Балет Николай увидел трехлетним малышом и заболел им сразу и навсегда. В 10 лет родители отдали сына в Тбилисское хореографическое училище, и очень скоро стало ясно: мальчик столь успешен, что нужно везти его в столицу, в Белокаменную. Спустя три года, в 1987-м, Николай поступил в Московское академическое хореографическое училище, а по окончании его сразу был принят в труппу Большого театра. Там он мгновенно привлек к себе внимание ведущих мастеров: Галины Улановой, Марины Семеновой, Юрия Григоровича, Владимира Васильева, Николая Симачева, Николая Фадеечева. В 18 лет Николай Цискаридзе танцевал сольные партии на главной сцене страны, в 23 года получил звание заслуженного артиста России, а в 27 — народного, став самым молодым обладателем этих почетных званий, да еще и — лауреатом Государственной премии. Свой 28-й день рождения Николай встретил в Париже, где танцевал на сцене «Гранд-Опера» в качестве приглашенной звезды... С тех пор имя Цискаридзе — в числе звезд мирового балета, удостоенных высочайших профессиональных и государственных наград.

В конце минувшего года в рамках проекта «Короли танца» Николай Цискаридзе вместе с коллегами совершил гастрольный тур по городам восточной и юго-западной Украины.

Заглянули артисты и в Одессу.

«Благодаря «Танцам на льду» и «Танцам со звездами» меня теперь каждая собака знает»

— Николай, вы то снимаетесь в телесериалах, то ведете программу «Шедевры мирового музыкального театра» на телеканале «Культура», то рекламируете шоколад «Вдохновение», то участвуете в телешоу... Уж не заболели ли вы телевидением?

— (Улыбается.) Вообще на телевидение я попал абсолютно случайно: в 2001 году Александр Любимов взял меня соведущим в программу «Взгляд» на ОРТ. Потом у меня было несколько попыток вести эту передачу самостоятельно, но меня... сбила машина. Требовалось относительно длительное вылеживание. В телекомпании «ВИД» подумали, что мое лечение затянется, и передачу закрыли. Однако «вирус телевидения» я успел-таки подхватить. И до сих пор «болею».

— Несколько сезонов вы входите в состав жюри телепроекта «Танцы на льду». Не отвлекает это от служения балету?

— Нет. Если человек способен служить, то его не отвлекает ничто. Если же не способен, — то все. Другое дело, что теперь, благодаря «Танцам на льду» и «Танцам со звездами», меня, наверное, знает каждая собака, поскольку это действительно рейтинговые программы. Что же до судейства, то в «Танцах на льду» оно не имеет никакого отношения к судейству в фигурном катании. Судьи «Танцев...» отлично понимают, что участники шоу — дилетанты, поэтому оценивают больше показанный номер, чем технику самого катания. А чтобы подчеркнуть «широту взглядов» жюри, в судьи позвали некоего Цискаридзе, который может оценить выступление конкурсантов только с точки зрения хореографии.

— А у вас, Николай, не возникало желания стать на коньки?

— Желание возникало, тем более что многие фигуристы, ставшие моими друзьями, — Маша Бутырская, Оксана Грищук и другие — уговаривали меня это сделать. Но я не поддался. Когда великий тренер Елена Анатольевна Чайковская поставила меня на коньки перед заключительным гала-концертом, два фигуриста держали меня на льду, а вокруг плотным кольцом стояли люди, чтобы я не упал.

Вообще, для артиста балета катание на коньках может быть роковым: там совершенно другие движения ног, и после них на сцене тебе может быть очень некомфортно. Не говоря уже о риске травм. Но когда телевизионные руководители проекта стали аккуратно намекать на мое участие, я им сказал: «Пожалуйста, выйду на лед, если моей партнершей будет Оксана Казакова». Потому что я, наконец-то, хочу маленькую, легкую, юркую партнершу. Хоть где-то! (Смеется.) Несмотря на то, что я всех фигуристок люблю и уважаю, Оксана — моя особенная любовь.

— Вот так откровение!

— Не откровение — усталость.

— От любви?

— От женщин!

— Еще интереснее!

— Просто надоело постоянно поднимать на работе тяжеловесных теток! (Смеется.)

