Александра Абдулова зрители впервые увидели ровно 35 лет назад, когда в 1973 году на телеэкраны вышел детский фильм «Про Витю, про Машу и морскую пехоту». Еще через год режиссер Марк Захаров пригласил талантливого студента театрального училища на сцену легендарного театра «Ленком». Причем сразу на главную роль — последнего защитника Брестской крепости лейтенанта Плужникова в спектакле по повести Бориса Васильева «В списках не значился». За эту работу начинающий актер был удостоен премии «Театральная весна». Так загоралась звезда Александра Абдулова...

В одной из своих последних картин «Ниоткуда с любовью, или Веселые похороны» по роману Людмилы Улицкой Александр Гаврилович сыграл художника-эмигранта Алика... умирающего от рака. В огромную американскую квартиру героя один за другим приезжают и приходят люди, в той или иной степени близкие ему: женщины и друзья, врачи и священнослужители. Все они пытаются спасти Алика и вместе с тем попрощаться с ним, ведь диагноз не оставляет сомнений: жить художнику осталось считанные дни. Зато сам он не теряет присутствия духа, уверяя жену, что окончательно выздоровел. И... умирает. Начиная играть эту роль, ни сам Абдулов, ни его близкие даже подумать не могли, каким роковым окажется совпадение...

А последний свой фильм — добрую рождественскую историю «Лузер» — актер и режиссер монтировал, уже зная о смертельном приговоре: рак легких четвертой степени. И снова трагическая случайность (или пророчество?) — в середине ленты герой Абдулова просит: «Похороните меня на Ваганьковском»...

Александра Абдулова любили режиссеры, камера и сцена. Его обожали зрители и боготворили женщины... О его невероятном везении слагали легенды. Поэтому, когда великому артисту поставили фатальный диагноз, все вокруг верили: Судьба и на этот раз ему улыбнется — он выкарабкается. Но чуда не произошло...

27 декабря Александр Гаврилович закончил работу над «Лузером». Вместе с близкими встретил свой последний Новый год — первый в роли отца и деда (Ксения Алферова, которую он вырастил как родную дочь, успела подарить ему внучку), а 3 января его сердце тихо остановилось.

Он умер, не дожив до 55-летия, не насладившись таким долгожданным семейным счастьем, не увидев первых шагов и не услышав первых слов своей маленькой дочурки. Но остались его фильмы, над которыми не властны ни смерть, ни время. И осталась его книга, которую он хотел, но так и не успел написать. Российское издательство «Зебра Е» обработало записи Александра Гавриловича и его интервью за последние 30 лет, выстроило их в монолог. Одно из последних интервью Александра Абдулова заканчивалось словами: «Хочу остаться легендой». Так и назвали книгу, отрывки из которой «СОБЫТИЯ» предлагают читателям.

«Когда учительница в школе спросила, кто считает, что не достоин высокого звания пионера, нашелся единственный дегенерат — я»

...Родиной я считаю Тобольск — город, в котором родился... У моих родителей до меня уже было два сына (старший брат Абдулова, Роберт, занимается наукой, средний, Владимир, погиб в 1980 году при невыясненных обстоятельствах. — Ред.), и конечно, они хотели девочку. Особенно мама. Когда ей сообщили, что опять ожидается мальчик, она даже подумывала прервать беременность. Но один очень умный врач ее обманул, сказал, что предыдущий прогноз был неверным и на самом деле обязательно родится девочка. Мама поверила. Так появился на свет я, Александр Гаврилович Абдулов...

В детстве у меня жил здоровенный волкодав Рекс. Мне было лет пять, когда меня выпускали гулять, привязав к поводку собаки. Мне-то казалось, что это я выгуливаю огромного пса, а на самом деле он меня выгуливал! Мама выходила через час-полтора и спрашивала у прохожих: «Вы тут мальчика с большой собакой не видели?» А я ложился спать где-нибудь под березкой, Рекс вставал надо мной и никого не подпускал. Вокруг собирался народ, и маме говорили: «Вон кучка людей стоит, там какой-то мальчик спит, а рядом собака». Еще Рекс катал меня на санках. Он жил у нас долго. Когда мы переезжали из Тобольска в Фергану, пришлось оставить его, старенького, папиным друзьям: переезда он мог не пережить. Это стало настоящей трагедией.

...Я никогда не был пионером. Учительница в школе спросила: «Дети! Кто считает, что не достоин высокого звания пионера?» Нашелся единственный дегенерат — я. Встал и сказал: «Не достоин...» Да и в комсомол я попал по стечению обстоятельств. В Ферганском драматическом театре было только два комсомольца, а нужно было создать комсомольскую ячейку, и срочно требовался третий. Меня силой втащили... Но это было позже...

Еще маленьким я понял, что... если сам чего-то не сделаешь, то никто не сделает. Привычка к труду, она воспитывается с детства. Наши родители пропадали в театре: папа был режиссером, а мама — гримером. И мы, три сына, сами мыли дома полы, сами чистили картошку, готовили... Особого достатка у нас не было, но не могу сказать, что жили тяжело. Конечно, родители далеко не всегда могли покупать нам дорогие вещи, но это ведь не главное. Хотя один костюм помню хорошо.

Я занимался фехтованием и должен был выступать в Ташкенте. Ради этого знаменательного события — столица все-таки! — мама купила мне зеленый парадно-выходной спортивный костюм. Я им страшно гордился и в поезде разложил его аккуратненько на третьей полке, чтобы не помялся. Просыпаюсь, а костюма нет. Сперли! Пришлось выступать в хэбэшном трико. Обидно было ужасно.

