Тридцать лет назад Татьяна Тарасова начала карьеру тренера, а сейчас по числу золотых медалей своих учеников на чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх она бесспорно лидирует среди коллег, причем с большим отрывом. Не случайно же американцы занесли Татьяну Анатольевну в список 25 лучших тренеров мира.

Ирина Роднина и Александр Зайцев, Ирина Моисеева и Андрей Миненков, Наталья Бестемьянова и Андрей Букин, Марина Климова и Сергей Пономаренко, Илья Кулик , Алексей Ягудин — имена этих «тарасят», золотыми буквами вписанные в мировую историю фигурного катания, известны всей планете.

20 лет назад, в 1988-м, в очередной раз подарив родине олимпийских чемпионов, Татьяна Анатольевна решила уйти из спорта в искусство — тоже ледовое, ею же несколькими годами раньше и созданное в Советском Союзе. Покорила мир потрясающими ледовыми шоуспектаклями, а затем... вернулась к тренерству. Ныне же, в 2008 году, новое достижение: российское издательство «Астрель» издало книгу «Красавица и чудовище» — мемуары Татьяны Анатольевны. А вспомнить ей есть о чем...

«Если театр живет системой Станиславского, то хоккей — системой Тарасова»

...Кататься я начала в пять лет, в детском парке имени Дзержинского, на катке чуть побольше, чем две комнаты обычной квартиры... В шестилетнем возрасте я довольно спокойно ездила одна по Москве в общественном транспорте... Давали мне десять копеек на расходы, и я, очень самостоятельная, собирала сама сумку и отправлялась на тренировку... Позже, уже на соревнования, начала приходить мама. Отец появился на трибуне, когда мне исполнилось 14 лет и я на соревнованиях выполнила норму первого разряда. Следующий его визит на соревнования фигуристов, в которых участвовала дочка, состоялся спустя еще четыре года, во Дворце спорта в Лужниках...

Мама прожила с отцом огромную жизнь... Длинную, интересную и очень тяжелую, потому что с талантливым человеком всегда тяжело жить... И все это время она была опорой для него, такого сильного, такого знаменитого, такого популярного (Анатолий Тарасов был известнейшим советским хоккеистом и хоккейным тренером. «Британская энциклопедия» назвала его «отцом российского хоккея», сделавшим СССР «доминирующей силой в международных соревнованиях. — Ред.). Как мама переживала все отцовские матчи! Имея возможность ездить с отцом за границу, воспользовалась она этим правом всего два раза: боялась отца потревожить...

Меня воспитывали мама и обе бабушки, ведь папа всегда или на соревнованиях был, или на сборах... Мама меня... лупила. Потому, что, как она потом сама объясняла, я из тех детей, не драть которых было невозможно... Около нашего дома прятали под землю речку Таракановку, и залезать в приготовленные для этого трубы почему-то приносило огромное наслаждение. Часами, несмотря на строжайший запрет, я в них сидела... Выбираешься долго-долго, но в конце трубы тебя за шиворот моментально выволакивают. Мама старалась хотя бы через двор пройти спокойно, но, как правило, не выдерживала и, не доходя до нашего подъезда, начинала меня мутузить...

Вещами меня не баловали, но когда отец привозил что-то новое, со мной сразу же случалась какая-нибудь неприятность. Папа купил мне в Праге ботинки, красненькие, на белом каучуке, — так ребята бросили меня в стоявшее во дворе огромное металлическое корыто с остывающим варом — я тут же к нему и прилипла новыми ботинками... и полчаса стояла в этой ванне: ноги по щиколотку в вар засосало. Увидев меня с балкона, прибежала мама... Что делать — неизвестно, хоть снова огонь разжигай, чтобы вар расплавить. Протянула она мне палку и со страшными усилиями вытащила... Как-то отец посадил меня на свой велосипед, чтобы покатать, и у меня тут же нога попала в спицы... Купила я машину, какое-то время водила ее сама. Мама, зная мое отношение к новым вещам, сразу же, как я только отъезжала от дома, начинала звонить повсюду... приехала ли я... Видя ее переживания, я не выдержала и продала машину...

...Росли мы с сестрой довольно самостоятельно, без постоянных нравоучений и ненужной опеки... Лишь однажды, когда я поняла, что из спорта надо уходить, и хотела пойти в Государственный ансамбль народного танца СССР, отец круто поломал все мои радужные планы (в них, кстати, входила и мечта поступить в ГИТИС, на балетмейстерское отделение). Он сказал, что артисток в семье не было и никогда не будет. Я поступила по его настоянию в Институт физкультуры, где училась долго и довольно безобразно. Впрочем, в фигурное катание ведь тоже определил меня отец: «Уж если родилась девочкой, то пусть хоть на коньках стоит». И мою дальнейшую судьбу после вынужденного прекращения занятий спортом определил отец, сказав, что в профессии тренера я найду себя, найду счастье, найду все, о чем могу мечтать в жизни...