— Вы это, случаем, не о Насте Волочковой?

— Не будем переходить на личности. Тем более что подобные габариты нынче не исключение, увы... Вы думаете, мы женщину поднимаем?! Мы груз поднимаем! А после этого еще прыгаем! Нужно же иметь силы на это. Я бы сказал, что балет — это очень даже мужская профессия. Требуются и выносливость, и характер, и сила, и мозги. Иногда важно быть просто мужчиной, а на сцене это еще сложнее, чем в жизни. Хотя и в ней непросто. Все зависит от воспитания. В моем детстве, в Грузии, когда женщина входила в комнату, все мужчины вставали. Но я нигде в жизни больше не встречал такого.

«Первый язык, на котором я заговорил, был украинский. По сей день «шокаю»

— Правда ли, что в числе ваших родственников — знаменитый кинорежиссер Тенгиз Абуладзе?

— Тенгиз Абуладзе мне седьмая вода на киселе — кузен моей мамы. В детстве я часто бывал в его доме. Помню, как снималось «Покаяние»: первый сценарий читался дома, передавался из рук в руки, люди переписывали его. Когда фильм вышел, его запретили, и он год пролежал на полке… А когда за «Покаяние» дали «Нику» (кинематографическая премия. — Авт.), я, 11-летний, был очень счастлив, ведь на грузинском меня зовут Ника. Я подумал: «Надо же, в честь меня назвали такую премию и вручили моим близким!»

— Слышал, в ваших жилах течет французская кровь?

— И французская тоже. Моя бабушка, папина мама, которая умерла до моего рождения, была француженкой. А родители мои — грузины. Няня была украинкой, отчим — армянином. Поэтому я себя считаю очень советским ребенком.

О няне, кстати, разговор особый. Чистокровная украинка с Подолья, она пришла в наш дом, когда мне было 13 дней от роду. Естественно, первый язык, на котором я заговорил, был украинский. И по сей я день «шокаю». Моя мама приходила в ужас, потому что няня (ей, кстати, было уже за 70!) изъяснялась подобно Секлете Филипповне в фильме «За двумя зайцами». Да еще и в выражениях не стеснялась.

— Кто оказал на вас в детстве наибольшее влияние?

— Поведение, взгляды, какой-то вкус прививает семья. Мне повезло: я жил в слишком хорошем для Советского Союза месте и рос в достаточно вольной семье. С папой мы никогда не жили, а маму я видел только по выходным. Она была физиком и работала на Обнинской АЭС, причем очень много. В начале 1960-х годов там произошел взрыв, как в Чернобыле. Погибло очень много людей, в том числе и мамин муж. Тех, кто имел хоть какое-то отношение к погибшим, депортировали и запретили им выезжать за границу. Мама впоследствии 35 лет проработала преподавателем в школе. Дабы поставить сына на ноги (она родила меня в 43 года), продолжала трудиться и после пенсии — занималась репетиторством. Отчим мой тоже был педагогом. Мы жили небогато, но достойно. И мама, кстати, с детства приучала меня быть мужчиной. И внутренне, и внешне. Уже в два годика я ходил в театр в галстуке и костюме. Когда вырос, однажды взбунтовался и... порвал его.

— ?!

— Мне тогда было 16 лет, мы пришли в театр всем классом, и моя подруга сказала: «Коль, ну смотри, все одеты прилично — в джинсах, а ты, как синий чулок, опять в галстуке и костюме!» Мне так стало обидно, что, придя домой, я снял костюм, на маминых глазах порвал пиджак, разрезал галстук и сказал: «Я никогда больше это не надену!» А костюм, надо сказать, был от Пьера Кардена — по тем временам что-то немыслимое! Сейчас вспоминаю и думаю: был неправ. В джинсах в театр ходить нельзя. Если, конечно, ты там не работаешь.

— А теперь вы там работаете — и что носите?

— Вообще, предпочитаю носить то, что не мнется, легко стирается и хорошо сохнет. Мне по душе свитера и джемперы: быстро снимаются-надеваются. Обувь предпочитаю удобную и мягкую. Люблю все красивое — профессия обязывает. Хорошо отношусь к кутюрье, очень дружен с Юдашкиным, например. Хотя нарядов от него в моем гардеробе нет.