Странно, но вторая яркая история из детства тоже связана с вещами. Я очень хотел дорогие ботинки... И вот однажды отец мне сказал, что идем покупать мне туфли для выпускного бала. Мы пришли в магазин, и я помню, что выбирал не обувь, а цену. Мой взгляд остановился на ботинках фирмы «Цебо» с самой высокой ценой — 32 рубля. Увы, единственная имевшаяся в наличии пара оказалась на размер меньше, чем я носил. Но у меня не хватило сил признаться в этом отцу. Я сказал, что ботинки сидят замечательно, и мы их купили. В результате со скрюченными пальцами и закушенной губой я отправился на выпускной. Обратно шел босиком, потому что больше терпеть не мог. Но туфли за 2 рубля я все-таки получил!..

«С формулировкой приемной комиссии Щепкинского театрального училища «Несоответствие внешних и внутренних данных» из Москвы я отвалил обратно в Фергану»

...Мне кажется, что желание быть актером у меня не возникало, оно просто было всегда, ведь я вырос в театральной семье... С детских лет я выходил на сцену. Мне довелось переиграть множество ролей — сначала мальчишек (пятилетним Саша дебютировал в спектакле «Кремлевские куранты», в котором роль Ленина исполнял его отец. — Ред.), потом молодых людей. Но когда приехал поступать в Щепкинское училище (Высшее театральное училище им. М. С. Щепкина. — Ред.) — провалился... Папа почему-то решил, что я обязательно должен стать Качаловым (один из известнейших актеров МХАТа. — Ред.). Не ниже. И поэтому на вступительных экзаменах я читал только монологи Незнамова, героя комедии Александра Островского «Без вины виноватые». Читал на полном серьезе... Мне написали: «Несоответствие внешних и внутренних данных». Что это такое, я до сих пор не знаю, но тем не менее именно с такой формулировкой отвалил обратно в Фергану...

На следующий год я поступал по кругу во все театральные институты и прошел везде. В итоге выбрал МХАТ. А документы у меня лежали в «Щепке». Но щепкинцы поняли, что я от них сваливаю куда-то в другой институт, и не отдали документы... Я с братом передал, что вообще уезжаю из Москвы, брат приходил с милиционером забирать эти бумаги. Наконец отдали, но при этом сказали: «Передайте ему, что он во МХАТе учиться не будет!» В общем, дали слово отомстить. Я-то считал, что уже практически принят. Но вдруг оказалось, что сочинения проверяет педагог... Щепкинского училища! И после того как я с экзамена вынес сочинение брату, преподавателю русского языка и литературы, и брат его вычитал, — в моей работе нашли... 42(!) ошибки. Видимо, у них были свои правила русского языка.

А набор-то везде уже закончен! И почему меня ноги понесли в ГИТИС, не знаю. Пришел я к секретарю ректора... А ректор МХАТа уже обзвонил все институты: придет парень такой... у нас с ним ЧП приключилось. И эта женщина-секретарь в ГИТИСе меня спрашивает: «Это ты?» Говорю: «Я». — «Ну, давай проверим твое счастье. Вот сейчас я набираю номер телефона, и если декан актерского факультета дома — она придет. Нет — не судьба»... И декан отвечает: «Я сейчас приду».

Пришла, послушала меня: «Как раз идет заседание ректората, и там сидит Иосиф Моисеевич Раевский, который набирает курс». Для меня «Раевский» — только имя, я его до тех пор и в глаза-то не видел. Вхожу. «Кто из вас, — говорю, — Раевский?!» (Такой наглости никто от меня, разумеется, не ожидал... Но это от зажима случилось.) Итак: «Кто Раевский?» — «Ну, я». — «Давайте я вам читать буду». Он послушал, потом вывел меня и сказал: «Ладно, чтобы ты не сделал опять 42 ошибки, сочинение сдавать не будешь». И взял меня в институт на свой курс...

Когда я учился, мама присылала мне 20 рублей, стипендии я никогда не получал: не мог сдать экзамены по истории КПСС. На что я мог рассчитывать? Можно было уехать обратно в Фергану... и я уже был к этому практически готов... Даже не представляю, что бы со мной стало, решись я на это бегство. Может быть, стал бы народным артистом Узбекской ССР, а может, спился бы где-нибудь под дувалом... По счастью, на четвертом курсе Марк Захаров вдруг пригласил меня на роль в Ленкоме. И понеслось... Пришлось доказывать, что пригласили не зря...

Сейчас страшно вспоминать о переживаниях того времени... Как себя может чувствовать зеленый пацан, попавший в созвездие... Пельтцер, Леонов, Фадеева, Збруев, Чурикова, Ларионов, Янковский, Скоробогатов. Одни имена произносишь с трепетом. А они были заняты в том же спектакле, что и я. Играли вспомогательные роли, а я, молодой-зеленый, — главный герой. У меня был ужас в глазах, я боялся забыть текст...

Мне невероятно повезло. Меня с самого начала окружали талантливые люди, которые научили ко всему, и к себе в том числе, относиться с юмором...