...Для отца, кроме тренерского дела, ничего на свете не существовало... Но он никогда не говорил о себе как о человеке, стоявшем у истоков зарождения хоккея с шайбой в нашей стране и поднявшем эту игру до международного уровня...

Хотя отец в наши детские годы был одной из самых популярных фигур в стране, на нас с сестрой Галей это никак не отражалось... Когда я начала работать тренером, звание «дочка Тарасова», возможно, на первом этапе и помогло, но признания я добивалась сама... Теперь уже многие из болельщиков и не знают, что я дочь «того самого хоккейного» тренера.

...Прекрасно помню времена, когда папа еще играл... Совсем маленькой мама брала меня с собой на стадион «Динамо» — показать отца в игре. «Таня, Таня, смотри — вон папа!»... За ним, увлеченные им, шли игроки. А за его хоккеем пошла вся страна... Мне кажется, если театр живет системой Станиславского, то хоккей — системой Тарасова...

«Забор нашей дачи был залатан старыми поломанными клюшками, и калитка собрана из клюшек»

...Не помню папу без блокнота, без огромного количества записок на столе... Каждый день с пяти утра отец писал. Не начинал дня, пока не придумывал десяти новых упражнений на разные группы мышц... Разрабатывая тактику хоккея, он сперва рисовал хоккеистов, потом вырезал их из картона. Тогда еще не было железных коробок, где фигурки двигаются на магнитах, и он приделывал к картонным человечкам кружочки-опоры. И колдовал над своим ящиком часами...

Нас, дочерей, он очень любил, но держал в строгости... Даже зимой выгонял меня в половине седьмого утра на улицу, на мороз, и с балкона следил, чтобы я не валяла дурака, а серьезно разминалась... Не разрешал ездить на лифте. Такой огромный и толстый, он даже в преклонном возрасте спускался по лестнице только бегом.

...Наш дом, конечно, жил папиным делом. И когда его команда выигрывала чемпионат мира, мы с Галей, сестрой, целовали на экране телевизора всех наших игроков, которых поочередно показывали крупным планом. Наконец появлялись отец с Аркадием Ивановичем Чернышевым. Большего счастья, чем в это мгновение, не помню. Тогда ведь все только начиналось: хоккей, трансляция по телевидению чемпионатов...

В 1972 году в Саппоро я как тренер поехала на первую свою Олимпиаду, а отец, как позже выяснилось, на последнюю... Хоккейная сборная СССР в Саппоро победила, считали, что в Москве его ожидают награды, но наград не дали, а в следующем сезоне отец попрощался с командой. Я до сих пор не могу понять, почему это произошло... Ему было 54...

В тот год родители купили дачу, чтобы отец мог отвлечься на что-то другое. И он неистово занялся выращиванием цветов... Я не знаю, сколько у нас цвело весной тюльпанов. По-моему, несколько тысяч... Он развозил их нянечкам, врачам в ЦСКА, всем... И все сажал что-то новое, экзотическое... Носился по участку в наколенниках и в майке с надписью на спине «тренер». Забор был залатан старыми поломанными клюшками, и все кустики подвязаны к клюшкам, и калитка собрана из клюшек... На эту дачу отъезжающий в НХЛ Слава Фетисов приезжал к нам, чтобы получить от отца рекомендации...

...Два раза я видела, как отец плакал. Первый — когда мы перевернулись на машине. Ехали с юга. Помню, как рассыпались по шоссе помидоры. Машина выскочила на кусок дороги, залитый маслом, отец ее удержать не смог. Мне было семь лет. Я спала на заднем сиденье, поэтому и влетела головой в дверную ручку... Очнулась не сразу, сотрясение мозга получила тяжелое, голова вся была залита кровью, платье тоже, а отец лежал на переднем сиденье и рыдал.

Второй — после того знаменитого матча ЦСКА — «Спартак» в чемпионате страны 1969 года, где он, показывая на секундомер, объяснял, что период уже закончился... Он отказался выводить команду доигрывать встречу, и через день с него сняли звание заслуженного тренера. Отец сидел дома один, я вошла случайно: он плакал...

...На тренировку он ко мне пришел всего один раз, я тогда работала с Ирой Родниной. Увидев, что я вышла на лед без коньков, он молча отсидел всю тренировку и так же молча ушел. Я долго не знала, как к нему подступиться. Разговаривать со мной он вообще не хотел...

