История превращения рядового театрального актера Ильи Резника в знаменитого автора текстов великого множества всеми любимых песен и стихов связана с... Аллой Пугачевой. О знакомстве и дружбе с ней, об их любви к Музыке и Песне, об известных людях, с которыми жизнь сводила на этом пути, Илья Резник рассказал на страницах своей книги «Пугачева и другие», выпущенной российским издательством «Зебра Е».

«Однажды я стал крупным мошенником с Багамских островов»

...Всю жизнь мечтал сниматься в кино! Страшно завидовал артистам. На экране у них была такая красивая жизнь! А мы в те далекие послевоенные годы по талонам получали галоши, ходили в залатанных, перешитых из дедовских, штанах, застиранных «москвичках»...

У нас, мальчишек, был свой любимый кинотеатр — «Нева», что на Невском проспекте. И свой человек — контролерша Антонина Петровна. Она посылала нас то за керосином, то за снедью. Мы с готовностью брались за любое ее хозяйственное поручение, потому что знали — вечером, когда начнется сеанс, она пропустит нас в темный зал, мы устроимся на полу, перед первым рядом, и, высоко задрав головы, будем наслаждаться этим таинственным, захватывающим зрелищем, имя которому — кинематограф.

...Когда-то я не поступил в первый медицинский институт (не добрал одного балла), стал работать лаборантом на кафедре микробиологии, «тянул» пастеровские пипетки, таскал в ведре лед из ледника, демонстрировал на лекциях диапозитивы из жизни микробов и на вечеринках врал хорошенькой первокурснице ЛГУ, что учусь в театральном и снимаюсь в кино.

Потом я на самом деле поступал в театральный, но в течение трех лет безуспешно. А в перерывах между поступлениями, в свободное время, пел в хоре, работал электриком, позднее — рабочим сцены и героем в ансамбле старинных водевилей. Днем играл пылкого любовника, вечером грузил ящики с реквизитом ансамбля. Мало того, никогда не забывая о своей давней привязанности к кино, при первой же возможности отправлялся на «Ленфильм», куда меня приглашали сниматься. В массовках. За три рубля в день я превращался в кого угодно: в гостя на балу в доме Лариных и целинника с тяпкой, в комсомольца 30-х и махрового белогвардейца, в посетителя ресторана «Би-ба-бо» и фашистского офицера.

А в 1958 году на съемках фильма «Загадка Н. Ф. И.», где я играл в крохотном эпизоде, мне посчастливилось познакомиться с Ираклием Андрониковым.

Однажды я решился подойти к Ираклию Луарсабовичу:

— Я поступаю в театральный... Не могли бы вы меня послушать?

— Приходите завтра в гостиницу «Московская», в такой-то номер, — сразу откликнулся он. — У меня будет «окно».

И я пришел к нему и четыре часа у него сидел. Он увлеченно рассказывал о Лермонтове, о его любви к Н. Ф. И. Я слушал этого потрясающего человека и удивлялся его душевной щедрости. Как это он, думал я, тратит столько времени на какого-то мальчишку?..

— А теперь почитайте, — предложил Андроников. И я продекламировал «Скифы» Блока, прочитал басню, затем отрывок из «Воскресения». Он сказал:

— Молодой человек, спокойно поступайте, я верю — вас примут.

И приняли...

С тех пор, когда Андроников приезжал в Ленинград с устными рассказами, я всегда заходил к нему за кулисы, и в конце нашего разговора он неизменно произносил одну и ту же фразу: «Вот видите, я же говорил, все будет хорошо».

...Однажды в моей жизни все-таки случилась и «настоящая» роль. Со словами.

Позвонил мне как-то кинорежиссер Евгений Татарский и предложил написать «салонный» романс для героини, которую играла Елена Соловей в фильме «Приключения принца Флоризеля». И уже через несколько дней он держал в руках листок с текстом, где была зарифмована трагическая история любви и гибели:

Дышало таинством свечи полночной пламя.
Их было двое в старом замке над прудом:
Прекрасный юноша с зелеными глазами
Прощался нежно с леди в замке голубом...

...В финале слуги старого лорда, прискакавшего с охоты не вовремя, лишают зеленоглазого рыцаря жизни.

