида на коллег случилась именно в Сумском театре. Моисеев пришел туда молодым режиссером, талантливым. Ставил один спектакль за другим, публика пошла, у меня сплошь главные роли. Я внутренне чувствовал себя Аленом Делоном. И вдруг в конце театрального сезона собираются партийная организация, художественное руководство и на общем собрании выносят вердикт, что Моисеев делает постановки не для социалистического театра, мол, создает театр в театре. Скажите, что в этом плохого? Если бы там сортир в театре или, скажем, морг. Я так думаю, что это было лишь поводом, чтобы разогнать плотно сплоченный молодняк. Моисеев ушел, бросив клич: «Кто со мной — могут тоже уйти». Так в моей жизни возник Закарпатский театр.

— Вам была обещана квартира в Ужгороде?

— По-моему, да. Но я в этом смысле человек легкомысленный. В те времена все эти блага мне казались второстепенными. Я жил в искусстве, чего еще желать? Представь, какой я был баран!

— Но третья жена...

— Ой, это была уже четвертая жена. Третья где-то «потерялась». А вот четвертую я нашел как раз в Ужгороде. Танюша работала художником в театре. Мы с ней вместе уже больше 20 лет. Так что в Закарпатском театре у меня все устаканилось. За исключением признаков того же террариума. Начались интриги, и мне пришлось оттуда выгребать, гремя каблуками.

«Я так плотно «сидел на стакане», что, кажется, все делал в пьяном состоянии»

— Легко сказать — выгребать. Вас же за аморалку выгнали!

— История была очень грязная. Меня выперли из театра после того, как вся труппа подписалась под письмом, где говорилось, что такой морально разложившийся тип не имеет права носить высокое звание артиста. А случилось вот что. Мы поездом ехали на гастроли в Белоруссию. Конечно, в вагоне кто как мог оттягивался. Было весело. Но результатом стало письмо, в котором говорилось, что я, дескать, позволил себе половую связь с одной из артисток прямо в купе на глазах у всей труппы.

— Это же какое желание должно было вами овладеть!

— Не то слово! Так, вероятно, припекло, что из ушей капало. Одним словом, письмо подписала почти вся труппа, но многие коллеги еще долго прятали от меня глаза, и я понимал, что сделали они это не по своей воле. С гастролей я вернулся уже не актером театра. Кошмар! Трагедия! Что делать? От меня все отреклись. И я «сел на стакан». Жена меня утешала, а я кричал: «Ничего ты не понимаешь, они еще сами ко мне приползут на коленях и просить о возвращении будут!» Но никто не пришел, даже не позвонил и ничего не предложил. Они так были рады, что наконец «сдыхались» хоть одного артиста Моисеева. Со мной ушла и часть репертуара. Нет репертуара — плохой режиссер. Через полгода из театра выкинули и самого Моисеева.

— Сколько времени длился тяжелый период безработицы?

— Наверное, год. Иногда подворачивались какие-то халтуры, вечеринки. Но я уже так плотно «сидел на стакане», что, кажется, все это делал в пьяном состоянии.

— И физически были истощены?

— Да я здоровый боров! Слава Богу, у меня сохранилась привычка закусывать. Я много жрал и в те годы сильно располнел. Пил в основном вино, которого в Закарпатье залейся. Покупал канистрами в подвалах у знакомых и мог приговорить одну емкость за день. Я был загульным. Закладывал за воротник и гулял день и ночь. Потом все это выливалось в еще больший праздник.

— Выйти из этого состояния не пробовали?

— Я несколько раз безрезультатно кодировался. В том числе и по системе Довженко, она была очень популярна.

— И стоила, наверное, немалых денег.

— Тогда в стране были не деньги, а купоны — большие бумажные листы. Лечение у Довженко стоило нескольких месячных окладов. Но были люди, которые помогли мне их собрать. Правда, эффект был кратковременный, я запил снова.

— Семья не отвернулась от вас?

— Дочери Ксении было года два. Жена Таня активно занималась моим лечением. Хотя я на ее месте не выдержал бы такого испытания.

— Что же вам помогло в конце концов?

— Случайно мне попался хороший нарколог. Я познакомился с ним, когда спасал одну из своих коллег от запоя. Сначала присматривался, как он это делает, а как только наступил момент, когда мне самому уже было невмоготу, когда руки дрожали, голова не варила и началась полная деградация, Таня позвонила ему с просьбой о помощи. Этот врач и поставил меня на ноги. С тех пор прошло много лет, а я ни разу не пробовал спиртного. Правда, когда я иногда довожу до бешенства свою жену, она мне в шутку говорит: «Леша, лучше бы ты пил...»

«Стараюсь не пугать людей своей внешностью»

— Вы ведь в Киев попали тоже с легкой руки Моисеева?

— Я уже жил с семьей в Сумах, когда случайно по телевизору услышал, что Моисееву предложили возглавить киевский «Молодой театр». Я махнул в столицу, чтобы попроситься к нему. А он: «Ничем, Леша, помочь не могу...» Министерство культуры взяло с него слово, что он никого нового с собой тащить не будет. И я уехал, несолоно хлебавши. А где-то через полгода у меня дома раздался звонок: «Приезжай». За полтора месяца я вошел в роль Сганареля в спектакле «Дон Жуан». Она стала моим киевским стартом, меня заметили.

— Вас полюбили!

— В общем, стартануло, блин. И так уже 12-й сезон. Потому я дорожу этим театром, хотя чертовски устал от него. Чувство долга заставляет безропотно терпеть все мучения на мою голову.