А с моей первой ролью в кино была вот какая история... У нас в ГИТИСе было место, которое студенты окрестили «предбанником». По обыкновению там собирались те, кто сбежал с лекции, не подготовился к семинару, завалил зачет. В этой студенческой компании постоянно мелькали какие-то люди, очень странные с виду. Попадешь им на глаза — они на тебя и сквозь дырочку посмотрят, и через ладошку, и присядут, и подпрыгнут. Это ассистенты режиссеров: они вечно чем-то озабочены, вечно что-то ищут, чего-то хотят. И вот когда я «отдыхал» в нашем институтском «предбаннике», подбегает ко мне девушка и тычет мне в грудь с вопросом: «Артист?» — «Артист», — вздрогнув от неожиданности, отвечаю я. «Какой курс?» — продолжает напирать она. «Первый», — как из пистолета выстреливаю я. «В кино хочешь сниматься?» Тут я мгновенно столбенею и мямлю что-то невразумительное. «Значит, будешь!» — решает она и испаряется.

Убежденный в том, что это глупый розыгрыш, я тут же забыл весь этот бред. Но спустя неделю вдруг получаю телеграмму о том, что я утвержден на одну из главных ролей в фильме Одесской киностудии «Про Витю, про Машу и морскую пехоту». Вот так состоял-ся мой дебют в кинематографе...

«У меня был роман с американской шпионкой. Уехать за границу я, как честный советский мужик, отказался»

Внутри меня была масса провинциальных комплексов — ненависть к москвичам, к золотой молодежи. Я считал себя абсолютно гениальным и совершенно незаслуженно обойденным вниманием кинематографистов. Но... стиснув зубы, как последний пацан, бегал на «Мосфильм», ночевал там — так хотел сниматься. В массовках в атаки ходил... Да, я 16-й раненый в четвертом окопе, меня не видно, но зато как драматично я тяну голову...

Никто не вспоминает о том, что я делал первые шесть лет в Москве. А я днем снимался в одной картине, ночью — в другой. В тех же окопах, разумеется... У Митты снялся в картине «Москва — любовь моя». Мне казалось, что уж эта роль — предел мечтаний... А потом долговязого мальчика, меня то есть, заметили. Предложили эпизод — один, другой...

В институте, кстати, все считали, что я очень богатый, и многих это раздражало. Дело в том, что я обедал в ресторане. Просто мы с приятелем подсчитали, что за полтора рубля можно съесть шурпу, плов и выпить бутылку минеральной воды. Получалось и вкуснее, и дешевле, чем в любой столовке. А по ночам мы с тем же приятелем вагоны разгружали...

Завоевать столицу было немыслимо трудно... Я жил в общежитии — пять лет на Трифоновской улице, затем восемь на Бауманской... Средняя Азия, где я вы-рос, — это совершенно другой мир, другая психология... В Москве я продолжал постоянно драться, попадал в милицию... Столько всего начудил, пока понял, что к чему... У меня даже был роман с американской шпионкой. В КГБ просветили, когда пытались меня... завербовать. Ее звали Кярен, а я ее «сократил» до Кати. Я вообще сначала думал, что она прибалтка. Только потом узнал, что американка и занимает солидную должность в банке, а ее папа — продюсер в Голливуде.

Я любил ее, и все было замечательно. Она настаивала на том, чтобы мы уехали за границу, но я, как честный советский мужик, отказался. Говорил что-то вроде: «Как ты смеешь! СССР — моя родина. Я патриот!» А однажды меня вызывали на Лубянку... Они думали, что меня завербовали. Ну да, конечно, я же мог сообщить капиталистам план театра, количество проданных билетов и тому подобные секретные данные!

Кагэбисты просили отчетов: умоляли сообщать, кто и когда у Кярен собирается. Требовали, чтобы я ни в коем случае ее не бросал... Поддаться на уговоры, согласиться с ними было очень легко... Но я вдруг понял, что это станет моим концом... Почувствовал, и все тут... Они в театр стали звонить. Угрожали. Пугали. Кярен вскоре выслали из Союза. Впрочем, я до сих пор не уверен, что она была шпионкой... Плакала, когда уезжала...

...Вообще, в жизни все гораздо страшнее, чем в кино. Я наблюдал такие чудовищные переходы людей из одного состояния в другое! Представьте себе, сидят интеллигентные люди, говорят умные, правильные вещи: срабатывает сдерживающий фактор — присутствие постороннего человека, то есть меня, артиста. Потом выпивают стакан. Затем еще стакан. Сдерживающие факторы перестают срабатывать — ты уже становишься своим. Тогда-то все и начинается... «Неужели у тебя нет премии Ленинского комсомола? Ну, старик, ты даешь! Петя, — обращается старший комсомолец к младшему, — завтра же организуй Абдулову премию...» Еще стакан. И понеслось. И уже девочки. И все остальное, что показано в картине «ЧП районного масштаба». А наутро эти люди тебя даже не узнают...

Самое интересное, что, когда-то я с бешеным азартом смотрел трансляцию последних съездов, как безумный рвался к телевизору, где бы ни находился, надеялся на что-то. А однажды утром услышал, как дикторша пересказывала краткое содержание предыдущего дня работы съезда, — и ошалел, замер... Я вдруг понял, что это... кино, этакое бесконечное, многосерийное шоу. Свора сытых людей, которые свистят о всеобщем благе... Чисто по-человечески я их очень хорошо понимаю: они борются за свое светлое будущее... Я тоже за него борюсь, но я не делаю этого за счет других...

«Девушка достала стакан соляной кислоты и с криком «Не доставайся никому!» плеснула его в то место, где я стоял»

...Я никогда не умел жить по законам всех... Сколько себя помню, всегда таким был. И в армию не пошел, потому что понимал: как только мне скажут «Смирно!», случится страшное. Не понимаю, что такое встать в строй, для меня это — смерть. Я давно понял: «собачьих» команд — «рядом» и «сидеть» — я не пойму никогда. Во мне сразу все восстает против, даже если мозг понимает, что в данной ситуации такая команда самая правильная...