— Берем, — сказал режиссер и вдруг задал вопрос, который я ожидал услышать меньше всего: — А на коляске для парализованных ездить умеешь?

— Да нет, вроде... А что?..

— Научим. Есть для тебя роль.

Так я стал крупным мошенником с Багамских островов. Правда, съемки проходили не на Багамах, а в сочинском дендрарии — три очаровательные служанки возили меня по дорожкам парка, угощали фруктами, поили вином. Затем меня вместе с коляской выкрали люди Флоризеля (его сыграл незабываемый артист Олег Даль). А во дворце принца произошло мое чудесное «исцеление»: увидев портрет Председателя (он же Донатас Банионис), я встал на ноги!

«Оценив реально свои силы, я решил, что большого артиста из меня не получится»

...В декабре 1965 года меня приняли в труппу прославленного театра (им. В. Ф. Комиссаржевской. — Ред.), который возглавлял народный артист СССР Рубен Сергеевич Агамирзян.

Театр стал для меня школой. Школой, давшей возможность испытать себя в

«...уменье, терпенье, горенье и в том,
сумею ли в стужу ходить босиком,
носить летом шубу и ватный парик,
играть людоедов, чертей и заик,
и пачкаться гримом от ног до ушей,
и в шкуры влезать и слонов, и мышей,
забыть навсегда о домашнем тепле,
о детях, о теще, о сне, о жене,
работать, как вол, вырабатывать вкус,
играть, несмотря на ангину и флюс...»

Можно добавить — несмотря на хроническое безденежье и козни соседей по коммуналке, несмотря на дырявые ботинки и голодные колики.

Это была школа не только актерского мастерства, но и литературного. Я играл Деда Мороза в новогоднем представлении, а дома писал музыкальные пародии для артиста нашего театра, великого имитатора Виктора Чистякова (трагически погибшего в авиационной катастрофе), исполнял роль Блендербленда, неудачливого любовника Эпифании в «Миллионерше» Бернарда Шоу, и работал над детской повестью «Тяпа не хочет быть клоуном», заседал в первом революционном правительстве (в «Большевиках» М. Шатрова) и... одновременно сочинял частушки для будущего спектакля по пьесе Нодара Думбадзе «Если б небо было зеркалом»...

А какие чудесные актеры служили в нашем театре: Леонид Любашевский и Андрей Костричкин, Иван и Игорь Дмитриевы, братья Боярские — дядя и отец тогда еще воспитанника музыкального училища Миши Боярского. В театре он бывал часто — сначала робкий и застенчивый школяр, потом отважный и усатый студент театрального института. Кстати, именно он стал первым исполнителем песни «Давай поговорим!»

А я говорю: «Роса», — говорю.
Она говорит: «Мокро».
А я говорю: «Краса», — говорю.
Она говорит: «Блекло»...

Так начиналась Мишина песенно-исполнительская карьера. А эта песня (уже с музыкой Эдуарда Ханка) вошла в репертуар Андрея Миронова, Эдуарда Хиля и Юрия Богатикова.

Всякий раз, встречаясь на гастрольных перекрестках, мы с Боярским с грустью вспоминаем, что эта песня оказалась нашей единственной совместной работой. Конечно, мы договариваемся как-нибудь собраться и спокойно, без суеты придумать что-то замечательное и нетленное. Расстаемся. Через месяцы снова встречаемся и снова даем себе слово что-нибудь сотворить. Но, как это водится у старых друзей, мы не обижаемся на судьбу. И рады каждой нашей короткой встрече...

А я говорю: «Тебе пропою
Все песни свои, слушай!»
Она говорит: «Я их не люблю! —
От песен болят уши!»

Если бы я не работал в театре, вряд ли такая песня когда-нибудь появилась бы на свет. Театр научил искусству перевоплощения. В будущем, сочиняя песни для Пугачевой и других исполнителей, я всегда стремился прочувствовать все то, что должны были переживать герои наших песен, — иначе не избежать фальши, не найти верную интонацию. Театр учил меня не бояться сцены, учил откровенному общению с залом и состоянию «публичного одиночества».

...Осенью 1972 года, через несколько дней после нашего знакомства с Аллой Пугачевой и ее отъезда из Ленинграда, в театре им. В. Ф. Комиссаржевской при некотором стечении театрального люда со стены фойе был снят большой фотопортрет артиста второй категории (ставка 95 рублей) Резника Ильи Рахмиэлевича. Стаж работы оного артиста исчислялся семью годами...

