В последние недели у Александра Пороховщикова отбоя нет от журналистов — газеты, журналы и телевидение наперебой берут у него интервью. Впрочем, Александр Шалвович никогда не жаловался на отсутствие внимания со стороны СМИ. Биография у него располагающая: аристократическое происхождение, многочисленные романы, отношения с 14-летней девушкой, которая стала женой актера. Уже больше двадцати лет они вместе...
«Петр Ильич Чайковский приходится мне дальним родственником. А еще я — родня недавно ушедшему от нас патриарху Алексию II»
— Александр Шалвович, как собираетесь отмечать юбилей?
— Никак. Дни рождения я отмечал до тех пор, пока была жива мама — для нее это было важно. Мы с женой относимся к такого рода праздникам спокойно, без фанатизма. Правда, 70 лет — это срок, его оставить без внимания нельзя. Но, честно говоря, боюсь я значительных дат: кажется, что после их празднования человеку уже пора на тот свет. Наверное, поэтому и отмечать юбилей не хочу.
Мы с женой все время проводим на даче, тут сейчас хорошо — снежок, легкий морозец. Третий член нашей семьи — собака, овчарка Оден. У меня всегда были только овчарки. Люблю их за ум и благородство. Не зря говорят, что всех собак условно можно разделить на две породы — овчарки и все остальные. Помнится, еще булгаковский Коровьев утверждал, что кровь — великое дело.
— Вы подпишитесь под этим утверждением?
— Конечно, порода есть порода. Если сравнить дворняжку с породистой собакой, сразу станет понятно, насколько они разные. И не потому, что одна хорошая, а другая плохая. Утверждение, что крестьянин хуже дворянина, в жилах которого течет голубая кровь, неправильно. И крестьяне могут быть «породистыми». Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть фотографии конца XIX — начала XX века. Какие красивые, одухотворенные лица! Они тоже аристократы, только от земли.
Я многое взял от своих предков. А род Пороховщиковых древний и славный. Мой прадед, Александр Александрович, был фабрикантом и меценатом, участвовал в строительстве Храма Христа Спасителя и как архитектор, и как инвестор. Дед, тоже Александр Александрович, изобретатель первого в мире танка и вездехода, крупный авиаконструктор. В 1941 году был обвинен в шпионаже, арестован и расстрелян, а в 1956-м полностью реабилитирован. Более того, оказывается, очень дальним родственником мне приходится Петр Ильич Чайковский, а по линии патриарха Алексия Симанского я родня недавно ушедшему от нас патриарху Алексию II.
— А как обстоят дела с вашим родовым гнездом — домом в Староконюшенном переулке в Москве, который вы взялись восстанавливать?
— Сейчас там несчастье случилось. Прямо напротив обвалился дом, и когда его разбирали, с девятиметровой высоты бросали огромные камни. В результате по нашему дому пошли трещины. Будем его спасать.
— Дом принадлежит вам?
— Увы, нет. В России нет механизма реституции, поэтому, так уж у нас интересно устроено, мне пришлось взять его в аренду на сорок девять лет. Хочу восстановить не только историю нашей фамилии, но и других дворянских родов. Еще там будет Театр детской игрушки, будут проходить показы эксклюзивных фильмов. В наших планах и фестиваль под названием «Ежик». Он посвящен талантливым людям, которые пока не нашли своего места в жизни. Мне хочется вернуть нашему дому теплоту и доброту, которые царили когда-то, хочется, чтобы там звучал детский смех. И чтобы каждый мог прийти туда, как к себе домой. Вам грустно? Значит, вместе погрустим, может быть, даже поплачем. Весело? Вместе посмеемся. Хотя поводов для смеха в последнее время все меньше и меньше. Столько жестокости сейчас в мире! Я вообще считаю: не было в истории человечества страшнее периода, чем XX век. Циничный, жестокий, контрастный. Хотя есть в нем и много хорошего, но плохого, наверное, все-таки больше.
— С плохим все понятно, а среди хорошего что бы вы назвали?
— Возможность путешествовать. Перед нами, наконец-то, открылся мир. Недавно вот вернулся из Южной Кореи. Потрясающая страна! Она мне всю душу перевернула, я в нее буквально влюбился.
— Любите путешествовать?