В фильмах я часто выполнял трюки самостоятельно. Наверное, это тоже было продиктовано желанием не вписываться в общий строй... Сказывалось и мое восточное воспитание: мне казалось оскорбительным не суметь сделать то, что может выполнить другой мужчина. Здравый смысл, конечно, поднывал, что трюками должны заниматься профессионалы. А нездравый сразу ему возражал: «Ну что ты, на машине не проедешь... или не хватит духу прыгнуть?» Здравый сразу затыкался. Иногда все кончалось невесело — и переломы были, и ушибы, и больницы...

На съемках «Обыкновенного чуда» мне стоило огромных трудов убедить режиссера, что я сам смогу выполнить трюк на лошади, когда мой герой на полном скаку влетает под каменную арку, бросает поводья, цепляется за арку руками и подтягивается. Меня ничуть не смущало, что в то время я не только не был знаком с верховой ездой, но и о лошадях имел довольно туманное представление.

Первый дубль. У меня получилось все и сразу, за исключением одного существенного момента. Я пустил лошадь во весь опор, схватился за выступ арки и... не подумал о том, что ноги из стремян хорошо бы вытащить. Народ на площадке вдохнул и дружно ахнул. Лошадь, забыв о всяческой гуманности, на приличной скорости протащила меня, безнадежно застрявшего в стременах, волоком неколько десятков метров... После этого происшествия все были уверены, что теперь-то уж я сам попрошу дублера. Но не на того напали — я сделал трюк!.. Потом еще не раз сталкивался с «лошадиными» сценами и снова работал без дублера».

А в картине «Тихие омуты» Эльдара Рязанова... был совершенно невинный вроде бы трюк: моя партнерша вела автомобиль, я лежал на капоте, ноги свешивались вперед. Перед нами ехала вторая машина, за рулем сидел каскадер. И вдруг он почему-то затормозил! Актриса, естественно, была не готова к такому резкому маневру и не успела остановиться... Меня зажало между двумя машинами, ноги попали между бамперов. Закончилось все госпитализацией...

На «Бременских музыкантах» (режиссерский дебют Александра Абдулова. — Ред.) меня чуть не раздавил... бегемот. Это было ужасно. Наша актриса Жужа из Бакинского зоопарка оказалась «женщиной» колоритной — две с половиной тонны весом. А бегемоты, несмотря на солидную комплекцию, очень быстро бегают. В кадре Жужа должна была промчаться мимо меня. Смотрю в монитор: она бежит прямо на меня, укрупняется, укрупняется... И тут я поднимаю голову и вижу, что бегемотиха уже в трех метрах! Я едва успел подхватить монитор вместе со столиком и отскочить в сторону. Через минуту Жужа пронеслась по тому месту, где я стоял...

Была досадная случайность, и когда снимали «Мертвые души». Я играл Ноздрева. И там был эпизод, где чиновнику Шиллеру снится сон, в котором Ноздрева казнят через повешение. Я встал на табуретку, продел голову в петлю, мы сняли эпизод. И вдруг табуретка покачнулась. Я потерял равновесие буквально на секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы петля начала быстро затягиваться. К счастью, я успел вовремя продеть под веревку руки... Потом журналисты меня спрашивали, как это я чуть не повесился...

...Сколько раз меня спасало что-то! В институте я влюбился в однокурсницу. Но она вышла замуж не за меня. И я с горя вскрыл себе вены. Все сделал как по книжке: взял таз с водой, телевизор включил на полную громкость, закрылся... К счастью, друг вовремя забеспокоился. Правда, сначала он решил, что я что-то стираю (раз уж таз взял), и попытался достучаться. А когда я не отозвался, выбил дверь. Он, молодец, не дал отвезти меня в дурдом. Тогда же правила были такие: всех оставшихся в живых после попытки самоубийства — в сумасшедший дом. Та девушка так ничего и не узнала: она после свадьбы уехала в другой город...

Почему-то я вышел из самолета, который потом разбился. У меня до сих пор на стене в рамке висит тот билет до Ленинграда, купленный по студенческому билету за девять рублей и десять копеек... Это еще в советские времена произошло. Я тогда опаздывал по делам на студию и умолял стюардесс, чтоб отправили меня первым рейсом, который полетит, потому что были задержки... Мы уже сели в свой самолет, как вдруг прибегает стюардесса и говорит: «Идемте скорей, вот тот самолет на полчаса раньше улетает». Мы в него быстренько и пересели. А тот, на котором я должен был лететь, разбился...

Как-то меня рубил топором один сумасшедший маньяк! Он перенес двойную трепанацию черепа. И у него была мания, что он — сын Орджоникидзе и что агенты КГБ вырезали у него мозги, чтобы он забыл, как я забрал его ребенка... Этот человек приехал откуда-то с Севера и проник в мою квартиру. Мне немножко помогло то, что я случайно увидел его в зеркале и успел среагировать... Когда подоспела милиция, у меня были перебиты шея и рука, а кухня напоминала декорацию к триллеру из жанра экшн, вроде «Реки крови»... Я сидел весь обмотанный бинтами, и кто-то из друзей сказал: «Ну, здравствуй, Леннон недобитый». И потом ко мне приклеилось это прозвище...

А однажды я вышел из театра и встретился взглядом с девушкой, которая стояла на улице и явно меня поджидала. Но не очень-то она была похожа на простую поклонницу. И руку как-то странно прятала за спиной. Интуитивно я шарахнулся за собственную машину. На долю секунды опередил ее движение: она достала стакан соляной кислоты и с криком «Не доставайся никому!» плеснула его в то место, где я стоял... Так что не могу сказать, что мне не везет...

