День седьмого ноября в советском календаре всегда стоял особняком. К празднованию очередной годовщины Великой Октябрьской революции готовились заранее и не только партийные и государственные органы, но и простые люди. В народе его так и называли — октябрьские праздники. И сейчас многие с ностальгией вспоминают ту всеобщую торжественную атмосферу, которая царила седьмого ноября. А вспоминать есть что. Чего стоит только один парад, за которым следовали массовые гулянья, плавно переходящие в семейные застолья. Своими воспоминаниями о празднике Октябрьской революции, а также о том, как в советское время готовились к торжествам, с «СОБЫТИЯМИ» поделился народный депутат Украины, а в прошлом первый секретарь Крымского обкома Коммунистической партии Леонид Грач.
«Сейчас нет организаций и праздников, на которые бы заставляли ходить. И куда пошла молодежь? В проституцию, наркоманию, бандитизм!»
— Леонид Иванович, будете отмечать седьмое ноября? Я имею в виду не на митинге, а дома, в кругу семьи?
— Хотите — верьте, хотите — нет, но я вам скажу, что празднование седьмого ноября — наша семейная традиция. Отмечали и в былые времена, и в постсоветские. Когда дети были поменьше, то собирались все. Сейчас по-разному случается. В этот раз, например, кроме жены Валентины, с нами в Симферополе будет сын Алексей, он тоже в Крыму живет. Дочь Татьяна и внучка Настя из Киева не приедут, не получается у них.
— А тосты-то какие готовите? Неужели за «Великую Октябрьскую» или «за Ленина»?
— Не-ет, тост будет один: «С праздником». Это и есть «за революцию». Я себя не отъемлю от советской системы, которая меня сформировала во всех отношениях. Потому что советское время — это тот период, который мне, крестьянскому сыну из забитой деревушки в Житомирской области, дал возможность сделать карьеру. Я ведь был первым секретарем Крымского обкома партии! Причем хочу подчеркнуть, стал им без «мохнатой руки». Прошел все ступеньки партийной карьеры — работал в комсомоле, профсоюзах и в партийном аппарате. Так что советская власть дала мне все. Я помню, как мама в селе сапала километровые грядки буряков, чтобы в 1963 году получить справку, по которой мне потом выдали паспорт. Вы ведь знаете, что тогда в селах паспорта не очень-то раздавали.
— Вот вы хвалите советскую систему, а сами признали, что крестьянину паспорт трудно было получить...
— Да, мы можем сегодня рассуждать, что это нарушение прав человека. Но в то же время это был один из способов притормозить отток молодых людей из села. И села в СССР развивались, строились клубы, дома культуры, школы, детские садики. Так что эта принудительная форма была полезна для общего дела.
— Леонид Иванович, сейчас для многих седьмое ноября — одно из светлых пятен советских времен. С утра парад, потом массовые гулянья, застолья. А с другой стороны, люди на параде скандировали лозунги, но идеология их мало интересовала. Для простых людей это был просто еще один день в году, когда можно отдохнуть.
— Вне всякого сомнения. Но тем не менее значительная часть людей прекрасно к этому празднику относилась. Действительно, после демонстрации люди расходились по паркам, по гостям, а то и в трудовых коллективах накрывали столы. Однако люди все же понимали, что это настоящий праздник Великой Октябрьской революции. Накануне в обязательном порядке проводили торжественные собрания в каждом коллективе.
— Признайтесь, сверху разнарядки спускали на подобные мероприятия? Сколько людей должно прийти, что говорить, кого хвалить...
— Естественно! А я вам скажу, ведь все должно организовываться в этой жизни. А что, сегодняшние праздники, они ведь тоже по указке сверху устраиваются? Любой праздник, имеющий политический подтекст, организовывается, и так будет всегда.
— За сколько дней до седьмого ноября начиналась подготовка к нему в партийных органах?
— Знаете, тогда настолько была уже отлажена система, что все, по сути, знали, как их проводить. Ведь в Советском Союзе было, что называется, четыре святых праздника: 7 ноября, 1 и 9 Мая, и 8 Марта. Накануне, где-то за месяц, в централизованном порядке обновлялись лозунги. На Политбюро ЦК КПСС их утверждали и спускали на места. Все призывы, кстати, печатались в передовице газеты «Правда».
— И никакой фантазии и творческого полета?