А за день до того... на пустой сцене появился он сам и объявил название прощального опуса:

И вот приказ — печальный вестник —
Повис, как пожелтевший лист,
И сообщил — артист И. Резник
Отныне больше не артист!..

Оценив реально свои силы, я решил, что большого артиста из меня не получится... Я покидал мой Театр, мой дом, мою крепость, за стенами которой всегда чувствовал себя в безопасности. Вокруг всегда были свои — счастливые нищие, такие же, как и я. И теперь, когда, казалось, я обрел полную свободу, то понятия не имел, что ожидает меня впереди.

...Новую жизнь я начал с посещения магазина «Канцтовары»... Там я купил толстенный блокнот, пачку бумаги для пишущей машинки и авторучку «Сакко и Ванцетти» — весь набор, без которого человек, входящий в «большую литературу», не может обойтись.

Сначала я замахнулся на эпопею, но, исчеркав две с половиной страницы, понял, что мне не хватает жизненного опыта. Роман не сложился сразу. Писание пьесы исчерпало себя заголовком и перечнем действующих лиц. Рассказ удался на славу. Но целиком он так и не был напечатан, его изредка публиковали частями в юмористическом разделе молодежной газеты под рубрикой «Мимоходом».

Я вдруг осознал свою ошибку: пока я был на сцене, массы оторвались от меня. Ушли вперед. С песней (и не на мои стихи)...

«Я пришел к Алле с гитарой. И спел ей песню о том, что как аукнется, так и откликнется»

...В первый раз я увидел ее в Ленинграде в программе оркестра Олега Лундстрема. Клоунесса в цилиндре и с тросточкой пела две или три эксцентрические песенки. Не помню, о чем пела, но помню КАК: азартно, иронично, вдохновенно. Талантливо.

Я пришел к ней с гитарой. Она жила в гостинице «Октябрьская», в неуютном номере с тусклым окном.

— Алла, а ты мне понравилась! — важно сказал певице автор двух отгремевших шлягеров — «Золушки» и «Карлсона». — У меня к тебе дело.

— Песню принесли? — серьезно спросила певица. — Да. Слушай.

И я спел ей песню, в которой говорилось о том, что как аукнется, так и откликнется, что я с тобою остался из жалости, что только сердце-то, сердце не свыкнется с тем, что вся доброта расплескалася.

— Это мне? — расстроганно спросила Алла.

— Нет, — проникновенно ответил я. — Но мы сейчас ее с тобой выучим. И пойдем к N-ой.

Я назвал имя очень популярной тогда, в 1972-м, певицы, проживавшей в этой же гостинице.

Показ провалился.

Наверное, мы слишком волновались, когда пели в два голоса перед вальяжно раскинувшейся в кресле звездой, может, мы просто пришли не вовремя, а может быть, она почувствовала в этой худенькой рыжей девушке будущую грозную соперницу.

А тогда, тогда моя новая компаньонка расстроилась больше меня.

— Не переживай, — сказал я ей.

— Не переживай, — сказала она мне.

И мы, покинув негостеприимный трехкомнатный люкс, негромко запели:

Любовь должна быть доброю,
И мне другой не хочется.
Иди своей дорогою,
Пока она не кончится!

— Знаешь, Алла, возьми тогда себе эту песню, — великодушно предложил я.

Но она неожиданно отказалась:

— Я подумала — ты был прав: эта песня для N-ой. Лучше найди что-нибудь другое.

В пачке клавиров, извлеченных из матерчатого гитарного чехла, я отыскал ту песню, которую она через два года блистательно исполнила на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады и стала Аллой Пугачевой. Песня называлась «Посидим, поокаем»...

...Хорошо бы, хорошо
Целоваться вволю!
Что ж меня ты не нашел?
Заблудился, что ли?
Или ты к другой пошел
По траве некошеной?..
...Хорошо-то, хорошо,
Да ничего хорошего!..

Немудреный текст, незамысловатая музыка и трогательное исполнение совершили обыкновенное чудо — песня «пошла в народ».