«Как-то я выиграл в казино 62 тысячи... Долларов, естественно. А однажды проиграл весь свой гонорар за фильм. Причем за итальянский»

...Я дико порочный человек, я игрок, играю в казино. Но только на свои, всегда. Не украл, не убил. Однажды приехали в Египет на съемки, спонсоры не перевели денег, а я группу привез. Все с ума чуть не посходили... А я каждый день вечером после съемок ехал в казино — туда 300 километров, обратно столько же, — садился и делал ставки по пять долларов. Никогда в жизни не играю по такой мелочи — всегда по-крупному. Но у меня была цель — выиграть группе суточные на завтра. Выигрывал — и уходил. Все мне говорили: «Куда? Ты с ума сошел», — обычно я сижу подолгу. А тут — нет: уходил, раздавал людям деньги, и это длилось почти две недели... Что до прочих недостатков... Два года не курил, нельзя мне, на фильме «Бременские музыканты» опять начал... Люблю женщин, люблю футбол — вообще азартный человек. Кстати, я еще со школы мастер спорта по фехтованию. И может быть, играть все время — это не порок, а даже хорошо...

Я до сих пор иногда играю в казино. Но, конечно, сейчас не так, как раньше... От этой болезни можно излечиться... Можно. У меня-то был просто клинический случай: каждый день ходил в казино как на работу. А однажды наступил тот самый момент, когда я понял: еще секунда — и тумблер сработает, у меня просто уедет крыша. Слава Богу, за ногу к батарее меня не привязывали — до этого не дошло... С этой иглы я соскочил сам. Тьфу-тьфу-тьфу... Хотя, признаюсь, еще чуть-чуть — и бросил бы театр, продал квартиру, машину, все бы проиграл, до нитки... Началось это в то время, когда в Москве открылось первое казино — в гостинице «Ленинградская»... Та еще компания собиралась: это были абсолютно сумасшедшие люди, абсолютно больные на голову. И я не исключение — был момент, когда мне казалось, что карту уже видишь насквозь...

Выигрышей было много. Как-то я выиграл 62 тысячи... Долларов, естественно. Случалось, и по 30 тысяч выигрывал... А однажды, страшное дело... Однажды я проиграл весь свой гонорар за фильм. Причем за итальянскую картину. Не хочу даже вспоминать сколько... Когда пришел в себя, спросил, что это за день был. Оказалось, тринадцатое число, пятница... Вот бес попутал... Но я понял, что такое игра... Выигрывает тот, кто может вовремя сказать себе «стоп», встать и уйти с выигрышем. Сколько раз ко мне подходили: «Саш, ну уже столько выиграл, уходи». — «Сейчас-сейчас, еще разочек». И в результате уходишь ни с чем. Как в том анекдоте, когда из казино выходят двое: один в трусах, а другой вообще голый. И тот, который в трусах, говорит: «Ну, мужик, ты азартный!»...

«Мы разделись, легли и только начали что-то делать, как вдруг подъехал автобус, и из него вышла японская делегация»

...Мне довольно часто задают вопрос, которым обычно третируют актрис: не стыдно ли раздеваться перед камерой? Каково мужчине в подобной ситуации? У нас на этот счет шутка есть: когда снимаются постельные сцены, я Лебешеву, замечательному оператору, всегда в таких случаях говорю: «Паша, ниже пояса не снимать — можешь разрушить имидж».

Помню, как-то играл в очень смешной картине про сумасшедшую любовь, где мы появляемся вдвоем с героиней голые то в одном месте, то в другом. Актриса обнаженной работать отказалась, взяли дублершу, а я сам решил. Снимали в Ялте — в безлюдных местах у моря, в горах. И когда подъезжали к гостинице «Ялта», режиссер увидел огромную живописную поляну незабудок. Утро, никого нет, и он говорит: «Ребята, давайте снимем, как вы в незабудках лежите, красиво будет».

Мы разделись, легли и только начали что-то делать, как вдруг в это время подъезжает автобус, и из него выходит японская делегация. Смотрят: прямо перед ними в незабудках лежат два голых человека, целуются, обнимаются и так далее. Они были приятно удивлены, достали фотоаппараты, начали фотографировать. Потом они, конечно, поняли, что это съемка, но первое ощущение у них было довольно забавное. Вообще, я считаю, что это, как говорится, издержки профессии. Надо — значит надо...

Вот играл я маленькую роль мужа Эллочки Людоедки — инженера Щукина, который голым стоит на лестничной клетке. Играл я без дублера, и там нельзя было выйти в трусах, потому что весь смысл сцены в том, что герой вышел голым и за ним захлопнулась дверь. Ильф и Петров так написали — ну что я должен делать? По сценарию-то голый — значит голый совсем, в фуфайке уже не выйдешь. Подумайте, каково это: только все в жизни начинает складываться нормально, можно сказать, жизнь наладилась, и вдруг — бац — по первой программе телевидения меня показывают голым на весь Советский Союз, наутро повторяют еще... Тоже мне, секс-звезда, понимаете ли...