— Нет, допускались местные привязки. Например, такого плана: коллектив достиг каких-то выдающихся успехов, что-то сдано, что-то построено, и так далее. Вот идут на демонстрации представители легкой промышленности и звучит лозунг типа: «Да здравствуют швейники, которые лучше всех». Шли машиностроители, и их поздравляли. Я начинал свою партийную карьеру с инструктора идеологического отдела Крымского обкома партии в 1980 году. Так мы строго контролировали оформление и порядок колонн, лозунги на демонстрации. И контролировалось, какие коллективы шли.
— А вот я помню, что накануне в школе учителя строго предупреждали: не дай Бог не придешь на парад. Леонид Иванович, а такие строгости зачем?
— А как вас иначе было приобщить к политической культуре, традициям? Вот вы критикуете те меры, а сейчас с ностальгией вспоминаете советские времена. А что, сейчас стало лучше? Давайте посмотрим на нынешнее молодое поколение. Ведь они сейчас брошены на произвол судьбы. Нет тех организаций, нет праздников, на которые их в том числе и заставляли бы ходить. И куда пошла молодежь? В проституцию, наркоманию, бандитизм!
— Свобода!
— Да, но свобода — это ведь осознанная необходимость. Есть свобода, но должны быть и какие-то рамки — мораль, традиции, законы. Потому что свобода за пределами определенных моральных, этических, исторических рамок — это уже разнузданность, которая ничего хорошего не дает.
«Август 91-го долбанул меня кувалдой по голове. Тогда, кстати, и седеть начал»
— Чем лично вам запомнились ноябрьские праздники?
— У меня было два особо памятных случая. 7 ноября 1983 года. Накануне я был назначен заведующим отделом пропаганды и агитации Крымского обкома партии. И вот я, 33-летний, был ответственен перед бюро не только за порядок проведения праздника в Симферополе, но и за весь Крым. А вторая дата — праздник Октябрьской революции в 1991-м. Тогда в августе после ГКЧП запретили Компартию, и страна пошла вразнос, хотя еще и не были подписаны Беловежские соглашения. Тогда буйствовала страшнейшая партофобия! Помните: «комуняки до гiляки»? А я ведь был главный партократ Крыма. Но думал: «А вот пройдет ли демонстрация 7 ноября или не пройдет?» И она прошла, правда, скорее, по привычке, но уже не в тех масштабах. Так что было у меня два таких ответственных 7 ноября.
— Леонид Иванович, не секрет, что в этот день потреблялось немыслимое количество алкоголя. У вас в обкоме была какая-то статистика по этому поводу или нет?
— Нет, такой статистики мы не вели, но и без нее нетрудно догадаться, что, конечно, объемы выпитого и съеденного 7 ноября были значительно выше, нежели 6-го.
Кстати, я хочу привести вам один пример, который касается статистики. В советское время, да и сейчас, в городе-герое Керчи отмечают 9 Мая. Так вот, в этот день на гору Митридат выходят люди компаниями, как говорится, со своими тормозками, плетеночками-кошелочками. В этот день склоны огро-о-омнейшей горы Митридат накрыты своеобразными столами. Люди празднуют День Победы. И вот вам статистика — мне ее доводилось докладывать на обкоме — за многие годы на День Победы в Керчи не было зафиксировано ни одного серьезного правонарушения. Ни одного!
— Это все официоз, а как партийные функционеры отмечали годовщину революции в неформальной обстановке, после парада?
— После демонстрации возвращались в обком партии. Секретари, члены бюро собирались в своем кругу. И наливали, конечно. По-всякому бывало. Это происходило в кабинетах, потому что тогда не принято было ходить по ресторанам. У нас в идеологическом отделе существовало такое правило: сначала отмечали всем отделом, потом заведующие собирались отдельно. Планировали, так сказать, и домашние застолья. Но приходили домой уже «подготовленные» к продолжению праздника (смеется). Практически, на втором дыхании.
— Но еще помнили, по какому поводу пили? Какие эмоции вас переполняли в этот день?
— Ну, до назначения на партийную работу и после этого у меня были двоякие ощущения.
— То есть?
— А разница вот какая: одно дело, когда шел в колонне на демонстрации, другое — когда уже возглавлял колонну. Это совершенно разные вещи. Я начал свою партийную карьеру с того, что стал вожаком комсомольской, а затем профсоюзной организации огромнейшего 16-тысячного коллектива объединения «Керчьрыбпром». Кстати, хочу сказать, что среди руководства больших коллективов было своеобразное соперничество. Кто под каким номером будет идти на параде: первым, вторым или пятым? Расстановка зависела от показателей производственной деятельности, полученных награждений. И от ранга органа, который награждал переходящим красным знаменем — ЦК КПСС, Совет Министров, ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов. — Авт.) или ЦК ВЛКСМ.
