Из досье «СОБЫТИЙ»

Леонид Иович Гайдай родился 30 января 1923 года в городе Свободный Амурской области. Отец, железнодорожный служащий Иов Исидорович Гайдай, был уроженцем Полтавщины, мама Мария Ивановна — родом из Рязанской области. В семье росло трое детей — Александр, Августа и Леонид.

18 июня 1941 года Леонид Гайдай окончил школу и 23 июня вместе со всеми одноклассниками пошел записываться добровольцем в армию. Но попал он на войну только в 1942-м. На Калининском фронте, где будущий режиссер служил во взводе пешей разведки, он неоднократно ходил во вражеский тыл. Был награжден несколькими медалями.

В 1949 году Гайдай поступил на режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Г. Александрова). В годы учебы Леонид Иович встретил Нину Гребешкову — женщину, с которой прожил всю жизнь. Позже Гайдай снял ее в нескольких своих картинах.

С 1955 года Гайдай — режиссер киностудии «Мосфильм». Широкую известность Леониду Иовичу принесли короткометражки «Пес Барбос и необычайный кросс» и «Самогонщики» (1961 г.). Затем были «Деловые люди» (1962), «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» (1965), «Кавказская пленница» (1966), «Бриллиантовая рука» (1968), «12 стульев» (1971), «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), «Не может быть!» (1975), «Инкогнито из Петербурга» (1977), «За спичками» (1980), «Спортлото-82» (1982), «Опасно для жизни!» (1985).

Последние ленты мэтра «Частный детектив, или Операция «Кооперация» (1989) и «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-бич опять идут дожди» (1992) считаются менее удачными.

19 ноября 1993 года Леонида Иовича не стало. Врачи констатировали смерть от тромбоэмболии легочной артерии — оторвался тромб и произошла закупорка сосуда. К тому же Гайдай страдал сердечной аритмией. Похоронен на Кунцевском кладбище Москвы.

О Гайдае-режиссере написано и сказано очень много, в первую очередь благодаря его фильмам. Гораздо меньше известно о том, каким легендарный кинорежиссер был в жизни. Сложно сказать, где правда, а где художественный вымысел в рассказах актеров о его железном характере, деспотичности или человеческих слабостях, в частности увлечении азартными играми. Однако любой, знавший Леонида Иовича, подтвердит, что главной слабостью Гайдая была работа. Мыслями о ней режиссер жил 24 часа в сутки. Может быть, лучше других об этом знает известный советский писатель Яков Костюковский — один из авторов интермедий для искрометного дуэта Штепселя и Тарапуньки и сценарист нескольких знаменитых фильмов Гайдая.

«Фразу «Надо, Федя! Надо!» нас попросили выбросить из сценария потому, что в политических кругах Федей называли... Фиделя Кастро»

— Яков Аронович, с Леонидом Гайдаем вы дружили многие годы. Великий режиссер, смешивший весь Советский Союз, действительно был таким мрачным человеком, как о нем рассказывают?

— Он был очень сложным человеком. Причем это касается как работы, так и повседневной жизни. Гайдай был бесконечно требовательным, но главным образом — к самому себе.

Наш творческий союз продлился ровно семь лет. За это время мы сделали три картины. Первой была «Операция «Ы»...», затем «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука». Гайдай всегда принимал самое активное участие в написании сценариев, поэтому его можно заслуженно зачислить в соавторы. Вообще, мне кажется, что сценаристы сами должны были платить Леониду Иовичу деньги за возможность работать с ним. Гайдай в шутку называл себя «приходящим сценаристом». В том, что мы создавали сценарии совместно, были огромные плюсы. Нам не нужно было писать «рыбу» (черновой вариант. — Авт.) — все шло сразу в чистовик. В процессе работы Гайдай добавлял в текст нужные, по его мнению, эпизоды, «гэги» (смешные сценки. — Авт.), шутки, миниатюры, диалоги. Это экономило огромное количество времени, «простоев» почти не случалось. Ради работы Гайдай был готов буквально на все, и иногда складывалось такое впечатление, что у него в жизни ничего нет, кроме работы. Конечно, он мог посидеть в компании, поговорить, поиграть в карты, которые очень любил, но, когда Леня начинал работать, он погружался в творческий процесс с головой.