А снимали мы это в нормальном доме на нормальной лестничной клетке. То есть приехали, позвонили в дверь, открыла нормальная женщина. Говорим: «Извините, вот артист Абдулов, можно мы у вас его намылим?» И вот я мылюсь себе спокойно, ничего не подозреваю. А в это время по дому слух пошел, что голого Абдулова выводить будут. Народу много набежало, причем одни женщины. Но я-то этого не знаю... Входит ко мне администратор и говорит: «Саша, давай, все готово, выходи. Там Марк Захаров, Нахабцев — оператор, Миронов...» Я так спокойненько открываю дверь... И... Немая сцена... Говорю: «Я не пойду! Что хотите делайте, но я не выйду». Народу говорят: «Товарищи! Разойдитесь, актер стесняется, молодой еще. Потом в кино посмотрите». Народ ни в какую... Тогда Захаров говорит: «Саш, ну выходи — работа такая». Набрался я смелости, открыл дверь и рванул, как на амбразуру... В мыле... Вся толпа сделала так: «У-у-у-у...» И разошлась. Стояла огромная съемочная группа, все смотрели, дамы застенчиво хихикали...

«С Ярмольником мы побили все рекорды для закрытых помещений: дали 31 концерт за три с половиной дня!»

Эта история произошла в Казахстане, в городе Алма-Аты... В прошлые времена актеры мало получали и в театре, и в кино — хватало лишь на «сусчествование». А палочкой-выручалочкой были концерты. Мы с Леней Ярмольником являлись ударниками этого дела. Как-то сидели в компании Миронова, Калягина... Я спросил:

— Сколько концертов можно дать за три дня?

Андрей ответил:

— Ну, шесть. По два концерта в день.

— Думайте!

— Девять?

— Думайте!

— Да нет... Ну, как... Сколько ж можно сыграть... Ну-ну... Десять — это уже сумасшествие.

Мы же с Ярмольником побили все рекорды для закрытых помещений — 31 концерт за три с половиной дня! Построено было так: Леонид всегда начинал и заканчивал выступления, а я выходил в середине. Один раз я даже десять минут держал самолет — рассказывал анекдоты членам экипажа, чтобы Ярмольник успел «отконцертиться». Так вот, в столице Казахстана мы, прилетев, хорошенько посидели в номере гостиницы — аж до полпятого утра. А в семь утра уже был концерт на тамошней фармацевтической фабрике, где делали пирамидон. Меня Ярмольник разбудил, прислонил к стеночке, сказал: «Это — галстук, это — рубашка, это — брюки». Он все это на меня надел, и мы поехали.

Прибыли. На фабрике видим красный уголок, где сидит горстка казахов в фуфайках, а сверху халаты былой белизны. Внимательные такие сидят — и хотели бы нас понять, да в такую рань разве до концертов... Я говорю Лене: «Ты попробуй начать, но я уж — сам понимаешь — с твоего позволения, недолго». Ярмольник вышел, очень доходчиво объяснил, зачем мы приехали, кто мы такие, о радости, которую мы дарим людям, и так далее. Потом заявляет: «А сейчас я хочу пригласить на эту сцену артиста, которого вы знаете по многим кинокартинам...»

Три хлопка — и я выхожу. Вижу вот эти семь с половиной лиц и понимаю: что бы я им сейчас ни рассказывал о современном театре, о Тарковском, о проблемах искусства — нет, пустой номер! И тогда я секундочку выждал. «У вас, — говорю, — вопросы есть? (Пауза.) Если нет вопросов — Леони-ид Яр-рмольник!» И когда Ярмольник, едва-едва успевший достать сигареты со спичками, бросил все и зашагал на сцену, я произнес приглушенным голосом: «Ну, извини». Это был самый короткий концерт в моей жизни...

«Сережа, все! Ты меня убил!»

...Как-то Сергей Соловьев пригласил меня сниматься в картине «Дом под звездным небом» на эпизод, где я в чудовищном гриме играю алкаша. Тот со своим напарником на аэродроме ворует баки от самолетов и продает дачникам для душа. Маленькая такая сценка: приношу этот бак, а Ульянов его покупает. «Так это же, — говорит, — от бомбардировщика!» — «Ну и что, что от бомбардировщика?!» Вот такусенький эпизодик. И все...

Я пришел, сняли. А через неделю — звонок. Сергей Александрович говорит: «Понимаешь, Саша, так получилось — мы посмотрели материал, забавно! А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает. Вы вроде так хорошо с ним разговаривали — тебе необходимо быть на похоронах. Давай мы продлим твою роль». Продлили. Как только на похоронах начинали играть гимн Советского Союза, я принимался орать: «Я этого не вынесу!» Сняли и это.

Через неделю опять звонок: «Понимаешь, ты ведь был на похоронах и так там убивался по поводу кончины, что на поминках-то тебе обязательно надо появиться». Сняли эпизод на поминках. Все хорошо, но через неделю опять звонок: «Ты знаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку. А ты так здорово на поминках прощался, что проводить-то уж должен». Сняли проводы. Через неделю еще звонок: «Саш, ну, тут вообще такая ситуация, я в конце всех убиваю, давай и тебя убьем?» Я говорю: «Давай». И сняли, что меня убивает шальная пуля, когда я несу пропеллер от самолета. Я только и успел при этом сказать: «А вентилятор-то как же?» И умер.

И вот после этого — вновь звонок. Говорю: «Сережа, все! Ты меня убил!» А он говорит в ответ: «Вот в этом-то и дело. Будем снимать похороны...»

«Раньше об актерах ходили легенды, а теперь — сплетни»

...Знаете, я поначалу очень болезненно реагировал на то, что обо мне пишут в прессе, обижался, а сейчас мне наплевать... Раньше об актерах ходили легенды, а теперь — сплетни... Как-то читаю в «Московской правде» о том, что, оказывается, я открыл пельменную. Коля Караченцов, в интервью с которым это прозвучало, звонит, извиняется: «Я этого не говорил, просто журналист вписал такой вопрос — дескать, Абдулов открыл пельменную, а вы чем занимаетесь?» Ну как на такое давать опровержение? Хорошо еще, в Москве, в Петербурге люди прочитают и посмеются, а на периферии? Потом я приезжаю на встречи, а мне говорят: «Ну, как там ваша пельменная?»