— Так ведь я в детстве мечтал стать путешественником. Как и все мы, воспитывался на сказках, в которых главные герои плавали на волшебных кораблях и летали на коврах-самолетах, и очень хотел увидеть разные страны. В то время моим любимым занятием было рассматривать географические карты. Но потом эта мечта уступила место другой — я увлекся медициной. Возникло это не на пустом месте — мой отец, Шалва Барабадзе, был хирургом. Два года я проучился в Челябинском медицинском институте. Во время практики работал в больнице и до сих пор вспоминаю эти времена с удовольствием. На дежурствах рассказывал лежащим под капельницами старушкам... анекдоты. Больше всего мне нравилось, когда пациенты меня, тогда всего лишь студента, называли доктором. Не хочу обидеть ни одну другую профессию, но все-таки врачевание — самая великая. Считаю, что актерская профессия во многом сродни врачеванию. Врач лечит тело, а мы, актеры, — душу. Так что о выборе профессии не жалею.
«Когда умер Высоцкий, Любимов предложил мне роль Галилея, но я отказался. Есть роли, которые после Володи играть нельзя»
— Но и в кино, и в театре вы далеко не сразу нашли свое место...
— После ГИТИСа я работал в Театре сатиры, но как-то очень быстро все мои спектакли позакрывали, особенно жаль было «Доходное место», которое поставил там Марк Анатольевич Захаров. И я перешел на Таганку, куда меня пригласил Юрий Петрович Любимов. Очень благодарен ему, ведь он поддержал меня в трудный момент. Причем взял без каких-либо экзаменов и прослушиваний. Просто спросил: «Хочешь у нас работать? Иди в отдел кадров, оформляйся». Я верой и правдой служил там, застал самый расцвет театра, ездил с ними много.
— Почему же ушли?
— Театр — живой организм, он стал болеть: одному дали звание, другому не дали, у одного зарплата больше, у другого — меньше. В результате пошли склоки, скандалы. Но самое главное, что содержание из спектаклей стало уходить, его все чаще заменяли формой. А я этого не люблю, считаю, что содержание и форма должны быть в гармонии. Правда, уход дался мне непросто, я готовился к нему пять или шесть лет, ведь очень привык к театру, любил его. Да и ребята там замечательные работали, прежде всего Володя Высоцкий. Играть с ним на сцене, да и просто общаться — дорогого стоило.
— Насколько я знаю, вас вводили в спектакли на его роли.
— Это началось еще при жизни Володи — нас вдвоем назначили на роль Свидригайлова в «Преступлении и наказании». Володя сразу начал играть на гитаре, что, на мой взгляд, тут было совершенно неприменимо. У нас с ним были разные взгляды на эту роль. В общем, отказался я от Свидригайлова, не хотелось мне Высоцкого подсиживать. Ну а когда Володя умер, Юрий Петрович позвал меня и сказал: «Давай, начинай репетировать Галилея». На что я ответил: «Мне репетировать не надо. Я мечтал об этой роли, знаю ее, хоть завтра мог бы ввестись в спектакль, но после Высоцкого играть не буду — это его роль». Есть роли, которые после Володи играть нельзя. Того же Гамлета, например. Ну а вскоре после этого я и вовсе перешел на работу в Театр имени Пушкина.
— Непростые нравы царят в театре!
— В Театре сатиры у меня такие фокусы уже были. В «Доходном месте» меня назначили на главную роль — Жадова, а Андрюша Миронов Белогубова должен был играть. Плучек вызвал меня и говорит: «Видите ли, Сашенька, Андрей уже играл Белогубова в институте, ему неинтересно — он будет повторяться...» «Знаете, — ответил я, — не нужно мне тут плести интриги мадридского двора. Я буду играть Белогубова!» И так сыграл, что меня заметили. Ко мне за кулисы приходили даже Эраст Гарин и Михаил Яншин...
Актерская профессия, если относиться к ней серьезно, очень тяжелая. У нас с древних времен принято считать актеров клоунами, скоморохами, но это большая ошибка. Особенно таким отношением грешат чиновники, они нам за это и зарплаты маленькие назначают, и вообще не жалуют. А мы не скоморохи, не площадные актеры, наша профессия происходит из церковной литургии, она основана на духовности. С другой стороны, профессия актера очень тяжела в физическом плане, не зря же ее часто сравнивают с шахтерским трудом. Если артист честный, он работает на собственной нервной системе, поэтому его организм очень быстро изнашивается. И зависть кругом! Чем лучше ты сделаешь роль, тем хуже для тебя. Все это я проходил. И понял, что в нашей профессии, хоть она в основном коллективная, лучше быть одному. Меня даже называют за это волком-одиночкой. А я и не спорю: да, я волк. Как только делаю что-то один — все получается, стоит только с кем-то завязаться — мимо! Одно предательство!