Серьезных конфликтов у нас никогда не было. Так, рабочие моменты... Помню случай, когда Леня настаивал на одном варианте сценария, а мы со Слободским (соавтор Я. Костюковского. — Авт.) — на другом. После долгой дискуссии с Гайдаем я наконец заявил: «Знаете, Леня, вы режиссер и вам это снимать. Но я печенкой чувствую, что вы не правы. Нужно сделать так, как мы говорим!» Гайдай задумался, а потом сказал: «Чем-чем вы чувствуете? Печенкой??? Ну, раз так, давайте сделаем по-вашему!» Как я был горд тем, что Гайдай меня послушался! Когда вскоре состоялся подобный спор, Слободской мне подсказывал: «Скажи ему, что ты опять печенкой чувствуешь». На что я ответил Морису: «Да что ты, я же не могу все время ТАК чувствовать!» И в тот раз уступить пришлось уже мне...

Справедливости ради отмечу, что Гайдай не придерживался правила: «Пусть будет хуже, но зато по-моему!» Леня был упрям, но общий язык с ним можно было найти. Мы с Гайдаем выработали свой принцип работы на зрителя: «А что скажет бабушка в Йошкар-Оле?» Эта бабушка была для нас главным критиком. Ни Госкино, ни ЦК, ни КГБ, а некая гипотетическая бабушка. Как ей понравится тот или иной эпизод? Поймет ли она его? Ведь для Гайдая награды и звания не имели принципиального значения, главной была реакция зрителя. И, чтобы зритель нас услышал, мы не раз обводили чиновников-цензоров вокруг пальца, с помощью незатейливых трюков оставляя в фильме нужные эпизоды.

Например, эпизод со «стриптизом» Светличной в гостиничном номере в фильме «Бриллиантовая рука». Известно, что Гайдай вмонтировал в конце ленты кадры... атомного взрыва и заявил чиновникам, что скорее вырежет эпизод со Светличной, чем с атомным взрывом. Чиновники воспротивились: нет, уж лучше взрыв убирайте. А Гайдаю только это и нужно было.

— Но говорят, что в случае с картиной «Кавказская пленница» даже хитрые уловки не помогли бы, если бы не заступничество Брежнева.

— Да, так и есть. Эту ленту мы сдавали председателю Госкино Алексею Романову, человеку довольно хмурому. Посмотрев наш фильм и ни разу(!) не улыбнувшись, он вынес вердикт: «Эту антисоветчину зритель увидит только через мой труп!» Я тихо шепнул расстроенному Слободскому: «Тоже вариант!» Романов, услышав это, незамедлительно отреагировал: «А вот это уже хулиганство!» Вскоре было назначено совещание по гайдаевской «антисоветчине». Судя по людям, которые работали в Госкино и называли себя друзьями Леонида Иовича, ничего хорошего нашему фильму не светило. Вдобавок с нами сразу перестали общаться. И вдруг после заседания к нам выбежал раскрасневшийся Романов, обнял Гайдая и... поздравил с удачной картиной. Уже потом знакомые нам рассказали, что Брежневу захотелось посмотреть какую-нибудь новую комедию. За неимением выбора дали фильм Гайдая «Кавказская пленница». Говорят, генсек смеялся так, что стены тряслись. За выходные дни Леонид Ильич посмотрел фильм несколько раз, а когда узнал, что он запрещен, распорядился немедленно выпустить ленту в прокат. Брежнев очень любил этот фильм, особенно эпизод, где Никулин говорит: «А еще в соседнем ауле жених украл члена партии».

— Эти слова должен был сказать Фрунзик Мкртчян, ведь так?

— Да. Но он испугался. А Никулин, увидев это, заявил: «Давай я скажу! Мне как клоуну простительно». Фрунзика Гайдай не осуждал, ведь в фильме имелось достаточно текста, так сказать, с перцем, и недвусмысленность намеков также была очевидной.

Впрочем, в любом гайдаевском фильме были персонажи и фразы, которые не нравились чиновникам, и они просили переснять эпизод, смягчив текст. Например, Нонна Мордюкова, которая играла мадам Плющ в картине «Бриллиантовая рука», понимала, что играет не совсем управдома, а настоящего чиновника, что-то вроде секретаря райкома партии по идеологии, но не испугалась и справилась с ролью блестяще. Однако некоторые ее реплики спасти все же не удалось. Так, фраза «Я не удивлюсь, если ваш муж тайно посещает любовницу» изначально заканчивалась «посещает синагогу». После генерального просмотра большой киночиновник, вызвав нас, сказал: «Вы поставили еврейский вопрос, но никак его не решили». Мордюковой пришлось переозвучить кадр. Конечно, по таким поводам Леня не мог не переживать, однако и не реагировать на замечания не имел права.