Или вот в прессе написали, что Неелова вышла замуж за француза. Она говорит: «Саш, ну как мне теперь быть? Писать, что это бред?» Глупость всегда легко ляпнуть, но потом, как ни странно, очень трудно отмыться... Актера действительно легко обидеть: все мы, к сожалению, очень ранимые люди. Пнут человека невзначай, потом скажут: «Ну, извини», — а этого «извини» уже никто не слышит...

...Ходят чуть ли не легенды о моих особенных отношениях с Татьяной Пельтцер. В последнее время она и вправду только меня в театре слушалась. А почему? Татьяна Ивановна совершенно не переносила, когда с ней носились. Вот только позволь себе «сюси-пуси» — и она тебя раздавит. Да и потом, возраст уже, она нездорова была и отчего-то начала бояться сцены. Заходила в «предбанник» и дальше не шла. Никто ее не мог заставить. Тогда разыскивали меня. На самом деле все было предельно просто: она позволяла обращаться с собой только на равных. И я подходил к ней со словами: «Бабк, чё встала-то! Ну, давай-ка, пойдем!» — «А что такое?» — «Мне долго ждать? Сейчас выйдем, и ты сыграешь!» И она шла. Да еще просила: «Дай мне эту, вкусную!» — и протягивала руку к пачке «Мальборо»...

...Воспоминания хочу написать. Не о себе, а о людях, которые меня окружали и окружают. Я могу часами о них рассказывать... Столько встреч было интересных... Помню, когда Артур Миллер (известный американский драматург и прозаик, третий муж Мэрилин Монро. — Ред.) подвел ко мне человека познакомиться и сказал: «Это Генри Киссинджер», — у меня руку свело, которую я ему уже было протянул... А Жаклин Кеннеди... Если бы это событие произошло в моей жизни пораньше, то могло бы свести меня с ума. Но я все равно был счастлив от того, что такая ослепительная женщина зашла ко мне в гримерную после спектакля. Не думаю, что многие американские актеры могли бы этим похвастать...

...Я два года был директором Московского международного кинофестиваля. Поэтому знаком со многими западными звездами. И с Катрин Денев, и с Робертом де Ниро, Ричардом Гиром... — с очень-очень многими... Довольно забавна история моего знакомства с Шоном Коннери. Я, когда увидел его в московском ресторане, втихаря заплатил за стол, за которым он сидел. Он узнал и начал возмущаться: мол, кто это сделал? Ему показали на меня. Он подошел ко мне выяснить, что к чему. А я ему ответил: «Вы знаете, если вдруг так получится, что в Америке вам скажут, что вот это сидит русский артист и вы заплатите за меня, я на вас не обижусь». После чего он рассмеялся, и мы еще с ним долго сидели...

Настасья Кински меня удивила... Я снимался в фильме «Униженные и оскорбленные» (Маслобоев в фильме Андрея Эшпая. — Ред.)... Видел, какой интерес она проявляла к Достоевскому, с каким трепетом она относилась к роли, как боялась пропустить любое наше слово. Все время просила: «Что он сказал, переведите»... Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Чехов... Западные актеры перед нашими писателями преклоняются. Я познакомился с Робером Оссейном (популярный французский актер, режиссер и сценарист. Первый муж Марины Влади. — Ред.). Он чисто говорит по-русски. У него папа из Самарканда, а мама из Киева. Но когда Робер поставил у себя в театре «Преступление и наказание», он меня на спектакль не пустил. Пьер Карден рядом сидел и смеялся: «Да пусть посмотрит», а Оссейн отвечал: «Саша в оригинале это все знает, зачем ему Достоевский на французском языке...»

«Я против того, чтобы все были бедными, но гордыми. Я за то, чтобы все были гордыми,  но богатыми»

...Не могу гневить Бога. Моя судьба в театре сложилась удачно. Да и в кино — 90 картин... Но в нашей стране творчество не может дать полного ощущения свободы. Я обязан создать вокруг себя и окружающих меня людей свободную экономическую зону... Поэтому нужно все время осваивать что-то новое. Когда-то я занимался реставрацией икон. Потом начал рисовать. Увлекся этим после того, как побывал в гостях у Параджанова: совершенно обалдел от его рисунков и коллажей... Жизнь такая короткая, нужно успеть как можно больше, хочется все попробовать...

Иногда я могу заснуть абсолютно одетым, в дубленке. Еще молодым, когда одновременно снимался в четырех-пяти фильмах и облетал самолетом за сутки по четыре города, придумал для себя выход. Шапочку вязаную ношу, и вот на глаза ее — оп: все, ночь. Клянусь, шапочку на глаза — и сразу заснул. В секунду...

Больше всего я устаю от безделья... Ну кто-то может тупо сидеть на одном деле, а я не могу. Хотя все болит, что может болеть, видеть стал хуже...

...Я довольно долго ждал, когда те, кому положено... поднимут артистам зарплату и вообще дадут возможность зарабатывать. А потом организовал театрально-концертное объединение «Ленком»... Больше десяти лет я сам получал 120 рублей и сейчас, имея возможность зарабатывать много, я обязан думать о тех людях, которые работают со мной рядом и которые пока лишены такой возможности. Теперь, когда все «звезды» Ленкома, начиная с Марка Захарова, дают концерты, четверть от вырученных денег отчисляется на зарплату артистов театра, которые пока «звездами» не являются. Я против того, чтобы все были бедными, но гордыми. Я за то, чтобы все были гордыми, но богатыми...