— По-моему, вы напрашиваетесь на комплименты.

— Если бы ты знала, какую я ощущаю ответственность перед зрителями... А ведь иной раз так хочется уйти на больничный. Потому что уже все рассыпалось, отломалось, выключилось, упало на землю и волочится за тобой, как парашют. Но зритель-то не виноват! Вот и приходится все подбирать, заправляя в тесные штаны, и вновь порхать на подмостках.

— А со стороны никогда и не подумаешь.

— Да кому какое дело, что у меня 48 диагнозов?! Я спрашиваю: что делать, когда работа уже не идет в кайф? Приходишь вечером на спектакль и начинаешь щипать себя за щеки, тягать за уши, хлопать по ляжкам, дурачиться, для того, чтобы как-то включиться в работу и начать излучать энергию. Потом выскакиваю на сцену, чувствую: покатилось, слава Богу. Знаешь, я каждый сезон умоляю Станислава Моисеева оставить меня в покое. А он говорит: «Брось, ты прекрасно выглядишь». Я ему: «Так это потому, что хочу красивым в гроб лечь!» С внешностьюто мне повезло.

— Да кто бы спорил!

— Хотя есть достаточно людей, которые ненавидят меня за внешность. Честно говоря, я от нее тоже не в восторге. А еще больше от того, что моя дочь похожа на меня. Конечно, было бы лучше, если б я, как Ален Делон, обладал большими голубыми глазами и черными волосами. Но у меня маленькие и близко посаженные голубые глазки, длинный клюв и кучерявые пшеничные волосы.

— Вы прекрасно выглядите.

— Благодарю. (Смеется.) Я пытаюсь не пугать людей своей внешностью, тщательно бреюсь, вычищаюсь скрабами.

— А куда делись ваши пшеничные кудри?

— Они превратились в седые и торчащие во все стороны лохмы, местами с плешью, поэтому гордиться было нечем. Когда Витя Андриенко предложил мне побриться наголо для его телепроекта, я сделал это с удовольствием. Нет волос — нет проблем.

— Если лысина может быть к лицу, то она вам идет.

— Когда я вышел из парикмахерской, после того как меня подстригли «под Котовского», мне встретились два художника. Они воскликнули: «Страшно эффектный череп. Ты бы не согласился нам попозировать?»

— Это был комплимент?

— Не знаю. Лично я его воспринял как похвалу.

«Купаюсь в проруби при любой погоде»

— Знаменитый Александр Вертинский, случайно, не ваш дальний родственник?

— Одна из двоюродных сестер моего отца очень дружна с Настей и Марианной Вертинскими. Еще при советском строе она возглавляла актерский отдел на «Мосфильме». Так вот по ее линии точно есть родство с Александром Николаевичем. Но в моей семье никому и дела до этого не было. Папа служил военным, и ему на искусство было совершенно наплевать. Он до последнего дня жизни зачитывался мемуарами выдающихся полководцев. Мама тоже была далека от театра. Один раз я их заволок на свой спектакль. Помню, они посидели, посмотрели, увидели, что публика сходит с ума от восторга, а потом долго пожимали плечами: «Леша, от чего это? Они что, ненормальные?» Отец всегда говорил, что ему больше всего хотелось, чтобы я стал военным.

— Армия много потеряла...

— После восьмого класса отец даже повез меня поступать в Киев в Суворовское училище. Но, слава Богу, медкомиссия обнаружила у меня увеличенные гланды и не приняла.

— Вы — один из самых снимающихся украинских актеров. Стали богатым человеком?

— За это не платят, это как моральное удовлетворение. Например, за два месяца съемок сериала «Бывшая» мне вообще не заплатили. Более того, приходя в телепроект, я спрашиваю, не должен ли чего им «отвалить». А вы — богатство... Потому и здоровье берегу — дорого обходится.

— Защищаться нужно от сглаза.

— Моя единственная защита — купание в проруби при любой погоде. Очень эффективное энергетическое средство, все дурное снимает. Уже восемь лет, как я каждое утро трижды окунаюсь в воду Днепра.

— Я думала, серьга в ухе — от сглаза.

— Серьга у меня появилась лет десять назад. Однажды я забрал Ксюшеньку из школы и пошел на рынок. Как сейчас помню, мне захотелось рассольник, какой делала моя мама: с фасолью, свининой, жирненький. Мы заскакиваем с ребенком на базар, я начинаю торговаться с бабкой по поводу свинины, она хихикает, потом говорит дочери: «Какой у тебя потешный дедушка!» Смотрю, Ксюша аж с лица сошла. Думаю, дурной я, завелся с бабкой. Подошел к другой, тоже торгуюсь. И эта: «Какой прикольный дедушка». Ксюша взглянула исподлобья и говорит: «Это мой папа». Пришли домой, сварили рассольник, я жене жалуюсь: «Представляешь, дожил до 40 лет, а уже произвожу впечатление конченого дедушки». Танька: «Немедленно меняем внешний вид. Цепляем серьгу». Помогло...

— Да и кольца у вас чуть ли не на каждом пальце.

— Кольца — это моя детская мечта пионера. Я смотрел иностранные фильмы, а там все актеры красивые, в модных одеждах, украшениях. Когда рухнул Советский Союз, я бегом стал на себя цеплять всякие побрякушки. В какой стране ни бываю, покупаю колечки. Думал, мне это быстро надоест, ан нет. В результате у меня этих колец мешок, каждый день меняю. Но жить без них не могу...