Увидеть Вадима Мулермана на сцене — большая редкость. Найти диски с его записями в Украине — невозможно. Современная молодежь вообще не знает этого артиста — прошло уже почти 40 лет, как Мулермана отстранили от телевидения и радиоэфира. Все его записи были вырезаны и уничтожены, а пластинки — изъяты из продажи. В последнее время он иногда дает интервью российским радиостанциям, изредка выступает с концертами в России. До обидного мало. До обидного рано его «ушли»...

Однако для старшего поколения он был и остается кумиром. Его знаменитые песни — «В хоккей играют настоящие мужчины», «Лада», «Последняя электричка» — пережили самое страшное — запрет. И, вопреки этому, не стерлись из памяти народа, что для артиста важнее всего.

«Пришлось выбирать между спортом и курением, и я выбрал последнее»

Вадим Иосифович назначил мне встречу в подвальном этаже одного из корпусов Харьковского национального университета имени В. Н. Каразина. Именно здесь находится Молодой театр-студия Вадима Мулермана, который был открыт в начале этого года. Работа с талантливой молодежью больше всего занимает сейчас артиста. А в последний месяц добавились еще и хлопоты по подготовке к юбилею. На 18 августа в Харьковском оперном театре запланирован праздничный вечер под названием «Хмуриться не надо, ладно?»

Заметив на рабочем столе артиста таблетки, справляюсь о его здоровье.

— Конечно, все пережитые неприятности сказываются теперь на самочувствии не лучшим образом, — Вадим Иосифович снова берет в руку телефон (ему никак не удается связаться с Москвой. — Авт.). — А сегодня с утра давление подскочило, видимо, от вчерашних переживаний. Вчера позвонили и сообщили, что Володя Макаров умер. «Последняя электричка» — это его песня. Приглашал его на свой концерт, хотел сюрприз для зрителей сделать. А он взял и раньше времени «сюрприз» преподнес. На похороны вот собираюсь... Умер во сне, как и Валера Ободзинский. Куряка был заядлый, кашлял сильно...

— Вы тоже сигарету из рук не выпускаете. Странно, что голос не хрипит.

— Извините, Анечка, я курю. С двенадцати лет еще. Знаете, я с детства занимался спортом и, когда стал вопрос выбора — спорт или сигареты, выбрал последнее. А настоящие мужские голоса — баритоны и басы — от никотина не становятся хуже. Это еще Федор Иванович Шаляпин, который тоже был заядлым курильщиком, говорил. Садятся только теноры и женские голоса. Вообще же голос либо есть, либо его нет.

— Свою знаменитую «Последнюю электричку» Владимир Макаров вам подарил?

— Просто в какой-то момент мне ее «приписали». Только после этого я стал ее исполнять. Но всегда оговаривал, что она принадлежит Макарову.

С Ободзинским, с которым мы поддерживали приятельские отношения, у нас тоже была одна песня на двоих — «Колдовство». Валера записал ее для кинофильма «Русское поле», однако песня прошла фоном и не запомнилась слушателю. Тогда композитор Алик Флярковский предложил исполнить ее мне. Валера был не против. И уже от меня эта песня, как говорится, пошла. Но когда мы встречались с Ободзинским в одном концерте, я подходил к нему и говорил: «Валера, сегодня ты имеешь право ее петь».

«В «черном списке» Гостелерадио я стоял под пятым номером. Под первым — Солженицын»

Карьера Вадима Мулермана складывалась довольно удачно. Он выступал с ансамблем песни и пляски Киевского военного округа, работал с известными эстрадными и джазовыми оркестрами. В 1966 году стал лауреатом Первого всесоюзного конкурса советской песни, и в том же году его пригласили солистом в «Москонцерт». Спустя год победил на конкурсе песни в Братиславе, а еще через пару лет — в Праге. Но из «Голубого огонька», который был показан накануне 1970 года, его выступление «вырезали». Вадим Иосифович объясняет, почему так случилось:

— В свое время еврейские песни в Советском Союзе были запрещены. Но я, послушав записи знаменитых американских певиц сестер Бэрри, решил, что включу несколько таких песен в свой репертуар. Ведь они очень мелодичные, очень красивые. Я не говорю на иврите, но пою на нем хорошо.

— И до поры до времени это сходило вам с рук? Просто удивительно...