— Признайтесь, вам нравилось на трибуне стоять?
— (Улыбаясь.) Мне понравилось стоять на трибуне, когда я уже был первым секретарем обкома партии. Когда сам отвечал за весь регион, и вместе с тем было с кого спросить. А вот когда я был заведующим отделом, то спрашивали с меня. Помню первомайскую демонстрацию 1991-го, когда я уже был в качестве первого. Это было, так сказать, кое-что! (Смеется.)
— Наверное, хорошо отметили свое назначение на пост первого секретаря?
— Нет! Хотя читатели не поверят, но я не отмечал свое повышение. Дело в том, что за два месяца до избрания первым секретарем обкома партии загремел в больницу с инфарктом. Вот где, как говорится, пролете-е-ел! (Смеется.) Так что не довелось выпить за свое назначение. Сначала нужно было, чтобы рубец на сердце зажил. А потом август 91-го долбанул меня (запрет Компартии. — Авт.) кувалдой по голове. Тогда, кстати, и седеть начал.
— Видел ваши фотографии в молодости — просто жгучий брюнет.
— Да, было дело! А потом как-то судьбина ударила. Представьте, первый секретарь Крымского обкома, а потом — плюх об асфальт. И ты никто, изгой. И с лежачего положения опять вставать и все начинать сначала. За это и рассчитался рубцами на сердце.
— Из-за чего случился инфаркт?
— Дело в том, что я еще в качестве заведующего отделом по идеологии достаточно серьезно занимался проблемой возвращения в Крым крымских татар. Исследуя эту тему, в 1989 году побывал в Фергане. На третий день после того, как там начались те ужасные события — этнические столкновения, резня, побоища между турками-месхетинцами и узбеками. Я там увидел... наколотую на вилы девочку-третьеклассницу, которая несколько суток пролежала на подворье турков-месхетинцев. Рядом валялись ее же тетрадки. Я поднял один листик, а там было написано что-то по-узбекски. Думал, что это какое-то сочинение, а мне коллеги-узбеки сказали: «Она написала письмо своему старшему брату, который служил в Харькове». Девочка писала: «Все у нас хорошо, у папы, мамы. Как тебе служится?» А через день она уже мертвая лежала на улице... После всего увиденного я потерял сознание. Это был первый звонок, которому не придал значения, случился так называемый «слепой инфаркт». Но отлежался, вернулся в Крым. А через четыре месяца после Ферганы пошел показаться врачам. Они и обнаружили рубец на сердце. Потом уже случился настоящий инфаркт.
— Леонид Иванович, а сколько вы зарабатывали, будучи первым секретарем обкома?
— На посту первого получал 380 рублей. Кстати, эта сумма была меньше той, которую я зарабатывал на должности председателя профсоюза на «Керчьрыбпроме». У меня в 1974 году только оклад составлял 280 рублей, а со всеми надбавками в месяц получал не меньше 500 рублей. Но меня забрали с этих заработков, назначив инструктором по идеологии в Крымский обком. Как говорится, партия приказала. А зарплата инструктора со всеми надбавками была всего 220 рублей. Это после пятиста...
— Отказаться от такого «повышения» не пробовали?
— Это было невозможно! Хотя первый секретарь Керченского горкома не хотел меня отпускать в Крымский обком. Вызвал и сказал: «Завтра ты должен быть в обкоме. Учти, я на тебя хорошую характеристику написал, вопросов никаких нет. Все. Однако ты сам должен отказаться. Но я тебе об этом ничего не говорил» (смеется). Отказаться же не было никакой возможности. Короче говоря, я зашел в обком 11 марта 1980 года, а 24 августа 1991 года меня оттуда вывели с конвоем. После провала ГКЧП обком, и не только наш, закрыли. Я как первый секретарь ходил по всем кабинетам с шестого по первый этаж, а комиссия опечатывала эти кабинеты.
«В 1991-м Раиса Максимовна Горбачева советовала мужу перевести меня из Крыма в Москву. Не успели»
— Вас вывели с конвоем, и что дальше?
— Остался без работы, ходил на биржу труда.
— А что ж вам не помогли бывшие сослуживцы, которые пошли в бизнес? Ведь связи-то у вас должны были остаться?