«Когда Ирина Роднина и Александр Зайцев попросили тренировать их, первым моим чувством был испуг»

...О том, что уже знаменитая Ирина Роднина и Александр Зайцев ушли от своего тренера Станислава Алексеевича Жука, я долго не знала. Я сидела дома, когда раздался телефонный звонок. Звонил Жора Проскурин, который в те годы работал тренером по парному катанию в Спорткомитете. «Таня, никуда не уходи, — попросил он, — через 15 минут к тебе Роднина с Зайцевым приедут... Договариваться с тобой о совместной работе»... Первым моим чувством был испуг. Я не знала, что делать: тыкалась по углам квартиры и 20 минут была сама не своя. В дверь позвонили. Они вошли, очень собранные... Сели рядышком и, по-моему, хором сказали: «Таня, мы пришли, чтобы предложить тебе работать вместе с нами...» Я сказала: «Постараюсь вас не подвести... Давайте попробуем»...

Ира с Сашей ушли, а я, обалдевшая, осталась в прихожей. Пришла в себя, позвонила отцу. «Ну смотри, Таня, — сказал он, — берешь на себя огромную ответственность. Теперь не о себе думай, ты ее не можешь подвести (он ласково называл Роднину «великая чемпионесса»). Ты теперь ночью спать не должна, пока им что-нибудь интересное не придумаешь... Если она у тебя просто так годик-два покатается, прощения тебе не будет»...

...Тяжело мы работали... Ира мне не позволяла смотреть в сторону, шла на всяческие ухищрения, только бы не отпускать моего внимания от себя. То разговаривать вдруг перестанет на тренировках, то озлится, непонятно с чего... Я видела, что ей не хватает добрых слов, и старалась как могла... И мы стали близкими людьми. По имени и отчеству называть им меня было трудно, разница в возрасте невелика — три-четыре года, и Саша стал меня звать тетей Таней, так за мной это и закрепилось... Когда они пришли ко мне, я воспринимала их как временное явление в своей жизни, ограниченное Олимпиадой в Инсбруке. По-моему, они и сами думали так же, а в итоге задержались у меня на шесть лет.

...В турне по Америке зал вставал, когда катались Роднина и Зайцев. Любили их. За мощь, за скорость, за Ирин жест, когда она, вытянув руку и наклонясь вперед, летела надо льдом... После турне, после отпуска, мы приехали всей командой в Томск, и Ира мне говорит: «Таня, что-то я себя плохо чувствую»... Я отправила их с Сашей в Москву. А через несколько дней звонит Зайцев: «Тетя Таня, Ира ждет ребенка!»... До Олимпиады было еще полтора года, и я почему-то ни на секунду не сомневалась, что они будут выступать в Лейк-Плэсиде.

Я снова уехала, а Ира легла в больницу. Когда я вернулась, то личико у нее так вытянулось, что я сразу подумала: надо ей сделать что-то очень приятное. Говорю ей: «Ирка, приходи ко мне, я тебе что-то покажу»... Она приехала, и я ей объявляю: «Я тебе сейчас покажу музыку, под которую вы будете кататься на Олимпиаде». Ира скептически это выслушала. Я поставила пластинку с романсом Свиридова, включила проигрыватель. И смотрю, как у нее начало лицо меняться, глаза загорелись. «Правда?» — спрашивает она. «Конечно, — кричу я, — ты такая сильная. Родишь, через месяц выйдешь на каток. Мама тебе с ребенком поможет. Все будет отлично».

...23 февраля, в День Советской армии, родился Саша-маленький. Саша-большой пришел к нам, и мы втроем — с нами был мой муж — поехали к Ире в больницу. Под окнами клиники мы пели, кричали, танцевали... А через три дня, 26-го, я стою у роддома, гляжу в ее окно. Ирина жестами просит смотреть внимательнее, и я вижу, как она поднимает ногу. Я, честно сказать, испугалась и стала кричать: «Опусти ногу!»

...Через полтора месяца звонит мне Ира и этаким сладеньким голоском говорит: «Сашка плачет, а я знаешь, что придумала, чтоб его успокоить? Я беру его на руки и приседаю 100 раз. И ему хорошо, и у меня ноги крепнут. А если он плачет снова, то я его поднимаю вверх, сколько сил хватает». В этом вся Роднина! Она всю жизнь поднималась вверх по лестнице... Она четко знала, какую следующую ступеньку ей надо преодолеть. И преодолевала... Маленькая, с грудным ребенком, вся в комплексах и сомнениях насчет своего будущего, она твердо заявила, что придет на тренировку, когда сама поймет, что набралась сил.