— Да, я работал тогда с оркестром Анатолия Кролла, которого считаю лучшим джазовым дирижером и музыкантом тех лет. Он сделал шикарную аранжировку нескольких еврейских песен, в том числе «Хава нагилы», «Тум-балалайки», которые я исполнял с вокальным ансамблем. Песни воспринимались публикой на ура. Но не всегда все так гладко проходило. Никогда не забуду начала арабско-израильского конфликта 1967 года. В тот момент я выступал в одном из больших концертных залов Москвы. Оркестр заиграл еврейскую мелодию, и вдруг из-за кулис женщина, отвечавшая за репертуар и за артистов, начала делать мне какие-то знаки. Не пойму, что она хочет от меня, песню, понятно, прервать не могу. В общем, отработал свое выступление, в зале — шквал аплодисментов. Захожу за кулисы и слышу от ответственной за репертуар: «Ва-а-ди-им, что вы наделали? Меня же с работы выгонят!» «В чем дело? Что случилось?» — спрашиваю. «Как же! — чуть не плачет женщина. — Сегодня евреи напали на арабов!» «А при чем здесь я? Какое отношение я к этому имею?» — недоумеваю. «Не знаю, — говорит, — но меня выгонят с работы». «Не волнуйтесь, — отвечаю ей, — если возникнет такой вопрос, скажу, что сделал это самостоятельно». И это ее спасло — я так и сказал.

— Это и стало причиной гонений на вас?

— До настоящих гонений оставалось еще три года. Да, меня вызывали на ковер в высокие кабинеты, в КГБ. Ну, ребята из органов меня уважали, они ограничивались предупреждениями. А вот в министерских кабинетах разговоры были довольно жесткие: «Этого нельзя делать, это запрещено, это сионизм!» Дошло до того, что «Хава нагилу» — эту песню счастья, призывающую веселиться и радоваться жизни, стали называть государственным гимном Израиля. Пришлось спеть гимн, чтобы чиновники поняли разницу.

А проблемы начались с записи «Голубого огонька» в конце 1969 года. Как раз перед этим я вернулся из гастрольного тура по Союзу с оркестром Юрия Саульского, и меня спросили на телевидении, что я мог бы показать для новогодней программы. Я показал «Хава нагилу» в новой аранжировке. Худсовет, председателем которого был Аркадий Райкин, ее одобрил, и я приехал на запись. Но уже тогда некоторые из редакторов засомневались, что песня пойдет в эфир. Просто испугались. И действительно, меня «вырезали» из программы. Тогда Гостелерадио возглавлял Сергей Лапин, ярый антисемит. И кто-то из моих врагов донес ему о песнях, звучавших в моих программах. Я попытался было выяснить с ним отношения, но закончилось тем, что мы наговорили друг другу много оскорблений, после чего, собственно, на моей карьере певца был поставлен крест. По приказу Лапина передо мной закрылись все двери: на телевидение, радио, студии звукозаписи, включая областные... Вскоре после этого в одной из одесских студий мне показали «черный список» неугодных советской власти деятелей культуры. Я значился в нем под пятым номером. Возглавлял список писатель Александр Солженицын, за ним шел кто-то, чью фамилию я забыл, потом Ростислав Ростропович, Галина Вишневская и я. После меня через две фамилии стоял Ободзинский.

— И что, никто не выступил в вашу защиту?

— Аркадий Исаакович (Райкин. — Авт.) звонил, извинился. Больше ни от кого никаких извинений, никакой поддержки. Я не мог тогда даже обратиться к кому-то за помощью. Иначе подставил бы под удар любого. Это Кобзон собирал подписи среди артистов в свою защиту, когда при ельцинском правлении на него начали наезжать, обвинять в связях с мафией. Но то было уже другое время, когда люди могли свободно высказывать свое мнение.

Хотя я очень признателен тогдашнему министру культуры Екатерине Фурцевой. Она ведь тоже принадлежала к партийным функционерам, но вместе с тем оставалась прекрасным человеком. Она не позволила меня полностью уничтожить и всячески способствовала моим выступлениям, в том числе и за границей. Это был парадокс: запрещенный в СССР артист представлял страну за рубежом! Понятно, меня сопровождали два кагэбешника, но, тем не менее, концертные площадки мне были доступны.

— Вадим Иосифович, я понимаю, это было очень больно. Как вы сумели пережить тот тяжелый период? Что вас тогда держало?