Временами жизнь преподносит нам сюрпризы, радостные и горестные. Но я всегда с улыбкой вспоминаю тот осенний день, когда постучался в дверь неуютного номера с тусклым одиноким окном и сказал: «Алла, а ты мне понравилась!»

«Раймонд Паулс на первый взгляд представляет собой неприступную крепость. Но я эту крепость взял»

...Многие мои друзья до сих пор считают, что Раймонд Паулс — единственное, что меня связывает с Ригой. Но это не так. Дело в том, что после войны там жила моя мама, Евгения Борисовна, со своей новой семьей. А я остался в Ленинграде с бабушкой и дедушкой — родителями отца, умершего в госпитале в 1944 году от тяжелого ранения.

Именно ко времени моего пребывания в Риге относятся и первые мои литературные опыты, первые публикации. 22 декабря 1963 года, поздним вечером, главный редактор газеты «Советская молодежь» Олег Иванов подписал в печать № 249 с моими «Театральными усмешками». Это было самое-самое начало... Вскоре после «Усмешек» я впервые «зазвучал» на радио. В молодежной программе «Дзиркстеле». А через пять лет в издательстве «Лиесма» вышла моя первая повесть для детей — «Тяпа не хочет быть клоуном».

...Сколько раз я смотрел из окон маминой квартиры на ночную Ригу... Мог ли я тогда представить, что пройдет время и на противоположной стороне улицы построят новый дом, в котором поселится мой будущий соавтор Раймонд Волдемарович Паулс?

А познакомился я с ним так: журналистка Людмила Дубовцева была одержима идеей представить нас друг другу. Она считала, что наш союз может стать плодотворным. В конце концов, она-то и «свела» нас.

К моменту знакомства я знал Паулса как автора двух «цветных» песен — «Синий лен» и «Листья желтые». Он знал обо мне, скорее всего, не больше. Когда мы встретились, он протянул мне крепкую руку джазового пианиста и по-деловому произнес: «Давайте поработаем». В тот раз он сыграл несколько запоминающихся мелодий, и я записал их конструкцию. А через некоторое время у нас появились общие сочинения...

Этот период нашей работы я бы назвал «Песни для никого». Общаться с Паулсом поначалу было необыкновенно трудно. Человек он закрытый, к себе подпускает с большой неохотой. И вообще, на первый взгляд, представляет собой неприступную крепость. Но я эту крепость взял. Я сказал ему: «Раймонд, чтоб у нас получилось что-нибудь стоящее, надо дружить. А иначе я не могу». — «Лаби — хорошо», — сказал он по-латышски, и мы перешли с ним на «ты» по-русски.

«Песни для никого» все-таки обрели своих хозяев. Ими стали София Ротару, исполнившая песню «Где ты, любовь?» в одноименном музыкальном фильме, Ренат Ибрагимов, рижский ансамбль «Эолика».

А потом я уехал в гастрольную поездку с Аллой Пугачевой в Омск. Через несколько дней Алла призывает меня в свой номер и говорит: «Послушай, тут Паулс новую песню прислал — «Два стрижа», хочет, чтоб я спела».

Она включила магнитофон: «Помнишь наш дом в три этажа?..»

— Ну как? — спросила Пугачева, когда песня кончилась.

— Прекрасная песня! — Но, по-моему, не для меня.

— Подожди-ка! — воскликнул я, услышав зазвучавшую следом за песней о стрижах фортепианную музыку, взволнованную, завораживающую.

— А вот это для меня, — певица лукаво улыбнулась, — давай сделаем сюрприз для маэстро.

— Давай, — согласился я, — песня так и будет называться — «Маэстро».

Утром, когда Алла еще спала, я подсунул под дверь ее номера стихи песни, которой суждено было стать фундаментом нашего «тройственного союза».

«Маэстро», впервые прозвучавший в телевизионной новогодней программе, не только полюбился и запомнился публике, но и послужил поводом для возникновения всевозможных домыслов и легенд.

«Пугачевский» период нашего с Раймондом творчества длился около пяти лет. Это было очень интересное время. Каждая песня тщательно готовилась, «одевалась» в высокопрофессиональную аранжировку, имела свою режиссуру, свой сценический образ. Их было не так уж много, но за любую из них я отдал бы десяток песен, написанных мною ранее.