— Мне когда-то моя бабушка дала совет: «Сынок, в жизни больше всего бойся своих». Не врагов, не чужих, а именно своих. Так вот, до августа 1991 года у меня, как вы сами понимаете, было очень много «друзей». А когда запретили Компартию, так все те, кто считался самыми лучшими друзьями, с которыми, как говорится, съел не один пуд соленой икры, от меня отказались. Довелось и под следствием побывать. Ведь после путча меня обвинили в том, что Горбачева чуть ли не я заточил в Форосе. Сейчас это смешно, а в сентябре 91-го мне было не до смеха.
— И за счет чего же вы жили?
— Если бы не настоящие друзья, я не знаю, как бы обернулось дело. Такие друзья, как певец Юра Богатиков. Он помогал мне всяческими методами, в том числе и обманными. Например, пойдет на рынок, купит там пару куриц и идет к моей жене Валентине. Говорит ей: «Ты свари, и мы покушаем». Пока моя супруга возится на кухне, а Юры уже и след простыл. Вот так он нас подкармливал. Это был настоящий друг, для меня его смерть в 2003 году стала большой потерей, личной трагедией.
Ну а после создания Союза коммунистов Крыма мне коммунисты решили платить зарплату из членских взносов. Сейчас живу за счет депутатской зарплаты и пенсии. Да и проще стало, ведь дети выросли.
— Теперь они вам помогают?
— Слава Богу, в этом нет необходимости. Сын Алексей — зампредседателя правления «Черноморнефтегаза». Дочь Татьяна раньше работала заместителем начальника Симферопольского управления юстиции, а сейчас она помощник народного депутата.
— У вас?
— Нет, не у меня. Я никогда бы не взял к себе своих родственников. В этом вопросе я очень щепетильный.
— Вы были первым секретарем обкома в Крыму — всесоюзной здравницы. Наверняка вам приходилось работать с первыми лицами государства — организовывать их отдых, досуг?
— Действительно, все руководители Союза и Украины летом были у нас. И не только они, а и члены их семей. От них, кстати, мы и узнавали о настроении начальства. А от настроения, как вы понимаете, порой зависело, будешь ты признан или отвергнут высшим руководством. Вот сейчас ни для кого не секрет, что многие чиновники «не проходили» экзамен у Раисы Максимовны Горбачевой и их повышение тормозилось. А Михаил Сергеевич, как говорится, только подписывал документы, кого снимать, а кого назначать. Например, знаю, что Раиса Максимовна советовала мужу перевести меня в Москву.
— Интересно, как это было?
— Когда в Крым прилетал на отдых Генеральный секретарь СССР, существовал неписаный протокол. У трапа самолета его приветствовали первый секретарь ЦК Компартии Украины, председатель правительства и председатель Верховного Совета УССР. И, конечно, руководители республиканских силовых органов — КГБ, МВД, командующий Киевского военного округа и командующий Черноморским флотом. Семью Горбачева встречали в Крыму 4 августа 1991 года. А это уже было время, когда некоторые высокопоставленные чиновники вели себя, мягко говоря, расслабленно. Дошло до того, что, ожидая приезда Генерального секретаря СССР, кто-то из встречающих в правительственном домике выпил шампанское или что-то другое. Чтобы раньше такое было? Боже упаси!
В отличие от остальных я встречал Горбачевых в костюме, при галстуке. После этого Раиса Максимовна предложила Михаилу Сергеевичу (а тогда это означало «так тому и быть»), что «вот есть такой молодой, перспективный первый секретарь Крымского обкома, которому 41 год и его нужно забрать в Кремль, в ЦК КПСС». Не успели — Союз развалили.
Доводилось также встречать и Леонида Ильича Брежнева. В 1982 году, за несколько месяцев до его смерти. Я тогда был заместителем заведующего отделом по идеологии Крымского обкома. Леониду Ильичу в аэропорту подали «ЗИЛ», так называемый «членовоз». А всем известно, что Леонид Ильич был страшный автолюбитель. И тут неожиданно Брежнев указывает водителю: дескать, «ты давай — выходи, а я сяду». Тогда Владимир Васильевич Щербицкий говорит генералу Петру Рябенко, который воевал с Брежневым на Малой Земле: «Петя, скажи Леониду Ильичу, чтобы он за руль не садился». А Рябенко Щербицкому резко ответил: «Вы сами скажите! Извините, Владимир Васильевич, я уже однажды говорил Леониду Ильичу нечто подобное, а он мне сказал: «Петя, больно ты стар стал!» И тяжело больной человек сам сел за руль «ЗИЛа» и доехал до Нижней Ореанды.