Еще для примера: эпизод в картине «Операция «Ы»...», когда Шурик говорит своему напарнику: «Надо, Федя. Надо!» Цензоры просили выбросить эти слова лишь потому, что в политических кругах Федей называли... Фиделя Кастро. К счастью, эпизод Гайдаю удалось отстоять, мотивируя это тем, что Федя — персонаж таки вымышленный.

На предложение поклонников: «Георгий Михайлович, третьим будете?» — непьющий Вицин отвечал: «Я привык быть четвертым и менять  привычку не собираюсь»

— Это правда, что Шурика Леонид Иович лепил, что называется, с себя?

— Не совсем так. Конечно, Гайдай добавил в образ Шурика что-то свое, но сам персонаж был создан еще до начала работы с Гайдаем. В мастерской Ивана Пырьева (выдающийся советский режиссер, снявший фильмы «Кубанские казаки», «Сказание о земле Сибирской», «Свинарка и пастух», «Идиот», «Братья Карамазовы» и др., был директором «Мосфильма». — Авт.) лежал наш со Слободским сценарий, который назывался «Смешные истории». Главным героем там был Владик Орьков. Потом нас заставили его «переименовать» в Шурика. Мол, возникают ассоциации с... Владимиром Ильичом Лениным. Именно Пырьев свел меня и Слободского с Гайдаем, тогда еще молодым режиссером, так прямо и сказав: «Леня, это твои авторы».

Иван Александрович Пырьев был весьма неоднозначной личностью, но мы ему очень многим обязаны. Когда Гайдая брали, что называется, за горло, именно Пырьев, пользуясь своим авторитетом, защищал Леню перед высокими чинами. Причем защита эта могла быть «оформлена» в довольно жесткую форму. Зная связи Ивана Александровича, чиновники не ввязывались с ним в полемику и уступали ему до поры до времени. Хотя, может быть, именно поэтому он и не продержался долго на посту главы «Мосфильма». Так вот, при Пырьеве мы с Гайдаем начали работать вместе, решив «раскручивать» уже довольно известную тогда тройку — Вицин, Никулин, Моргунов.

— Отношения Гайдая с этой знаменитой троицей, насколько я знаю, не всегда складывались.

— К каждому из актеров Гайдай имел индивидуальный подход. Леня очень любил Вицина и Никулина, но неоднозначно относился к Моргунову. Вицин прошел огромную театральную школу (он ведь закончил ГИТИС) и поэтому все предложения Лени схватывал на лету. В этом плане он был очень схож с Александром Демьяненко. Они, кстати, любили общаться друг с другом в перерывах между съемками, причем разговоры носили исключительно интеллектуальный характер: часами напролет могли беседовать об искусстве. Хотя оба были замкнутыми людьми, но с первых минут знакомства они почувствовали духовное родство.

Георгий Вицин — это вообще отдельная история. Истинный интеллигент, спокойный и добрый, он никогда не капризничал во время работы. Между прочим, он был абсолютно непьющим. Поклонники, завидев Вицина на улице, рысью бежали к нему с твердым намерением угостить любимого актера водкой: «Георгий Михайлович, третьим будете?» На что Вицин отвечал гениально: «Я привык быть четвертым и менять привычку не собираюсь!» Конечно, были у него и свои странности. К примеру, когда у Вицина выпали зубы, он не захотел вставлять протезы, мотивируя это тем, что «так захотела природа».

Кстати, именно Георгий Михайлович стал одной из причин нашего ухода от Гайдая. Когда Леонид Иович сказал, что в «Бриллиантовой руке» в главной роли будет снимать Никулина, то пообещал, что затем даст нам задание написать что-нибудь для Вицина. Однако не сдержал своего слова, и сценарий фильма «Неисправимый лгун» я отдал другому режиссеру. Вицин справился с той ролью прекрасно. Он был блестящим импровизатором. Самой знаменитой его «отсебятиной» считаю фразу в фильме «Кавказская пленница»: «Чей туфля? А! Мое. Спасибо».