И она пришла. Через два месяца после родов — толстенькая, неуклюжая. Видели бы вы ее первый выход на лед! Пытается прыгнуть, а к ногам будто гири подвешены. Так она по сантиметру, по сантиметру отрывалась ото льда, взлетая ввысь. Лица нет, одни глаза горят. Коляска стоит во дворе. И так потихонечку-потихонечку, сперва простые поддержки, простые хваты, а потом все сложнее и сложнее... Через три месяца Роднина уже каталась, прыгала...

...Наши отношения трудно назвать идеальными. Мы часто ссорились в процессе работы, в спорах доходили до крика... Они кричали друг на друга, я кричала на них, потом мирились... К их победам привыкли, спокойно говорили: «Ну, Роднина всегда выиграет». Десять лет они доказывали себе и всем, что являются лучшими из лучших. И никто не знает, чего им это стоило...

«На пьедестале почета Ирина заплакала. Плакала и я, понимая, что прощаюсь с этой чудесной парой...»

...До Лейк-Плэсида мы две недели тренировались в маленьком городке под Бостоном... Этот маленький городок, по-моему, весь перебывал на наших тренировках... А пресса взахлеб писала о паре Тай Бабилония — Рэнди Гарднер (известные американские фигуристы, чемпионы мира 1979 года, которые тогда претендовали на олимпийское золото. — Ред.), о том, как Бабилония развенчает «непобедимую» Роднину...

В олимпийской деревне я жила в комнате вместе с Еленой Анатольевной Чайковской. Мы с ней сразу же стали передвигать мебель, так как кровати в комнате были установлены в два этажа, а никто из нас наверх забираться не хотел. Кровати разбирать начали ночью и до утра пытались разместить их в нашей каморке. В итоге прохода между ними не оказалось, спали мы в одной, как бы двуспальной кровати, и, чтобы попасть в дальнюю, надо было переползать через ближайшую. После всей этой суеты я рухнула как подкошенная и уснула, а Чайковская отправилась стирать олимпийский тренировочный костюм. Проснувшись, я с восторгом и удивлением обнаружила, что сушится мой костюм, который Чайковская ночью выстирала, приняв за свой...

...За три дня до начала соревнований арбитры нашли три ошибки в произвольной программе Родниной и начали их показывать по телевидению... Я попросила выключить в блоке, где мы все жили, телевизор, запретила приносить к нам газеты и вообще разговаривать на эту тему... Ребята обо всей этой кутерьме и о моих муках не знали...

До старта я никуда не ходила, в последний день ни с кем не общалась. Это мое обычное состояние накануне соревнований. Вечером мы пришли во дворец... Бабилония — Гарднер вышли на лед третьими в группе сильнейших... Она — первая, он за ней... и у борта падает. Поднимается, хихикает, а коньки из-под него снова уезжают... Он белый как мел... Бабилония берет его за руку и выводит к красной линии. Тут же он поворачивается и убегает со льда, тренер держит, не пускает его дальше... Бабилония поворачивается... партнера уже нет на льду. Она едет к борту и рыдает... Гарднера уговаривали, но он вырвался и убежал. Больше я его не видела. Зал, весь увешанный плакатами «Бабилония лучше Родниной», молчал...

Когда Ира и Саша вышли на лед, у меня руки свело так, что в течение получаса после их программы кисти буквально окостенели, и мне пришлось делать уколы, чтобы я могла пошевелить пальцами. У ребят же запас эмоций выплеснулся за день до заключительного вечера. На табло зажглись оценки. Саша подошел ко мне: «Тетя Таня, держи». Я ему плечо подставила, он в бессознательном состоянии, а у него интервью собираются брать, камеры наставлены. Зато Ира как будто сил у бортика хлебнула: «Тетя Таня, я третий раз олимпийская чемпионка!!!» Я говорю: «Ты что, даже не устала?» — «А что уставать, когда третью Олимпиаду выигрываешь!» — «Саше плохо». — «Отойдет», — отвечает Ира. Мы положили Сашу, дали ему нашатыря... И они поехали к пьедесталу. Там Ирина заплакала. Плакала и я, понимая, что прощаюсь с ними...

...Вот уже много лет Ира живет в США, в Калифорнии, в местечке Лейкэрохет, что в паре часов езды от Лос-Анджелеса. Из этого городка, куда перебралась, оставив Москву, она ни разу не переезжала. Ира тренирует любого желающего покататься на катке, где она служит, вне зависимости от возраста и умения кататься. Главное — может ли клиент оплачивать ее уроки. И Зайцев, с которым она давно разведена, тоже там, в том же клубе. Ира его позвала, и... у него от учеников отбоя нет...