— Если честно, Анечка, я до сих пор нахожусь в депрессии. Со мной поступили ужасно несправедливо. Я не ожидал этого. Понимаешь, в чем дело... Просто завелась одна сволочь... Изъяли столько моих записей! Будто и не было человека. Ни с одним артистом не поступили так, как со мной! И никто не извинился до сих пор. Что я тогда пережил, передать невозможно. Просто наружу не выплескивал своей душевной боли. Нет, я не в обиде на страну, я обижен на систему. Только мой бойцовский характер не позволил мне опустить руки или уйти в запой. По своей закалке я спортсмен, и мне важно победить, перебороть обстоятельства. Еще помогала поддержка людей, которые болели за меня все эти годы. Приятно, когда останавливаются на улице, пожимают руку. Так было и в Харькове, и в Москве, и в Израиле, и в Америке.

«Фильм «Семнадцать мгновений весны» мог бы долго пролежать на полке, если бы режиссер Татьяна Лиознова оставила запись песен к нему в моем исполнении»

Многие считают Мулермана диссидентом, поскольку тринадцать лет своей жизни он провел в Соединенных Штатах Америки. Но он уезжал за океан не по политическим мотивам, а в силу сложившихся семейных обстоятельств.

— В 1991 году небольшая группа артистов, в которую входил и я, отправилась в Лос-Анджелес на юбилей композитора Бориса Шапиро. И там меня застало известие о том, что мой старший брат серьезно заболел — у него обнаружили рак. Я, недолго думая, решил остаться в Америке, чтобы поддерживать его материально. Друзья и знакомые помогли на первых порах с жильем и с работой. Устроился на русское радио, где, кстати, работала и Елена Соловей (актриса, известная по фильмам «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Одинокая женщина желает познакомиться» и др. Эмигрировала в США осенью 1991 года. — Авт.), вел эстрадные программы. По ночам подрабатывал таксистом — без страховки, без американских прав, без знания языка... Увы, заработанные деньги помогли лишь продлить брату жизнь на полтора года, но не спасли его. А потом я узнал, что бывшая супруга незаконно продала мою московскую квартиру, которую я до сих пор не могу вернуть, и, поскольку возвращаться мне было некуда, пришлось подписать новый контракт. Но как только он закончился, на второй день я сел в самолет и улетел на родину. Потому что когда-то давал себе слово вернуться домой и последние годы прожить там, где родился и вырос.

— Певица Вероника Круглова, ваша бывшая жена, с которой вы когда-то выступали дуэтом, насколько мне известно, стала причиной вашей ссоры с Иосифом Кобзоном...

— Ссора — неподходящее слово. Просто Кобзон почему-то увидел во мне врага и перестал подавать руку, хотя до этого мы с ним были в приятельских отношениях. Все это странно, потому что на момент нашей встречи с Вероникой она была разведена с Иосифом, я был вдовцом (моя первая жена, диктор Харьковского телевидения, умерла молодой), и ничто не препятствовало нашему союзу. Она была красивой женщиной, да и я вроде бы ничего. Не могу сказать, что это была любовь, в которую я вообще мало верю. Поэтому семейная жизнь и не сложилась. Просто встретились два одиночества, как поется в песне. От этого брака у нас есть дочь, два года назад появился внук. Но уже давно никаких отношений мы не поддерживаем. И с Кобзоном тоже. Ничего не хочу говорить о нем как о человеке, но как певца я его, конечно, уважаю. Из артистов старой когорты осталось только четыре человека, которые поют без фонограммы. Это Кобзон, Магомаев, Хиль и я. Из женщин — Тамара Гвердцители и Лариса Долина.

— А это правда, что режиссер «Семнадцати мгновений весны» Татьяна Лиознова выбирала исполнителя песен между Муслимом Магомаевым, Вадимом Мулерманом и Иосифом Кобзоном?

— Только давайте уточним: она выбирала между нашими голосами. Да, это было. Композитор Микаэл Таривердиев, написавший музыку к фильму «Семнадцать мгновений весны», порекомендовал режиссеру меня как исполнителя песен, которые звучат в этом сериале. Им пришлось ждать, пока я вернусь из гастрольного тура, и как только я появился в Москве, мы тут же встретились. «Понимаете, Вадим, эти вещи нужно исполнить голосом Тихонова. Это моя режиссерская задумка. Постарайтесь», — попросила Лиознова. Надо сказать, что копировать голоса у меня получается отлично, мог бы деньги на этом зарабатывать. А тогда я ответил Татьяне Михайловне: «Попробовать можно, но, прежде всего, надо послушать Тихонова, уловить интонации его голоса». Такой случай представился очень скоро — нас со «Штирлицем» (мы с ним не были знакомы) свели в приемной начальника управления музыкальных учреждений, и пока секретарь беседовала с ним специально для меня, я сидел тихонько и слушал. Затем позвонил Лиозновой: «Я готов!»