...Актер — очень зависимая профессия, но мне в жизни всегда очень везло. Однажды я должен был принимать участие в концерте, посвященном 40-летию Победы. Подготовили номер: я читаю стихи протеста, Долина поет песню протеста, а артисты из ансамбля Моисеева вокруг нас пляшут танец протеста. Шла репетиция. Пришел Демичев (в 1974—1986 годах министр культуры СССР. — Ред.). Артисты сидят в первых рядах большого темного зала, мандражируют. Он — на самой верхотуре, молча наблюдает. Вдруг голос: «А почему нет Лещенко и Кобзона?» Моисеев (постановщик действа) не смог ответить. Тогда было велено, чтобы они вместо нас с Долиной исполняли песню «Ядерному взрыву — нет!». Перед нами извинились, и мы пошли к выходу...

Потом я отказался читать стихи В. Фирсова на концерте для делегатов XXVII съезда партии. Сотрудник идеологического отдела ЦК партии принес эти стихи прямо в театр, директору. Они назывались «Мы державно идем в коммунизм». Я не знал, что делать. Мы тогда репетировали «Диктатуру совести», и в зале сидел Михаил Шатров. Он мне и насоветовал отказаться. Я позвонил, долго извинялся, ссылался на слабоумие. А потом, черт меня дернул, спросил, читали ли они сами эти стихи. Мне вежливо сказали, что нет, не читали. Я взял и брякнул: «Почитайте. Это за гранью добра и зла». Мне так же вежливо ответили, что обязательно последуют моему совету.

Через полчаса из кабинета выскочил перепуганный директор с криком: «Ты никогда не получишь звание заслуженного!» Ему позвонили и сказали: «Мы долго решали, кому поручить столь ответственное дело — Лановому или Абдулову. Предпочли Абдулова. Так вот, передайте ему, что нам тоже нравится не все, что он делает. И еще ему передайте, что стихи, одобренные идеологическим отделом ЦК КПСС, не могут быть за гранью добра и зла». И повесили трубку. Театр лихорадило, думали, что за этим последует приказ уволить меня и т. д. Но все обошлось...

...Мне удавалось избегать того, в чем многие сегодня каются. Разве это не везение?..

А роль Коровьева в «Мастере и Маргарите»!.. Впервые я прочитал роман, когда его опубликовали в журнале «Москва». Он произвел на меня впечатление разорвавшейся бомбы. Это моя любимая книга. Там столько мудрости, юмора, света. Я половину книги точно знаю наизусть. Иногда беру роман, открываю на любой странице и читаю. Там все персонажи замечательные, но Коровьев — самая фантастическая придумка Булгакова... мой любимый персонаж... Я мечтал его сыграть.

У меня было четыре подхода к роли Коровьева. Сначала мне Юрий Кара предложил эту роль — я отказался. Потом Элем Климов начинал снимать «Мастера и Маргариту» и тоже позвал играть Коровьева, но что-то с деньгами на картину не получилось... Потом было предложение Бортко в 2000 году. Он меня утвердил, но проект закрылся. Через четыре года Бортко снова меня позвал... Какой идиот может отказаться от роли Коровьева? А тут еще и режиссер Бортко. Такие роли бывают один раз в жизни. Из-за таких ролей я стал заниматься профессией артиста.

Многое зависит от режиссера. Мы все меняемся, взрослеем, происходит переоценка ценностей. Но самое замечательное в этих обстоятельствах то, что Булгаков актуален в любой стране и при любом режиме, потому он и классик. Нет, конечно, в первую очередь я имею в виду бывший Советский Союз, Россию. Ни немцы, ни французы не поймут квартирного вопроса. Это чисто русская история, фантастически придуманная, подсмотренная, подслушанная...

Работал я с колоссальным удовольствием... Такой кураж! Ведь Коровьев — чародей, маг, виртуоз... Он — мотор, мозги, юмор всей «команды» Воланда. Он крайне интересный тип, который хочет понять, что такое жизнь. Но не может. Потому-то все и происходит... Разве можно получить ответ на эти вопросы? Хотя кое-что для себя я, конечно, решил. Жизнь — это величайший дар. Нам дарят возможность прожить невероятную историю, в которой ты сам себе режиссер, сценарист и сам за все в ответе...

А потом... Понимаете, наверное, в жизни каждого человека наступает период, когда он должен думать о душе. О том, что от него оста-нется. Я прохожу теперь мимо церкви и говорю себе: да, вот это я. Я Москве оставил церковь. И она будет стоять и стоять — для внуков, правнуков и далее. (Буквально в двух шагах от «Ленкома» расположен храм Рождества Пресвятой Богородицы, который в советское время служил... складом. В начале 1990-х Александр Абдулов для восстановления храма организовал прямо во дворе театра фестиваль «Задворки». А на личные средства актер помогал в лечении своему партнеру по «Уно моменто» Семену Фараде, ныне покойным Евгению Леонову, Леониду Филатову, Евгению Евстигнееву и многим другим артистам, о чем никогда публично не рассказывал. — Ред.)

То, какой длины будет твоя жизнь, зависит от Бога, а вот какой ширины и насыщенности, — от самого человека.

В материале также использованы фрагменты интервью Александра Абдулова, данные им в последние годы разным изданиям.

Подготовила Ирина ТУМАРКИНА, «СОБЫТИЯ»