Запрограммировано ли было то, что им, чуть ли не самой знаменитой советской паре, предстояло расстаться? Нет, конечно... Отпустили бы их с богом в западное ревю, тем более что любое из них предлагало за великую Роднину и Зайцева колоссальные суммы. Настоящие советские люди, они хотели отдавать все свои гонорары родному государству, оставляя себе мизер, — только чтобы работать, кататься... Они должны были вдвоем, взявшись за руки, уже с ребенком и со всеми своими золотыми медалями... уехать на Запад и... под громовые овации выходить на лед. Вот тогда бы они жили по-другому. И вместе... А потом, уже став звездами на отдыхе, может быть, они и стали тренировать, предварительно открыв свою школу. Но у нас даже думать о таком считалось уже преступлением. Власть, для прославления которой они столько сделали и у которой считались любимчиками, им жизнь и погубила.

...Ира не была готова к тренерской судьбе и не заслужила тех испытаний, что выпали на ее долю. Я говорю и об отъезде, и о том, что она, по сути дела, осталась одна с двумя детьми на руках, без всякой помощи. Я ее видела там, в Лейкэрохете, однажды, когда приезжала к Климовой и Пономаренко, они живут по соседству. Я застала ее, может, просто так совпало, далеко не в лучшем состоянии. Ей, суперчемпионке, не подобало судиться со вторым мужем, чья фамилия известна только его близким родственникам из какого-то украинского местечка. Она должна иметь школу «имени себя»... Не по их с Сашей талантам то, чем они сейчас занимаются...

«Мой талисман — латаная-перелатаная кожаная черепашка. Она положила начало моей коллекции, в которой сейчас больше 400 черепах»

...Я вспоминаю свою спортивную молодость. Тогда не было Дома моделей, и костюмы нам шили родственники, причем из обычных тканей, в особых случаях — из панбархата. Что такое колготки, мы в те времена не знали и выступали в шерстяных рейтузах. Праздником было, если удавалось выклянчить в Большом театре хлопчатобумажные трико. Трико шились исключительно розового цвета, и все мы с одинаковыми поросячьими ногами по очереди выбегали на лед...

И сейчас существуют для костюмов в фигурном катании свои ограничения. Хочешь сшить из золотой ткани — пожалуйста, но только если ты чемпион... Это негласное, но всеми принятое правило. Уверен в себе — шей...

...Я никогда не верила в приметы. Да и не приняты были, когда я выступала, всякого рода амулеты. Но вот мы с Жорой Проскуриным стали ездить на чемпионаты мира и Европы, и я обратила внимание, что девочки в раздевалке сидят кто с куклой, кто с плюшевой собакой, короче, каждый что-то в руках теребит... А у меня — ничего. Я знала только, что ботинки всегда начинаю шнуровать с левой ноги, но это получалось совершенно автоматически... Когда перешла на тренерскую работу, так же автоматически неизменно начала шнуровать ботинки с... правой ноги... Теперь во время соревнований я три дня костюм не меняю... Долго не снимала на соревнованиях шубы, потому что когда-то Андрей Букин назвал ее счастливой. И если Наташе и Андрею казалось, что шуба приносит счастье, я готова была ее носить даже летом.

Мой талисман — латаная-перелатаная кожаная черепашка. Известный в 1960-х тренер сборной ГДР Йохан Линднер как-то подошел ко мне, протянул маленькую набивную, обшитую искусственной кожей черепашку и сказал: «Я знаю, она принесет тебе счастье»... Это произошло 30 лет назад, когда после трех недель совместных занятий я выпустила на международные соревнования свою первую в тренерской жизни пару...

Объехав со мной весь мир, сшитая из кусочков черепашка стала рваться. В 1980-м, накануне Олимпиады в Лейк-Плэсиде, я дала ее Родниной, и Ира ее аккуратно подштопала... А перед чемпионатом СССР 1983 года отдала починить Наташе Бестемьяновой. Наташа вернула черепаху мне перед чемпионатом Европы, на котором они впервые с Андрюшей завоевали золотые медали.

В Саппоро на Олимпийских играх 1972 года Юра Овчинников (известный советский фигурист-одиночник, чемпион СССР. — Ред.) 13 февраля, в день моего рождения, сказал: «Ты сама похожа на черепаху Тортиллу, вот тебе на память игрушечная», — и преподнес хорошенькую черепашку, в шапочке и с бусами на шее. У меня стало уже две черепахи... Сейчас в моей коллекции их больше 400. Саша Зайцев привез мне с Кубы чучело настоящей черепахи, Марина Неелова нашла для меня стеклянную черепаху в Венеции... Мой муж, Владимир Крайнев привозит черепах из всех своих гастролей... «Такое впечатление, что ты не с людьми работаешь, а в зоопарке, — говорит мне мама. — Все медали и кубки выставляют на полки, а ты черепах»...