Пару дублей мы сделали довольно быстро. «Вот-вот, это то, что мне нужно», — осталась довольна Татьяна Михайловна. Я вышел перекурить в коридор и... остолбенел. Из соседней студии доносился голос Магомаева. Он пел то же, над чем я только что закончил работу! Тут же звоню Мусику, объясняю ситуацию. Дескать, меня никто не поставил в известность, что ты работаешь с Лиозновой, извини. Но Муслим не имел ко мне никаких претензий: «Мы с Татьяной Михайловной не сошлись в принципиальном вопросе — она хотела Тихонова, а я — Магомаев». В общем, проблема была улажена. Я вернулся в студию, прослушал запись и сам себе удивился — пел не я, пел Тихонов! Но мне захотелось изменить одну строчку, чтобы усилить важный момент. Прощаясь, сказал об этом желании Лиозновой. «Не стоит, Вадим, меня все устраивает», — ответила она. И тогда я спросил ее на всякий случай, знает ли она об указе Лапина не допускать меня к записям. Как ни как, сериал был снят по заказу Гостелерадио СССР, и у режиссера могли бы возникнуть неприятности. Для Татьяны Михайловны это оказалось новостью. «Я вам перезвоню, если будет нужно», — пообещала она. И не перезвонила. Позже мне рассказывали, что Лиознова решила посоветоваться с автором стихов Робертом Рождественским. Позвонила ему на дачу, а там как раз был Иосиф Кобзон. Так и нашелся исполнитель тех песен, которые мы слышим в «Семнадцати мгновениях...» Конечно, он спел своим голосом, так как подстраиваться под кого-то не мог и ему было несколько неудобно петь, поскольку музыка требовала более высокого голоса. Но ничего, справился.

И еще мне рассказывали, что для голосования членам худсовета были предоставлены в закрытых конвертах все три записи. Худсовет единогласно выбрал мою. Но Лиознова прислушалась только к собственному мнению. Я ее прекрасно понимаю: если бы в титрах появилась моя фамилия, фильм мог бы лечь на полку и неизвестно, на сколько лет. Уже после премьеры Татьяна Михайловна подходила с извинениями. «Так надо было, — сказала. — Вы споете в моем следующем фильме». Я ее поблагодарил: «Спасибо, но следующего фильма у нас с вами не будет». Просил ее только об одном — чтобы вернула мне мою запись. Она даже не пообещала этого сделать, ссылаясь на то, что я где-нибудь могу использовать ее. Думаю, просто уничтожила.

«После конфликта с Кобзоном мы с ним больше не выступали вместе ни в одном концерте, только молодого Валерия Леонтьева отстаивали вдвоем»

На рабочем столе Вадима Иосифовича замечаю диск Владимира Высоцкого.

— Пиратский, конечно, — объясняет артист. — Безобразие! Дельцы зарабатывают на чем только можно. Еще, будучи в Америке, в магазине «Санкт-Петербург» на эмигрантской Брайтон-бич я купил два своих диска, по пятнадцать долларов каждый. Прилетев в Москву, зашел на фирму «Мелодия»: так и так, говорю, как это понимать? Я жив-здоров и намерен с вами судиться из-за того, что без моего ведома выпустили мои записи. Но меня уговорили разойтись мирно. Не люблю я по судам ходить. Был бы толк! Вон Тухманов уже несколько лет пытается отстоять свои авторские права, а результата никакого. В общем, я свои права продал «Мелодии» за мизерную сумму — четыре тысячи долларов. В Америке это стоило бы около миллиона долларов. Да что теперь жалеть?