Конечно, и для Паулса этот период не прошел бесследно, хотя композитор, обладая колоссальным трудолюбием, не прекращал работать над мюзиклами, вокальными циклами на стихи латышских поэтов, музыкой к кинофильмам. Отдыхать он почти не умеет. Разве что иногда уезжает на какие-то таинственные озера ловить рыбу. Мне ни разу не удалось ее попробовать, но каких габаритов она бывает, Раймонд мне показывал...

Удивительное дело — как непросто рождалось поначалу наше взаимопонимание, и какими свободными, естественными, доброжелательными стали наши отношения впоследствии!..

...Раздается междугородный звонок.

— Алло, здесь Паулс!

— Добрый вечер, — говорю я Раймонду, хотя за окном давно уже добрая ночь. Включаю свет.

— Я не поздно?

— Нет, не поздно, — отвечаю я сонным голосом.

Я привык к неожиданным звонкам вечно бодрствующего Раймонда Волдемаровича. Он — человек, который ложится за полночь и рано встает, — успевает за день сделать то, что другие не успели бы сделать и за неделю. Я привык к его краткости и сугубо информативному характеру беседы.

— Я послал тебе кассету с музыкой. Кой-чего написал. Встречай в девять утра, 19-й вагон. Сможешь?

— Сможешь, — отвечаю я.

— Тогда привет всем!

«Песня «Вернисаж» выбилась в лидеры хит-парадов, а дуэт Вайкуле—Леонтьев мгновенно распался»

Это была пора расцвета нашего музыкального товарищества. Мы часто навещали друг друга, перемещаясь в пределах треугольника Москва — Ленинград — Рига. На этот раз нас принимал Раймонд. У всех было приподнятое настроение: Алла днем записала одну из наших последних песен «Ты и я — мы оба правы, правы, правы...» Теперь можно было отдохнуть, расслабиться и посмотреть на гримасы «буржуазного и чуждого нашей морали» жанра.

— Это у нас самое популярное варьете. Здесь хорошие грибы и довольно интересная программа, — сказал Раймонд, когда вся наша коммуна — Алла Пугачева с дочкой, Евгений Болдин, я с сыном, Паулс с женой и дочкой — расположилась за элегантно сервированным столом...

...Гвоздем шоу была экстравагантная певица — Лайма. Она появлялась четыре-пять раз и исполняла переведенные на латышский самые известные западные шлягеры. Имидж Лаймы вызывал любопытство. Что же там — за отстраненным взглядом, непривычной пластикой и далеко не вокальным голосом?

Этот визит в «Юрас Перле» оказался не последним.

— Напишите что-нибудь для меня, — попросила как-то Лайма, — мне нужна программа для гастролей.

Но мы только улыбались и неопределенно пожимали плечами: рядом с нами всегда зримо и незримо присутствовала державная Алла.

Прошло время. Как-то я напомнил Раймонду о той певице из варьете и ее просьбе.

— Я не уверен, — ответил Паулс. — На сцене она многое потеряет. Она прекрасно делает свое дело там...

А осенью 1986 года, когда мы написали песню «Ночной костер» и возник вопрос об исполнителе, решили дать Лайме шанс. И вскоре она выступила в одной из передач телепрограммы «Песня-86».

— Ну как тебе? — спросил меня Паулс по междугородной связи.

— Мне понравилось. А тебе?

— Очень прилично, — ответил он...

Надвигался Новый год. А вместе с ним и долгожданный «Огонек».

Когда уже отзвенели кремлевские куранты и были осушены бутылки с безалкогольными напитками, глазам многомиллионного телезрителя явился новоиспеченный дуэт Валерий Леонтьев—Лайма Вайкуле.

ОНА: На вернисаже как-то раз Случайно встретила я вас.
ОН: Но вы вдвоем. Вы не со мною...

Песня вскоре выбилась в лидеры хит-парадов, а дуэт... мгновенно распался.

...Вторую песню в «Огоньке» Лайма исполняла уже с балетом за спиной и с Паулсом у рояля. «Еще не вечер» был написан давно. Так давно, что и не помню когда. Помню только, что Алла категорически отказалась петь эту песню...