«Если бы меня оперировали в России, а не в Париже, на сцену я бы уже не вернулся»

— Что в жизни любите больше всего?

— Ничего не делать! Еще — море: обожаю спать, лежать на матрасе надувном на волнах. Можно с книгой в руках — читаю много. Люблю выпить вкусный коктейль и... опять ничего не делать. Еще обожаю кино — у меня дома огромная фильмотека, и я многократно пересматриваю любимые старые фильмы. И... мультики про Винни-Пуха. Когда у меня плохое настроение, я таким нехитрым способом спасаюсь от хандры.

— Каждый взрослый человек — в чем-то ребенок?

— Конечно. Помню, как я еще школьником ездил с хореографическим училищем на гастроли в Америку. В одном городе, где мы были проездом, я увидел в витрине магазина игрушечного зайца. Он стоил 60 долларов. Для нас это была астрономическая сумма, но я «заболел» этим зайцем и все время думал о нем. Две недели спустя на обратном пути мы прилетели ночью. Все магазины были закрыты, а тот, где продавался заяц, — открыт. И я его купил. До сих пор берегу...

— Расскажите, как вы оказались в Большом театре.

— Очень прозаично. И не по блату. Хоть я был самым лучшим выпускником в потоке, заявка на меня из Большого театра не пришла. Потом был госэкзамен, председательствовал на котором Юрий Григорович. Когда ставили оценки, он произнес только одну фразу: «Грузину «пять» и — взять в театр». Ему сказали, что, мол, мест нет. Тогда он попросил список принятых в Большой и вписал меня туда под номером один. Вот так 15 лет назад решилась моя судьба.

— Но одна тяжелая травма могла все перечеркнуть...

— Слава Богу, что она случилась во Франции. Осенью 2003-го на репетиции главной партии балета «Клавиго» в Парижской опере у меня вдруг подвернулась нога, и я упал. Позже выяснилось, что лопнула связка, а тогда все подумали, что это просто от усталости. Уговаривали меня прерваться и отдохнуть, но уже шел оркестровый прогон балета, который я до этого ни разу не танцевал, и потому еще 20 минут репетировал, дорвав колено окончательно. Когда упал снова, понял, что дело плохо. Сделав снимок, доктора пришли в ужас. Вердикт: операция, не танцевать полгода. Плюс реабилитационный курс. Сразу подключились все страховые компании, меня обследовали и прооперировали в Париже. Если бы это случилось в России, то на сцену я бы уже не вернулся.

— Почему?

— У нас очень хорошие хирурги, но отсутствует нормальная система восстановления, а она при такой травме очень важна. После операции я дважды был в реабилитационном центре в Биаррице, где проходят реабилитацию всемирно известные спортсмены. Все расходы на лечение взял на себя Большой театр, а длилось оно целый год. Но после такой травмы шанс вернуться на сцену — один на миллион. Наглядный пример — мой друг Андрис Лиепа: у него была аналогичная травма, но он не смог вернуться... Мне повезло больше.

— Николай, вы чего-то боитесь?

— Когда-то я боялся темноты, боялся того, сего... А потом случилось самое страшное в моей жизни: мне пришлось закрыть глаза собственной матери и похоронить ее.

К сожалению, я остался один, когда мне было 20 лет, так что родных у меня нет очень давно. Однако есть люди, родные мне по духу, по сопереживанию — вот они теперь и есть моя семья. Уже многие годы.

— Кстати, о годах. 35 лет для мужчины в классическом балете — это определенный рубеж...

— Пенсионный рубеж! И я чувствую, что мои способности уже не те, что раньше. Уже почти невозможно идти вперед...

— Однако есть же примеры долголетия. Та же Майя Плисецкая...

— У мужчин в балете организм изнашивается в четыре раза быстрее, чем у балерин. К счастью, у меня есть смежная профессия — преподаю в театре и школе. Я давно выбрал себе эту стезю, и у меня все получается. Вынашиваю еще кое-какие идеи, но о них пока промолчу. Говорят же, хочешь рассмешить Господа — расскажи ему о своих планах.