— На зависть и предательство как реагируете?
— Никогда никого не виню — кто я такой, чтобы судить людей? Если им так легче жить, пусть. А сам перекрестился и иду дальше. Из-за того, что все предпочитаю делать сам, не жду Станиславских, меня, кстати, и кризис почти не затронул. Несколько картин закрылось, как и у многих сейчас. В театре лет семь не выходил на сцену, потому что снимался и сам снимал. Но все время мечтал о роли, в которой не было бы ни одного слова. И вот режиссер Роман Козак поставил спектакль «Саранча», там у меня роль, в которой... всего два слова. А ведь молчать на сцене очень сложно.
«Жена очень похожа на мою маму. Может быть, душа все-таки переселяется?»
— Вы часто играете роли, как это принято называть, настоящих мужчин. Что вы как человек, а не актер, вкладываете в это понятие?
— Прежде всего мужчина должен понимать, какого он пола. У нас сейчас в этом смысле у многих наблюдаются не только раздвоения, но и «растроения» личности. А все просто: мужчина должен быть мужчиной, а женщина — женщиной. Хотя, когда говорят, что мы сильный пол, а вы — слабый, это ложь. Сильный пол — это женщины. Вы только притворяетесь слабыми, а мы воображаем себя победителями. Еще мужчина обязательно должен быть добрым, потому что доброта — удел сильных людей. Я людей без доброты вообще не воспринимаю. Великое качество! Даже если смеются над тобой, даже если считают, что доброта это глупость, все равно поступай по-своему!
— Говорят, люди, долго живущие вместе, становятся похожи друг на друга. Глядя на вас с Ириной, понимаешь, что это правда.
— Мы давно уже живем вместе, одинаково смотрим на одни и те же вещи. А когда люди искренне друг друга любят, они действительно становятся похожи — в поступках, манерах, иногда даже чертах лица. Правда-правда, я тоже заметил, что мы с Ириной похожи!
— У вас настолько трепетные отношения с женой. Вы, наверное, и не ссоритесь никогда?
— Мы не просто ссоримся, так ругаемся, что даже деремся иногда! Но, честно скажу, она у меня просто святая девочка. А ссоримся мы потому, что я ее очень избаловал. Детей у меня не было, а ей, когда начались наши отношения, было всего четырнадцать лет. И она была для меня даже не столько жена, сколько дочь. В результате я ее очень сильно избаловал, готов был на руках носить. Естественно, она в эту роль так вошла, что теперь трудно ее обратно вывести. Поэтому у нас бывают не только ссоры, но и серьезное непонимание, мне с ней очень трудно, хотя я не ропщу. У меня ведь до нее было много женщин, в том числе и очень красивых, но во всех женщинах я искал свою мать. А Ира на нее очень похожа. Причем даже внешне: у нее и размеры одежды, ноги совпадают с мамиными, и фигурка такая же. А по характеру — точно моя мама! Она, когда начинает меня пилить, даже слова и выражения мамины использует, хотя она их от мамы никогда не слышала. Как это происходит — не знаю! Может быть, душа все-таки переселяется?
— Мистика какая-то!
— А я в нее верю, очень подтверждений тому много. Когда мама ушла, я ее комнату закрыл на замок и ничего там не трогал, только заходил цветы поливать. И вдруг слышу мамин сиплый (она курила очень много) голос: «Не перелей, кучерявый!» Так она меня — с моей лысиной! — в шутку называла. И я, забыв, что ее уже нет, машинально ответил: «Галя, ну что ты в самом деле!» Потом обратил внимание, что на ее кровати... одеяло примято.
Я часто думаю о маме. Могу закрыть глаза, задуматься, и мама возникает передо мной в виде сияния. Мысленно разговариваю с ней, советуюсь. Я вот сейчас с вами беседую и знаю, где она у меня в машине находится. Она все время со мной. И когда мне говорят, что это болезнь, которую обязательно вылечит время, я думаю: зачем же мне от этой болезни лечиться, если она мне приятна?
Скучно жить на свете без любимых людей. Как говорил великий офтальмолог Святослав Федоров, с которым мы были очень дружны, большая часть людей живет по принципу «трех «п»: пожрать, поспать и по... — сами понимаете, какое слово третье. Но я так, как животное, жить не хочу. Жизнь такая короткая, даже не миг, а мгновение, раз — и все. Поэтому хочется прожить ее по-человечески.
