С самого начала своей актерской карьеры Лия Меджидовна мечтала о главных ролях, а ее считали королевой второго плана. Из фильма в фильм режиссеры эксплуатировали ее особенную внешность и темперамент, а жизненный опыт и внутренний мир актрисы оставался за кадром. «Я всю жизнь бегу от этого образа доброй, придурковатой, смешной обезьянки», — сетует Ахеджакова. Да и сейчас баснословных денег актриса не зарабатывает. Ездит на раздолбанной «шестерке», живет с мужем на даче под Москвой. К слову, это ее третий брак, и замуж она вышла в 63 года. По словам Ахеджаковой, в браке она счастлива. Единственное, о чем она не может говорить без слез, — что так и не родила. Но это запретная тема для журналистов...
«В сорокаградусную жару маму, у которой почти не было легких, затягивали перед спектаклем в корсет»
— Лия Меджидовна, насколько известно, у вас великолепные актерские корни.
— Так оно и есть. Майкопский драматический театр (Ахеджакова родилась в Днепропетровске, а детство ее прошло в Майкопе — столице Адыгеи. — Авт.) существовал столько, сколько я себя помню. Папа работал там главным режиссером и какое-то время пел в оперетте. У него замечательный слух. А мама была актрисой, очень хорошей актрисой. В театре одновременно работали две труппы — адыгейская и русская. И всем этим папа заведовал. Это было сразу после войны: вокруг полная нищета и разруха. Спектакли шли каждый день, без выходных. Артисты плачут от невозможности жить по-человечески, репетировать хорошие роли с хорошим режиссером и получать хоть какую-то зарплату. Ничего этого нет. Живут, как какие-то беженцы. Но в Майкопе был хороший театр. Помню, директора звали Борис Павлович. Они с папой очень много работали, все время что-то такое придумывали, поэтому театр знали и в него шли. Иногда, приходя домой, он даже маму называл Борис Палыч. Прилагались какие-то совершенно дикие усилия. Например, папа придумал такой ход: он пригласил для работы в театре молодых красивых ребят, которые не были артистами по образованию, но умели прекрасно двигаться по сцене и хорошо петь. Людям, пережившим войну, нужен был театр, где бы они могли забыться и хоть чуть-чуть порадоваться, посмеяться и увидеть сказку. Это не коммерческое искусство было, а утешающее. Люди отдыхали и еще заряжались какой-то энергией. И это, очевидно, не от ума было придумано, а по интуиции. Без зрителя театру грозила смерть, а актерам — голод.
Когда приходил зритель, нельзя было его растравлять, надо было обласкать. Каждый вечер какая-то часть труппы ехала в деревню, или в какой-нибудь район, или в другой город, а какая-то на месте играла. Нужно было зарабатывать деньги, чтобы кормить семьи. Обычно они ездили на грузовике. Мама, как человек, больной туберкулезом, сидела рядом с водителем. Это была ее привилегия. Однажды грузовик перевернулся, мама выпала из кабины на полном ходу, но успела поджать ноги. Может, благодаря этому осталась жива. Поздно ночью ее привезли домой, она была вся в грязи, пальто покрылось ледяной коркой...
Зимой было холодно, потому что не топили, а летом — жара градусов под сорок. В Майкопе был маленький летний театрик над рекой, с зелеными крашеными скамейками. Маму затягивали в корсет в эти сорок градусов жары. А жара в Майкопе держится до десяти-одиннадцати вечера. Внизу в реке лягушки кричат, а здесь на сцене «Коварство и любовь» (или «Кремлевские куранты» Погодина). И люди играют с такой самоотдачей! В белых париках, с наклеенными ресницами, дышать нечем, зал неполный — что-то невероятное. Были еще какие-то спектакли, но мне почему-то запомнился именно этот. И мама, у которой легких почти нет... Она где-то лет в двадцать семь решила помочь своему театру распространять билеты. Актерам казалось, что люди не идут, потому что кассиры (интересно, что те из них, кто распространял билеты по районным клубам, назывались «борзыми») неумело работают. Вот она в эту жару набегается, как «борзая», придет, ведро холодной воды на себя выльет — и опять в театр. Сначала воспаление легких, потом еще раз воспаление легких, а потом и туберкулез. А лежать нельзя, надо работать, вот болезнь и запустили. В городе много было туберкулезников — после войны эта болезнь свирепствовала повсюду. И вот мою маму, с четырьмя кавернами в легких, затягивали в корсет. Я бы не стала этого делать, потому что не смогла бы играть, когда нечем дышать и болят ребра. Какая же это актерская самоотверженность: в жару, в корсете, в парике, с наклеенными ресницами терзать себе душу в течение двух-трех часов, а потом за кулисами кашлять кровью!