«Володю Крайнева в мужья мне нагадали по... росе»

...Меня все время окружает музыка. На тренировке магнитофон работает беспрерывно, дома репетирует муж... Возвращаясь домой, я выключаю все, что можно выключить... Я отдыхаю только в тишине. Володя обычно репетирует, когда я на работе. Но я... люблю его слушать... И я люблю петь с Володей. Мой с ним дуэт чаще всего возникает, когда он везет меня куда-нибудь в машине. Его бесконечные гастроли, мои соревнования, сборы... и мы поем «Когда два сердца разлучаются»...

Жизнь с Володей подарила мне и много прекрасной музыки, и дружбу с самыми замечательными музыкантами: Спиваковым, Рудиным, Башметом. А познакомилась я со своим будущим мужем в доме композитора Марка Фрадкина. Его дочка Женя была моей подругой... Талантливого и уже очень известного пианиста, лауреата первой премии конкурса Чайковского Владимира Крайнева в доме Фрадкиных звали Вовой, он там тоже ходил в любимцах и тоже дружил с Женей... Я жила одна, и Женя все время твердила: «Надо тебя познакомить с Крайневым»...

Как-то мы с Мариной Нееловой и Леной Матвеевой поехали к гадалке... Бабушка гадала по... утренней росе. Попали мы к ней чудом, собравшись чуть ли не в полседьмого утра... Старушка — божий одуванчик... начала с того, что два года назад умер мой муж... Я попросила: «Не надо мне больше ничего говорить. Я не хочу больше ничего слушать». Но она приказала: «Нужно дослушать». Сказала мне: «...Ты познакомишься с человеком, который пляшет и поет, у него профессия на одной ножке... вроде как артист, но не артист. Не тот, что по телевизору выступает, но очень известный... Выходи за него замуж, сразу будешь жить с ним хорошо, он будет тебя понимать». Выйдя от старушки мы хохотали до умопомрачения. Но кончилось дело тем, что запомнила я ее на всю жизнь. Звали бабушку — Прасковья.

Мы вернулись в центр, предстояло разъезжаться на работу, но поскольку встали ни свет ни заря, высвободилась лишняя пара часов... И мы решили заскочить к Жене Фрадкиной — попить чайку, немножко поболтать и разъехаться. Заскочили на базар, купили творога и прикатили к ней. Когда мы ввалились в квартиру, то на кухне с Жениной мамой уже сидел Крайнев. Я как вошла, так и сказала со смехом: «Вот он, мое счастье». А пребывали мы в таком виде, что буквально шапку нельзя было с головы снимать, мы еще собирались у Жени намыться и накраситься.

Крайнев мне: «Привет». — «Привет»... Он спрашивает: «Куда вам, девки?» И мне тихо: «Я тебя отвезу». Объясняю: «Мне туда-то надо», а про себя думаю: наглость-то какая, сразу на «ты». Через час он повез меня на работу... И вот мы с ним едем через Каменный мост, а за нами поднялись на небе две радуги прямо над Кремлем... Я ему: «Две радуги, я никогда в жизни такого не видела». Он мне: «Это к большому счастью». Через девять дней мы поженились.

Мама Володи, Иля Моисеевна, тогда выхаживала бабушку в Кишиневе, предстояло к ним туда ехать, показываться... Мы полетели на один день. Бабушка Вовина только-только отошла после инсульта, начинала говорить первые слова, но сразу у меня спросила, кто я и чем занимаюсь. Я сказала. Она очень медленно говорила: «А какое у тебя образование?» Я ответила: «Татьяна Иосифовна, я так много работаю, чуть ли не с самого детства, с девятнадцати лет, и эта работа так меня захлестнула, что не успела получить образование, но зато стала заслуженным тренером»... Она сделала паузу и сказала: «Человек без верхнего образования — не человек, а скотина», — повернулась к стене и больше не произнесла ни слова. Вся семья была в ужасе, а я смеялась как ненормальная...

...В любой семье, где один из супругов тренер, самым главным невольно становится его работа, так как семья, никуда не денешься, начинает жить в режиме тренировок, сборов, соревнований... Но обязанности хозяйки на мужа я перекладывать не могу и не собираюсь. Да и вообще как-то странно представить Володю — известного пианиста — за уборкой или готовкой... В доме, учитывая мои отлучки, должны быть запасы еды. Я приезжаю с тренировки, ставлю на маленький огонь огромную кастрюлю супа и, заведя будильник, ложусь спать. В два часа ночи встаю, иду снимать кастрюлю с огня... Котлеты или отбивные я готовлю в таком количестве, как небольшая заводская столовая к обеденному перерыву, и так же, как в столовой, они все съедаются за день — у нас дома всегда бывает много людей. Хотя я по наивности рассчитываю, что Володе обедов хватит недели на две...