А вот с Моргуновым отношения у Гайдая как-то сразу не заладились. Евгений Александрович на любое предложение Гайдая всегда имел свое контрпредложение, что нередко приводило к жарким дискуссиям, а порой и к откровенным ссорам. Моргунов был очень талантливым человеком: имел прекрасный музыкальный слух, потрясающе играл на фортепиано, знал наизусть все произведения Чайковского. Но нередко позволял себе недопустимые вещи: мог сказать лишнее, сыграть не то, о чем договаривались, причем не совсем удачно. До поры до времени Гайдай с этим мирился, хотя и в ущерб дисциплине и творческой атмосфере на съемочной площадке. Все было более или менее спокойно, пока однажды Моргунов, что называется, не перегнул палку. Он сильно опаздывал на репетицию фильма «Кавказская пленница», и Гайдай очень нервничал, ведь у Моргунова там одна из ключевых ролей и без него репетировать было просто невозможно. Появление же Моргунова и вовсе привело Леонида Иовича в бешенство: пьяный актер пришел с бутылкой водки в руке и в компании двух девушек. Леонид Иович мгновенно распорядился отправить Моргунова домой и вычеркнуть из сценария все эпизоды, в которых был занят Евгений Александрович. На этом история их взаимоотношений, по сути, прекратилась.

Что касается Никулина — тут все предельно ясно. Они были близкими друзьями, часто бывали друг у друга в гостях, дышали практически одним воздухом, никогда не ссорились. В основном Гайдай и общался с Никулиным на съемках.

— Что еще, кроме выходок Моргунова, могло вывести Леонида Иовича из себя?

— Его очень злили немотивированные претензии высшего руководства. Тем более что при встречах чиновники не хотели давать Гайдаю прямые рекомендации, чтобы не попасть впросак: а вдруг Брежнев думает иначе? Поэтому и давались советы, которые не предполагали личной ответственности. Мы даже частушку написали: «Некий Главкин заседает, он искусством ведает. Ничего не запрещает, только не советует». Эти люди прятались за «советами». А Гайдай попросту не знал, что с ними делать. Принять? В таком случае необходимо что-то в картине ломать. Не принять? Это чревато неприятностями. Часто приходилось принимать. Помните эпизод из «Кавказской пленницы», где Вицин в конце фильма произносит фразу: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»? В первом варианте вместо «наш» было слово «советский». Чиновников, видимо, очень смутило, что советский суд «самый гуманный», поэтому фразу пришлось переделать. Но ничего, по-моему, и так звучит достаточно мощно.

Кстати, первоначально фамилия героя Владимира Этуша была Ахохов, но Гайдая что-то в ней не устраивало. А нам со Слободским было все равно, главное — чтобы зритель не мог определить национальную принадлежность этого персонажа, кто он — грузин, таджик, узбек... Мы предлагали Гайдаю массу вариантов, но он все отвергал. Уже и Этуш начал нервничать. Гайдай долго думал, потом произнес: «О, Саахов — хорошая фамилия!» И все с ним согласились. Начались съемки. И вдруг оказывается, что на «Мосфильме» есть человек по фамилии Сааков. Причем не кто-нибудь, а... секретарь парткома! Представляете себе масштаб? Таким образом Гайдай, как выяснилось, решил свести счеты с чиновником, отказавшимся написать ему характеристику, из-за чего Леонид Иович не смог поехать по путевке за границу. Но нам-то, сценаристам, Гайдай ничего не сказал! В результате на «Мосфильме» закатили дикий скандал, грозили, что лента не выйдет на экраны. Выручила Фурцева (министр культуры СССР. — Авт.). Позвонив на киностудию, она сказала, что фамилию менять не следует, «но если уж сильно хотите, то за счет самого «Мосфильма». На том, как говорится, и разошлись, ведь переснимать никто не позволил бы.

«Меня потрясло, что все(!) израильские телеканалы прервали вещание для того, чтобы сообщить о смерти Гайдая»

— Яков Аронович, в этом году исполняется 40 лет картине «Бриллиантовая рука». Следите за подобными датами?

— Не так скрупулезно, как раньше. Да и потом, можно ведь по-разному подойти к этой дате. Одни ведут отсчет от последнего съемочного дня, другие — когда картина была принята на «Мосфильме», третьи — от даты официального разрешения Госкино выпускать фильм в прокат, четвертые считают от дня премьеры. Единственно верного подсчета нет. Но я согласен на любой. Сорок лет? Пусть будет так!

— Чем вам памятен этот фильм?

— Ну, в первую очередь тем, что это была последняя наша совместная работа с Леонидом Иовичем. Я не считаю ее лучшей. Мне больше всего нравится «Кавказская пленница», наверное, потому, что она нам очень тяжело далась, а, как известно, родители больше любят именно трудно рожденного ребенка. Хотя по-своему мне дороги все наши три картины. Скокетничаю, если скажу, что какой-то фильм мне не по душе. Сейчас, конечно, вижу серьезные недостатки в сценарии и сюжете, о которых вам, естественно, не сообщу. Но для того, чтобы эти недочеты увидеть, мне потребовалось много времени.