— Помните свой первый выход на сцену?
— Не помню точно, когда это было, но меня взяли с собой родители. Видимо, не с кем было оставить. Приехали в какой-то продуваемый всеми ветрами неотапливаемый клуб. Поставили декорации. Во время спектакля отключился свет. Пришлось играть при свечах, ведь зрители в зале сидят. Я вообще не понимаю, почему люди в театр ходили, тем более в деревнях. А ведь показывали не что-нибудь, а «Коварство и любовь» Шиллера, мама играла леди Мильфорд. Иногда спектакль затягивался за полночь.
«В ТЮЗе я играла все подряд, даже... куриные ноги избушки Бабы-Яги»
— Это правда, что вы могли стать журналистом?
— В первый раз я приехала в Москву, чтобы стать журналистом. Однако распсиховалась на собеседовании, от волнения забыла даже собственное имя и в МГУ не попала. Тогда я решила поступить в Московский институт цветных металлов и золота, где проучилась полтора года. Там же приобщилась к художественной самодеятельности. Это мне нравилось больше, чем учеба в институте. В конце концов я решила все бросить и уехать обратно в Майкоп. Второе покорение Москвы произошло чуть позже. Я решила поступать в ГИТИС, который окончила в 1962 году. Одновременно с учебой начала работать в Московском ТЮЗе, поскольку моя внешность располагала к детским ролям. Я была чистой травести. Думала, что в Московском ТЮЗе буду играть юных прекрасных девочек, Джульетт. В то время там ставили классику, и Шекспира в том числе. Но оказалось, что виды на меня были другие. Глядели на меня «узкопрофессионально»: травести — и баста! Правда, у Павла Хомского я сыграла какую-то девочку, а у Гиги Лордкипанидзе — бабушку. Это в двадцать-то лет! Конечно, это были крохи, хотя случались и пpeлестные вещи, которые актер должен в своей жизни сыграть. Например, ослик Иа-Иа в «Винни-Пухе».
— Как долго вы работали в ТЮЗе?
— Целых 16 лет! И хотя мой репертуар был весьма однообразен — куры, птички, зайцы, поросята, ослик Иа-Иа и тому подобные персонажи, — я просто не могу забыть то время.
— Чем оно вам запомнилось?
— Я была абсолютно невостребованна. При том, что я там играла все подряд, даже куриные ноги. У Бабы-Яги была, как известно, избушка на курьих ножках. Так вот, эти ноги играла я. Представляете, у тебя даже тела нет, только куриные ноги. Ну, еще третьим составом — средний поросенок, Наф-Наф. И все. Но большой удачей для меня стало знакомство со Львом Абрамовичем Кассилем. Он меня порекомендовал на роль пионера Тараса Бобунова. Но вот однажды я пришла к Анатолию Васильевичу Эфросу. Он был в ту пору очередным режиссером в Театре на Малой Бронной. Пришла и говорю: «Возьмите меня!» Он пообещал свести меня с Дунаевым, главным режиссером. Я пришла к Дунаеву, и он мне сказал: «Как отец вам советую: держитесь за ТЮЗ руками и ногами. Вы — травести. Вы должны в ТЮЗе работать до пенсии. Я вас не возьму, потому что я вам добра желаю». Я все это пересказала Анатолию Васильевичу. Он расстроился и говорит: «Ну, тогда, Лиечка, вам придется идти в «Современник». Вас там точно возьмут. И это очень хороший театр. Там замечательные актеры. И Галя Волчек (художественный руководитель театра «Современник». — Авт.) вас возьмет». Я нашла Валеру Фокина, который тогда был молодым человеком, начинающим режиссером. И Валера привел меня в «Современник».
— Как вас встретила Галина Волчек?
— Прекрасно помню первую встречу с Галиной Борисовной. Она репетировала в зале, была очень занята. Спросила у меня: «А почему вы уходите из ТЮЗа?» Я ответила: «Надоело зайцев играть...» Через неделю прихожу к Волчек и говорю: «Галина Борисовна, я только умоляю вас: никаких сказок, никаких зайцев! Я переела этого, меня тошнит». И она мне пообещала. Действительно, я в «Современнике» тридцать лет — и ни одного зайца, ни одной Бабы-Яги.