Находясь в Москве, я не пропускаю ни одного Володиного концерта. Очень нервничаю, когда он играет... Внимательно слушаю, сколько аплодисментов, считаю, сколько «бисов»... Уши у меня вырастают до необыкновенных размеров. Мне очень стыдно, но как же иначе?! Я всегда и во время, и после выступления своих учеников очень внимательно слушаю аплодисменты зала. Всегда их тщательно взвешиваю... Это же точная оценка твоей работы. И у Володи, и у меня...

«Среди нас одна только Пугачева чувствовала себя свободным человеком»

...После Олимпиады в Калгари... я решила уйти из спорта в искусство (еще в 1984 году вместе с Юрием Овчинниковым и своими бывшими учениками — чемпионами и призерами советских и международных чемпионатов, Татьяна Анатольевна создала первый в СССР ледовый театр «Все звезды». — Ред.). Уход был тяжелым...

Проводился, кажется, президиум нашей федерации — фигурного катания... И вот этому высокому собранию я сказала, что... факты обирания спортсменов вопиющие... Сказала и о том, как уничтожают тренеров, как стравливают между собой тренеров и спортсменов. Приводила голые факты. Но во всем зале, где находилось, наверное, человек сто, никто меня не поддержал... Помню, что выходила я, но ног не чувствовала... А когда вышла, упала как подкошенная... Валялась в траве, рядом мальчишки играли в мяч... Меня обступили, узнали, принесли водички. Я попила своих таблеточек, еще немножко передохнула. Потом дала им денег, они купили мне мороженое, себе тоже. Я посидела на траве, поела мороженое, потом остановила такси и уехала к другу на дачу, в Жуковку...

Так я уходила из спорта, уверенная, что снова в нем не окажусь. А через четыре года вернулась с Климовой и Пономаренко... А потом еще — с Илюшей Куликом, с Пашей Грищук и Женей Платовым, с Алешей Ягудиным...

...Когда-то мои «театрально-ледовые» профессионалы выступали совместно с «Бим-Бомом» Валерия Левушкина: ...«Бим-Бом» играет, ребята танцуют под их музыку... Первый наш «общий» номер назывался «Балет, балет, балет». Он был поставлен на песню Пугачевой, которая исполняла ее так пронзительно, что, когда я ее слушала, у меня рождалось то же чувство, что на просмотре балетного спектакля. Я решила поставить танец на эту песню... С «Балетом» и еще множеством других танцевальных номеров мы с «Бим-Бомом»... устроили премьеру совместного концерта во Дворце спорта в «Лужниках»... Билеты были проданы все без остатка, только углы, где выгородили сцену, оставались свободными. И я, и самых лучших побуждений, пригласила Аллу, потому что знала: на ее песню я поставила очень хороший номер, и мне хотелось ей его показать.

Я не особо прислушивалась к тому, что пел «Бим-Бом», а они в основном пародировали репертуар Пугачевой. Я никак не могла себе представить, что она может так бурно реагировать, что она так не любит пародий на себя... У меня никакого опыта общения с выдающимися звездами эстрады, кроме как с ней, не было, но ведь именно она мне помогла, давала советы, приходила ко мне в дом. Я ее очень любила и люблю по-прежнему как певицу, как нашу самую яркую звезду, перед чьим талантом я преклоняюсь...

...Она приехала во Дворец, как королева, дождалась, когда погасят свет, и в сопровождении Евгения Болдина и Ильи Резника прошествовала на свое место. В зале все встали, все 12 тысяч(!), и начали ей аплодировать. Все равно Пугачеву даже в темноте люди сразу же увидят. Наконец зал на нее насмотрелся, все сели, начался концерт. И тут же я услышала свист и какой-то шум в ее ложе... Номер «Балет» стоял по программе в самом конце, и, приглашая Аллу, я сказала: «Ты не приходи сразу, потому что тебе будет неинтересно смотреть весь концерт. Приходи к восьми часам, ко второму отделению». Так вот сама же Пугачева начала свистеть, а я сначала и не поняла, кто там безобразничает.