Весь 1987 год прошел у нас с Раймондом под знаком Лаймы... Мы написали около двадцати песен: эксцентрическую «Шаляй-валяй», ностальгическую «Чарли Чаплин», трагическую «Скрипач на крыше», элегическую «Самый медленный поезд», поэтическую «Три ветра» и многие другие...

«Мы подустали от творческого куража»

Однажды я стал Гришкой Распутиным. Музыкальный спектакль «Игра в Распутина» мы сыграли на сценах Государственного концертного зала «Россия» и большого Кремлевского дворца, а потом отправились на гастроли в Америку...

Был успех. Газеты благоволили нашему действу, но кассовое фиаско было неотвратимым. Наш американский продюсер оказался очередным Хлестаковым и вскоре исчез в неизвестном направлении. И такая тут меня тоска одолела, что однажды ночью написал я звуковое письмо своей далекой подруге:

Я на гастроли выехал с балетом.
Из Сан-Диего на тебя гляжу.
Прости Илюшку, грешного поэта,
За то, что тебе песен не пишу...
Ты приезжай, мой ангел, в Сан-Диего,
С тобою, Алла, будет веселей.
А если не успеешь, то в Лас-Вегас,
А если опоздаешь — на Бродвей...
...Ах ты, Алка Пугачева, Пугачевочка,
Наша жизнь с тобою вьется, как веревочка!
Счастье было. Счастье сплыло.
И его уж не вернешь...

Гастроли трещали по швам. И моя творческая энергия перелилась в так называемые эмигрантские песни... для Успенской... для Шуфутинского...

Через год я вернулся в Москву. В студии «Останкино» состоялась незабываемая замечательная встреча. На сцене со мной — Максим Дунаевский, Тамара Гвердцители, Валя Легкоступова, Эдуард Ханок, а в зале — Махмуд Эсамбаев, Эльдар Рязанов, Илья Глазунов, Павел Буре, Аркадий Вайнер... Я вернулся на круги своя.

Что касается отношений с Аллой, то они стали ровными, товарищескими. Может быть, потому, что мы подустали от творческого куража, может быть, потому, что стали старше и мудрее. А вероятнее всего, оттого, что главные песни были уже написаны и перехлестнуть «Маэстро» и «Старинные часы», «Без меня» и «Три счастливых дня» не было никакой возможности. Правда, позже я написал для Пугачевой две, как мне кажется, достойные песни — «А ты не знал» и «Я тебя боготворю», но они утонули в звенящем океане новых песен, написанных для певицы молодыми энергичными авторами.

Были у нас размолвки.

Были... Было... Была...

Но как бы ни развивалась драматургия нашего бытия, я благодарен Алле за наши счастливые годы самоутверждения, переживаний, больших и маленьких побед, за годы великого сотворчества, до сих пор приносящего радость нашим дорогим слушателям...

...В финальном блоке авторского концерта «Вернисаж», посвященного моему 50-летию (в 1988 году, в зале «Россия», Москва.— Ред.), пела та, прежняя Пугачева, Пугачева «Маэстро» и «Старинных часов», в эти вечера сменившая супермодные кожаные одежды на традиционное свободное платье времен «Монологов певицы».

И каждая из десяти песен, исполненных в концертном зале «Россия», снова звучала как исповедь.

«Окраина», «Когда я уйду», «Цыганский хор», «Без меня» и «Возвращение»... Да, это было именно Возвращение. И это возвращение любимого многими образа, от которого она в последнее время отказалась. Возвращение давалось ей ох как трудно! Она ходила за кулисами и повторяла тексты давно не петых песен, она сердилась на своих музыкантов, когда они на репетициях играли по-старому. Алла... невероятно волновалась.

После первого концерта, довольная, веселая, возбужденно говорила:

— А когда пела «Окраину», думала только о том, как бы слова не забыть, не перепутать... Было заметно?.. А в «Старинных часах» в припеве наврала. Даже испугалась, что тебя инфаркт хватит!.. Ты извини, Илья, что так получилось. У нас-то по программе «Скупимся на любовь» было в финале. Но когда ребята заиграли, я поняла, что в этом месте нужно что-то другое... Повернулась к ним: «Стоп, стоп, стоп!» И как заору: «Где Илья? Позовите его!» За тобой побежали, а я стала петь «Двое»:

Друг, мой старый друг,
Прости за боль былых обид...