А Высоцкого я люблю. Он был моим товарищем, другом по несчастью — мы оба были тогда запрещены. И однажды двоюродный брат Володи, Павел Леонидов, который был крупнейшим администратором в СССР, отправил нас вместе в гастрольный тур по Северному Казахстану и Волге. Тогда впервые ЦК комсомола разрешил проводить подобные мероприятия помимо «Госконцерта» или «Росконцерта». Рискнули, одним словом, комсомольцы. Ажиотаж вокруг наших концертов был жуткий. Как же! Все хотели попасть на запрещенных артистов. И вот выступаем мы в Куйбышеве. Володя в первом отделении, я — во втором. А Дворец спорта небольшой, на две-две с половиной тысячи зрителей. Возле дворца еще тысяч десять собралось. Директор даже динамики на улицу вынес, чтобы люди могли если не увидеть, то послушать нас. Однако это не помогло. Толпа рвалась в зал. Побили окна, вышибли двери... В общем, обком партии приказал немедленно нас убрать. Ну, в Куйбышеве был всего один концерт. Мы доставили публике удовольствие и уехали, а партия потом разбиралась с комсомолом.

— Вадим Иосифович, а песни Высоцкого были в вашем репертуаре?

— Я был первым исполнителем песен Владимира Шаинского («Лада»), Александры Пахмутовой («Трус не играет в хоккей»), Давида Тухманова («Гуцулочка», «Налетели вдруг дожди»), Вадима Гамалии («Как хорошо быть генералом»), Яна Френкеля, Арно Бабаджаняна, Алексея Мажукова... Высоцкий тоже предлагал мне исполнять его поэзию (считаю его не бардом, а, прежде всего, автором неординарной поэзии), положенную на аккорды. Но я отказался. Был убежден тогда, когда он не был еще так знаменит, и убежден сейчас, что лучше Высоцкого его песни никто исполнить не может. Так, как он доносил свои песни, никто другой сделать не мог. Не тот посыл, не та подача. Я знаю только одного исполнителя, который очень здорово поет поэзию Владимира Высоцкого, органично вплетая в нее собственные интонации, — Григория Лепса. Он недавно заявил о себе, но, чувствуется, человек весьма талантлив.

— Я вижу, у вас «особое» отношение к Иосифу Кобзону. Знаю, что после конфликта вы ни разу не выступали в одном концерте. Но ведь начинающего Леонтьева вместе поддерживали?

— Действительно, тут наши оценки совпали. Дело было в 1980 году на конкурсе песен стран социалистического содружества в Ялте. Валерий Леонтьев был одним из участников этого конкурса, а мы с Иосифом Кобзоном входили в состав жюри. И вот вышел на сцену Валера Леонтьев — молодой, весь такой кучерявый, абсолютно не похожий ни на кого. А я сам по натуре не очень стандартный человек, поэтому мне нравятся индивидуальности...

— Да-да, известный факт, что Леонид Утесов назвал вас хулиганом, когда вы позволили себе отойти от рояля и пройтись по сцене.

— Увы, советские артисты были поставлены в определенные поведенческие рамки. Они должны были стоять у выемки рояля, скрестив руки на груди или вытянув их по швам. Я же, пройдя в финал Всесоюзного конкурса артистов эстрады в 1966 году, позволил себе небывалую по тем временам вольность. Сняв микрофон со стойки, начал двигаться по сцене, напевая «тирьям-тирьярям-тим-тирьям...» За что и получил от Леонида Осиповича.

Да, так вот. Началось голосование по Леонтьеву. Не все участники жюри соглашались присудить ему первое место, именно потому, что он не вписывался в принятые стандарты. Особенно упрямился Юрий Богатиков, имевший самые высокие звания. Но мы с Кобзоном стояли на своем: конкурсант заслуживает право стать победителем. Соня Ротару нас тоже поддержала. В общем, именно тогда и решилась судьба Валерия Леонтьева. И он этого не забыл, благодарен до сих пор.

«Меня подпитывает молодость супруги. А что ее держит возле меня, не пойму»

— У вас были ученики?

— У меня они есть. Двадцать восемь человек, которые учатся в моем театре-студии. Отобрали в начале года пятьдесят, сформировали две возрастные группы, но некоторые посчитали, что коль занятия бесплатные, то их можно пропускать. С этими людьми пришлось расстаться. К сожалению, то, что достается бесплатно, не всегда ценится. Наша студия — единственная на просторах СНГ, которая не берет с талантливой молодежи денег за учебу. Это благодаря тому, что нас поддерживают губернатор Арсений Аваков и его фонд «Ренессанс», в который входят банкиры, предприниматели. Ну, ничего, остальные поняли, что занятия в студии — дело серьезное.

Я по образованию режиссер музыкальных театров и всю жизнь мечтал работать с детьми. Это такой благодатный материал. У нас очень много талантливой молодежи, нужно только найти ее — в поисках талантов я лично езжу по Харьковщине — и дать толчок к развитию. Вот на моем юбилее они выступят, покажут, что могут, чему научились. Есть несколько человек, которые через пару лет достигнут довольно высокого уровня.