Я стояла внизу, в проходе около льда... Нарастает шум на трибуне, бежит ко мне Синилкина (директор Дворца спорта «Лужники». — Ред.), за ней бежит ее заместитель: «…Там Пугачева скандалит». Мне нужно срочно принимать какое-то решение, я уже сама вижу, что Алла хочет выйти на лед, как раз с того угла, где я стою... А с углов выскакивали пары, и в этих же углах еще и находились встроенные лестницы, по которым во время действия мои артисты поднимались со льда на сцену. Алла хочет пройти именно туда. Но я ринулась ей навстречу, я тоже крепенькая, и встала стеной. Тут поменялась музыка, а она пробует, как ей выйти в туфлях на лед, это же непросто, тем более надо пройти полтора-два метра до лесенки. Я понимаю, что она хочет подняться на сцену.

Сейчас-то я ужасно жалею, что помешала Алле это сделать, потому что мог произойти фантастический, поворотный момент в спектакле. Тогда я плохо знала законы шоу-бизнеса, потому страшно боялась скандала. Сейчас я бы ей постелила ковровую дорожку, потому что концерт приобрел бы невероятную известность, что дается только скандалом. Более того, зная непредсказуемость нашей звезды, я теперь понимаю, что она могла и сама запеть — в этом случае вечер в Лужниках вошел бы в историю, а мы бы с ней потом как-нибудь по-доброму всегда бы разобрались. Но... тогда была советская власть — и все тряслись и всего боялись... Среди нас действительно одна только Пугачева чувствовала себя свободным человеком.

...Так вот, она попробовала ногой лед, а в это время выскочили с углов пары фигуристов, ведь уже пошла их музыка... Алла отшатнулась прямо на меня, потому что действительно страшно, они выскакивают на диком ходу, как тигры в цирке... Я ее взяла за руки и повела за кулисы... Она кричала: «Какое ты имеешь право такое показывать, почему эти суки меня пародируют... ты меня для чего позвала!!!» — «Господи, Алла, пародии делаются на всех популярных певцов, и все воспринимают это спокойно. Ты выдающаяся актриса, что тебе на это обращать внимание?» А она хочет, поскольку мы уже за кулисами, снова подняться на лестницу и пойти на сцену, чтобы сорвать спектакль. Я ее держу, и держу крепко. Говорю: «Не пойдешь туда, не пойдешь, ты тоже поешь «Белую панаму», и мы тебя вынуждены слушать. Прекрати, прекрати, это тебя недостойно». Даже в такой экстремальной ситуации я ее прошу: «Останься со мной, останься на мой номер, он же тебе посвящен»... Я по-прежнему держала ее за руку, но мы пошли совсем уже за кулисы, от сцены все дальше, дальше, дальше. Я думала, что она отойдет, но она не успокоилась — отдышалась и ушла.

Потом, через несколько лет, я ходила на ее концерты, но уже не подходила к ней никогда. Через общих друзей передавала приветы. Она мне тоже передавала приветы, но мы больше не встречались...

«Мы живем за границей, чтобы работать в... России»

...В 1984 году мы с Володей, придумав ледовый театр, дали толчок новому делу в Советском Союзе. Устроили жизнь десяткам спортсменов, будто подгадав новое время, когда их таланты будут востребованы на Западе. Пусть нет сейчас театра, но мое дело продолжается, ведь все они работают, чем я очень горжусь, в лучших шоу мира. И почти все на главных ролях...

С Володей мы в 1992 году переехали в Ганновер, где у него пожизненный профессорский контракт с местной консерваторией. Но дом в Германии живет большей частью года без меня... Я уже несколько лет перед началом очередного сезона живу в Америке. Живу там ради того, чтобы работать в России. Не очень-то все это и легко, тем не менее мы вместе с Володей уже 20 лет... Мы не хотели уезжать из России. Не хотели, но уехали, а теперь постоянно возвращаемся... В любых учеников приходится вкладывать деньги. Иначе получится, что только богатые могут брать уроки, а талантливые нет. Очень часто эти понятия не совпадают, поэтому зарабатываешь там, а тратишь здесь. Вкладываешь деньги в свою же профессию. Потому что, кроме этой профессии, в жизни ничего важнее не осталось. Она и первая любовь, и первая страсть, и наркотик, который держит и не отпускает. На свое дело, как морфинист на укол, ничего не жалеешь...

В своей родной Москве... я работаю сейчас на катке «Серебряный». По нему прогуливаются какие-то странные люди. Администраторов штук 20, все в темных очках, накачанные мальчишки. Мне страшно... Пару раз меня пытались оттуда выставить за дверь вместе с чемпионом мира...

Я живу сегодняшним днем — следовательно, работой. Вся моя жизнь состоит из жизни моих учеников... Каждого из них я любила и люблю. Они подарили мне удивительную вещь. Через них я разговаривала с миром. И миллионы людей меня «слушали». Такое не каждому выпадает...