Смотрю, а «старый друг» в кулисах наконец-то возник. Стоит. Мнется... Машу тебе рукой, машу, мол, давай сюда, а ты моей режиссуры ну никак не поймешь. Хорошо, кто-то тебя подтолкнул. Да, в следующий раз, когда будем танцевать на публике, не смотри на меня вытаращенными глазами...

«Многие песни, внезапно рождаясь, так и оставались навсегда в «запасниках»

— Тетя Алла, а ничего, что я «седину» на волосы набрызгал?.. — ?!

Подошел Филипп Киркоров, высоченный, розовощекий, всегда улыбающийся молодой исполнитель, только-только окончивший Гнесинское училище.

...Еще лет десять назад на концертах, просмотрах, творческих вечерах мне часто встречался он — худенький подросток с большими удивленными глазами. Всегда любезно здоровался. Я не знал, кто это, пока... пока он не вымахал под два метра и не стал одним из моих исполнителей.

Однажды Филипп привез из Софии несметное количество кассет с записями, как он сказал, новейшей поп-музыки. «Новейшая» музыка оказалась «джентльменским набором» набивших оскомину штампов. Но все же две симпатичные мелодии в этом разливанном море удалось отыскать. Одна позже стала носить имя небезызвестного Синдбада-морехода, а другая, танцевальная... превратилась в песню «Дети Адама и Евы». Их-то и спел Филипп на моем вечере. И имел успех!.. А ведь выходил он на сцену первым, когда публика, только что устроившаяся в удобных креслах, еще разглядывала оформление сцены, перешептывалась, роняла гардеробные номерки, дожевывала дефицитные конфеты... Мало того, она предвкушала встречу с Пугачевой, Гвердцители, Вайкуле... А тут выходит этот долговязый полуболгарский Нарцисс и... завораживает зал!

Филиппу Киркорову тогда было только 22. А может быть, уже? Он знал, чего хочет. Неожиданно для многих он отказался от лестного предложения стать солистом Ленинградского мюзик-холла, от престижных поездок в Югославию, в США... и предпочел ученическую долю в «Театре Аллы Пугачевой».

— Парень хороший, — как-то сказала Алла о Киркорове, — но, понимаешь, надо выбить из него болгарскую эстраду!

И выбила...

— Тетя Алла, так что с «сединой» делать? — вопрошал Филипп.

— А что делать? Так и ходи. Краска-то несмываемая.

— Шутите? — встревожился юноша.

— Не шучу, — пошутила Алла Борисовна.

Жанна Агузарова в той программе исполнила только одну песню... Мы написали ее вместе с Пугачевой... когда Алла прилетела из Парижа, где выступила в знаменитой «Олимпии». Друзья, собравшиеся по традиции в день приезда в ее доме, уже было приготовились слушать занимательные истории из парижской жизни. Но вместо этого она села за рояль. И сыграла грустную, пронзительно-ностальгическую мелодию. И потом сказала: «Я была там всего три дня. Что можно успеть за три дня? Я видела Париж из окна автомобиля».

Позже мы узнали, что рекламы не было никакой — лишь маленькая афишка у входа в зал, что половина музыкантов впервые увидела ноты ее песен накануне концерта (в силу определенных обстоятельств весь коллектив «не смог» выехать, и в срочном порядке пришлось добирать местных музыкальных волонтеров) и что один известный советский композиторпесенник, вернувшись из престижного вояжа по Франции, распустил слух, что на концерт Пугачевой было продано всего 53 билета.

Программа «Время» вскоре восстановила справедливость: показали переполненный зал «Олимпии», рукоплескавший певице. А я написал текст на ту «парижскую» Аллину мелодию — «Три счастливых дня». Эту песню... постигла участь многих предшественниц, которые, внезапно рождаясь, так и оставались навсегда в «запасниках». Когда такое случалось, я переживал, не мог понять, почему Пугачева «замораживает» песни, на которые было потрачено столько времени и сил, и неожиданно выпускает нечто танцевальное и несерьезное. Почему?