В «Бриллиантовой руке» Гайдай, по сути, проиграл все кадры сам. Он репетировал перед зеркалом, разговаривал сам с собой, кривлялся. Понимаете, задачей Гайдая в этом фильме было не просто создать комедию. Он ставил перед собой цель РЕАЛЬНО показать весь идиотизм той жизни, которой мы жили, все то ханжество, показуху, быт. Причем показать таким образом, чтобы власть этого не заметила. На острие этого сатирического сюжета была, конечно же, Нонна Мордюкова, на которую ложилась колоссальная ответственность за каждую реплику и интонацию.

Критика, обрушившаяся на этот фильм, как и на другие наши картины, была серьезной. Звучали, например, упреки в том, что Гайдай, дескать, много внимания уделяет образам пьяниц. Мол, что, у нас других людей нет, только пьяницы? Однако, по правде говоря, в наших фильмах пьянства было гораздо меньше, чем в жизни. Нам не верили не только чиновники, но, к сожалению, порою даже друзья. Совсем недавно я листал стенограмму обсуждения худсоветом наших работ. Какие люди выступали против нас! Говорили, что мы снимаем пошлые картины, которые потакают низкому вкусу зрителей.

— Как на все это реагировал Леонид Иович?

— Он просто не ходил на эти худсоветы. Ему было неинтересно! Леня понимал: что сделано, то сделано. Уже никто ничего переснимать не будет. А те, кто говорит, — пусть говорят. Гайдай сделал свое дело. Главным было — дождаться официальной реакции ЦК КПСС, решающего в те времена все. Остальные союзы и организации он и не замечал вовсе. Хотя, конечно, очень огорчался, когда я ему рассказывал о том, что происходило на этих собраниях.

— Ваши отношения с Гайдаем изменились после того, как вы перестали работать вместе?

— Естественно, мы стали меньше общаться, ходить друг к другу в гости. Но не потому, что кто-то на кого-то обижался, просто так получалось. Гайдай решил экранизировать классику: «12 стульев», «Иван Васильевич меняет профессию». А у нас со Слободским были другие идеи... Мы часто виделись с Гайдаем, так как жили на одной улице — Черняховской. Он ко мне очень хорошо относился. Но при встрече всегда считал своим долгом упрекнуть в том, что я и Слободской его бросили. Как-то раз сказал: «Вот вы меня оставили, и после вас я ничего хорошего уже не снял». Я возразил: «Ну что вы, после нас вы сделали блестящую картину «Иван Васильевич меняет профессию»!» Он меня перебил: «Нет, это уже далеко не то!» После чего развернулся и ушел. Чувствовалось, что осадочек у него все-таки остался. Он немного дулся на меня, хотя и напрасно. В целом Гайдай был справедливым человеком. Приведу пример. Когда Леню похвалили на одном из престижных мероприятий за те фразы, которые стали народными благодаря его фильмам, Гайдай покачал головой: «Это не моя заслуга. Все придумали Слободской и Костюковский». Нам с Морисом было приятно. И это при том, что Гайдай привнес в картины множество собственных фраз. Однако чужая слава ему была ни к чему.

— Говорят, Леонид Иович сильно изменился в последние годы жизни...

— Безусловно. Годы брали свое. Менялось время, рухнул Советский Союз. Леня начал искать себя немного в другом русле. Его видение сатирической комедии, которое некогда проявилось в первой ленте «Пес Барбос и необычайный кросс», несколько изменилось. Гайдай стал серьезнее относиться к действительности, размышлял, как избавить людей от пошлости, как не льстить зрителю, а просто дать ему возможность весело, по-доброму посмеяться. Я бы сказал, что Гайдай стал еще требовательнее относиться к себе.

— Что вы чувствовали в тот момент, когда узнали о смерти Гайдая?

— Я не склонен к сентиментальности, но ощутил комок в горле и слезы в глазах. К сожалению, я не смог присутствовать на панихиде, поскольку находился в Израиле. Но я нашел возможность выступить на одном из израильских русскоязычных каналов и сказать все, что чувствую к только что ушедшему дорогому для меня человеку. Тогда меня буквально потряс и тронул тот факт, что все(!) израильские телеканалы прервали вещание, чтобы сообщить о смерти Гайдая, — настолько велико было в Израиле уважение к Леониду Иовичу.