До этого у меня были ученики в Америке. Я ставил им голоса, дыхание, номера. И очень горжусь, что трое из них работают в развлекательных центрах Лас-Вегаса, куда не принимают кого попало. Хулио Иглесиас, например, будучи уже всемирно известным певцом, пробился туда только после третьего прослушивания. А из наших знаменитых артистов меня своим учителем считает Саша Серов. Очень давно я давал ему какие-то советы за кулисами, когда выступали вместе, и он не забыл этого...

— А вы у кого учились?

— Голос я унаследовал от отца, который по профессии был инженером-строителем. Он никогда нигде не учился пению. Наверно, это ему было дано от природы. Собственно, сам голос зависит от состояния связок. Мой брат, например, тонко чувствовал музыку, но воспроизвести не мог — фальшивил. Связки у него были не певческие. Я же с первого класса выступал на сцене. Помню, запевал: «Это было в Краснодо-о-о-о-не...». Каждое лето мы с отцом ездили к родственникам в Одессу. Там его на все свадьбы приглашали, на все вечеринки. Он и меня с собой брал, и мы там пели.

А профессиональному пению я начинал учиться в Харьковской консерватории, у профессора Павла Голубева и у преподавателя Виктора Монахова, а окончил образование в Ленинградской консерватории. Позже получил диплом ГИТИСа по специальности режиссер музыкальных театров.

— Можете рассказать о самом ярком впечатлении детства?

— Войну я помню мало, но один эпизод запомнил на всю жизнь. Это было в эвакуации, в Перми. Нас с мамой в небольшой хибаре приютила семья по фамилии Пьянковы. И вот однажды зимой, когда я один был дома, в дверь постучали. Какой-то дядька принес телеграмму, вроде бы от отца с фронта. И за это нужно было расписаться. А я маленький, мне лет пять тогда было, расписываться еще не умел. Ну, ладно, говорит почтальон, найди тогда карандаш, я сам распишусь. Он остался в сенях, а я мотнулся в комнату за карандашом. Пока нашел, выхожу, а дядьки нет. Ну, ушел так ушел. Зачем он приходил, я понял позже, когда мама вернулась с работы. Она тут же заметила, что вешалка пустая. Нас обворовали! Мама — в плач: «Во что я вас теперь одевать буду?» Хорошо, в семье Пьянковых нашлись какие-то фуфайки, в них и ходили...

— Унаследовали ли ваши дети ваш талант?

— Когда-то в моем репертуаре была пара песен, которые написала дочь от второго брака, а дома она напевала мои... Но дочь выбрала профессию художника-дизайнера, работает в Америке.

Две младшенькие — десятилетняя Марина и пятилетняя Эмилия — тоже музыкальные девочки. Хотя Маринку еле усадили за фортепиано. Не хотела, упрямилась. В качестве аргументов я говорил ей: «У меня в детстве не было таких возможностей, как у тебя, но я стремился попасть в мир искусства и хочу, чтобы ты тоже окунулась в него». Ну, занимается, занимается... Думаю, и младшая скоро начнет. Не скажу, что они у меня жутко талантливые, хотя и не бесталанные. Собственно, что такое талант? Кроме каких-то данных, это трудолюбие, терпение, стремление к совершенству.

— А что такое любовь? Практически все ваши песни именно о ней. Но в нашем разговоре вы вскользь заметили, что не очень верите в нее...

— Любовь кто-то придумал, но не расшифровал, что это такое. Первоначально это проявление страсти, но со временем она проходит, и остается просто привычка. Я не знаю, что это такое, хоть и женат третий раз. Считаю, Бог подарил мне Свету за все предыдущие страдания. Но, опять же, не пойму, за что она меня полюбила. Когда мы с ней расписывались, Светлана не знала, что я народный артист России, что когда-то был очень знаменит. Меня подпитывает ее молодость, дети держат в тонусе. А что ее держит возле меня? Не знаю... Женщины любят по-своему, мужчины — по-своему. В общем, у меня нет ответа на твой вопрос. По-моему, самые сильные чувства — это родственные. Когда человек становится тебе настолько близким, что ты готов отдать руку на отсечение, голову положить на плаху...

— И за кого вы готовы отдать свою жизнь? За этих двух ангелочков с бантиками в косичках?

— Да! На остальное наплевать...