— Вот когда мы будем с тобой совсем старенькими, — часто успокаивала она меня, — ты наденешь фрак, я — длинное, до полу платье. И мы выйдем на сцену, задрапированную черным бархатом. На сцене будет стоять одинокий рояль, а на нем — свечи. Это будет маленький-маленький уютный зальчик. И ты прочитаешь стихотворение. Обо мне. А я... я сяду за рояль и тихо спою:

Три счастливых дня
Было у меня,
Было у меня
С тобой...

— Когда-нибудь, — повторяла Алла, — когда-нибудь я ее спою. Но спела не она. А это ее, брошенное мимоходом, «когда-нибудь» стало названием нового варианта песенных стихов.

...Каждый раз, появляясь на сцене Центрального концертного зала, Жанна Агузарова весьма оригинально представляла эту песню:

— Добрый вечер! Песню, которую я исполню, написали дядя Илюша и тетя Алла.

А «дядя Илюша» и «тетя Алла» сидели в гримерной, ожидая своего выхода, и слушали, как по внутренней радиосети звучит неистовый голос певицы новой генерации:

...Как же эту боль мне преодолеть?..
Расставанье — маленькая смерть.
Расставанье — долгий путь к Началу,
Но смогу я этот путь
Пройти когда-нибудь.

«Товарищи, да он меня здесь хоронит! Такую молодую и полную сил!» — расхохоталась Пугачева

...Авторы популярных песен нередко в беседах с журналистами рассказывают романтические истории создания своих сочинений. Тогда как внешне процесс написания проходит довольно обыденно. Композитор, возможно, сидит дома у рояля в халате и тапочках и пьет чай с колбасой, изучая текст будущей песни, который рано утром сонным голосом продиктовал по телефону его соавтор.

Не могу сказать, что мои песни с Пугачевой-композитором были написаны именно так. Но часть их действительно рождалась в рабочем порядке: музыка придумывалась на готовые стихи или же текст вписывался в музыку. И тем не менее с появлением многих наших песен связаны события, надолго оставившие след в памяти.

...«Когда я уйду» сложилась в день отъезда из Москвы. В ту пору я жил в Ленинграде и совершал частые рейды в столицу, привозя певице новые и новые варианты песенных стихов, которые она или решительно отвергала, или же оставляла для дальнейшей работы.

Я ехал в такси, направляясь в Театр эстрады, где у Аллы были сольные концерты. Вытащил блокнот, авторучку и, сам не зная почему, стал писать стихи об уходе, о прощании со Сценой...

Концерт только-только кончился, и в гримерной Пугачевой толпилось множество восторженного народу — кто с цветами, кто за автографом, кто с подарочным тортом...

— Я уезжаю, — сказал я Пугачевой и протянул листок с дорожными стихами, — а это тебе. Дома прочитаешь.

— Почему дома? — весело воскликнула еще не остывшая от успеха певица. — Сейчас и почитаем!

Я вздрогнул.

— Когда я уйду! — объявила она и начала нечто вроде экзекуции, ставя после каждой прочитанной фразы большие вопросительные знаки и делая многозначительные паузы:

— Когда я уйду?.. Далеко-далеко?.. Ну-ну. Не мучаясь?.. Хм... И не тревожась?.. Быть может, вздохнет кто-то очень легко?? Д-да-а... А кто-то заплачет, быть может?!. Товарищи, да он меня здесь хоронит! Такую молодую и полную сил! — Раздался хохот. Я немедленно покинул первопрестольный град и увез свою обиду в ленинградскую квартирку, на улице имени поэта Некрасова.

А через день она позвонила:

— Илюшка, ты живой?

— Живой.

— Тогда приезжай.

— Зачем? — Да я тут на «Когда я уйду» музыку написала...

...Из Ленинграда в Москву мы перебрались в августе 1984 года. Квартира была просторная, в самом центре, на улице Горького. Правда, не наша, но чувствовали в ней мы себя как дома.

Две семьи — пугачевская и моя — жили в дружбе и согласии. А в январе мы наконец получили свою собственную квартиру и, попрощавшись с гостеприимным кровом, уехали в Крылатское.

Давно уже миновали дни нашего «коммунального» бытия, но мы и теперь с легкой грустью вспоминаем о них, о нашем импровизированном домашнем театрике, о незабываемой встрече Нового года, о ночных бдениях у рояля и о том, как хором пели «Эй! Вы там, наверху!» и как заставляли Раймонда Паулса танцевать с нами под его же музыку.