Я думаю, что, принимая меня в театр, Галина Борисовна поверила рекомендовавшему меня Валерию Фокину, которого я об этом очень просила и до сих пор ему за это очень благодарна. В то время заболела Любовь Ивановна Добржанская, чудная актриса, звезда Театра Советской Армии, которая превосходно играла возрастные роли в театре «Современник». А потом попала в больницу другая замечательная актриса — Антонина Павловна Богданова, игравшая бабушку в спектакле «Вечно живые». Хотя по возрасту я была очень далека от «бабушки», мне предложили эту роль, и я много лет играла «маму» Кваши (Игорь Кваша — известный российский артист, актер театра «Современник». — Авт.). Только через восемь лет мне удалось перейти к ролям, более подходящим для моего возраста.
Знаменательной в театре «Современник» и в моей личной театральной судьбе была встреча с режиссером Романом Виктюком. Я с ним в то время очень дружила, и благодаря этой дружбе мне удалось сыграть у него в четырех больших спектаклях. Это были роли, в которых я впервые перешла от «бабушек» к своему возрасту. Началось все с «Квартиры Коломбины» Петрушевской, которую я много лет играла в «Современнике». Потом была певица Мостовая в «Стене», потом «Мелкий бес», «Адский сад», а потом.... А потом мы с ним поссорились.
— Как это случилось?
— Он меня ужасно обидел, ужасно, еще в каком-то журнале написал, что я матом ругалась на сцене... А потом набрал полный зал своих корешей, как у нас называют — «голубятник». До этого у нас с Виктюком были лишь маленькие стычки. Как-то я репетировала у него Варвару в «Мелком бесе». И он предложил мне раздеться на сцене. Я сказала: «Ни за что! Хотите — снимайте с роли».
— Вы конфликтный человек?
— Нет. Скорее принципиальный. Например, не так давно у меня произошла ссора с одним очень известным продюсером. Он предложил мне сняться в «Иронии судьбы-2». А мы в это время выпускали «Женитьбу Фигаро». Бросить репетиции и поехать сниматься значило бы сорвать премьеру. К тому же и в «Современнике» тогда была ситуация аховая: Лена Яковлева тяжело болела, а Чулпаша Хаматова повредила себе ногу. Мне надо было за два дня сыграть два спектакля в «Современнике» и две генеральные «Фигаро». В общем, я отказалась сниматься. Продюсер звонил моим режиссерам, он предлагал мне дикие деньги за два съемочных дня. Мне друзья говорили: «Господи, да возьми ты их! Тебе что, деньги не нужны?» Нужны. Очень. Но я не могу сорвать два спектакля и две генеральные репетиции.
«Мне столько досталось в жизни от критиков, что я стала забывать, кто меня поносил и за что»
С 1973 года Ахеджакова начала сниматься в кино в эпизодических ролях. Всенародную любовь принесли актрисе фильмы Эльдара Рязанова. Ему удалось раскрыть специфическое дарование Ахеджаковой. Уже первая роль — Тани в телефильме «Ирония судьбы, или С легким паром!» — была замечена критиками и зрителями. В ней проявилась склонность актрисы к гротеску и трагикомедии. Но за внешне незатейливой ролью явно комического характера можно разглядеть внутреннее одиночество и неустроенную судьбу героини.
Потом была секретарша Верочка в «Служебном романе» (1977). Созданный актрисой образ энергичной секретарши контрастировал с теми ролями, которые были созданы Ахеджаковой до этой картины.
В фильме «Гараж» (1979) Рязанов заставил Ахеджакову показать, что она не только характерная комедийная актриса, но еще обладает и незаурядным драматическим дарованием. Этот ее талант проявился и в трагикомедии Рязанова «Небеса обетованные» (1991), где Ахеджакова сыграла нищенку-интеллигентку Фиму. За эту роль актриса получила кинематографическую премию «Ника» в номинации за лучшую женскую роль второго плана.
— Свой дебют в кино помните?
— Мой дебют был связан с режиссером Михаилом Богиным. Потом я долго не снималась. Эльдар Рязанов пригласил меня на небольшой эпизод в фильме «Ирония судьбы...». Звонит мне Рязанов. Мне, совершенно неизвестной актрисе. И предлагает сняться в маленькой роли в «Иронии судьбы». Я читаю и вижу, что играть там, в общем-то, нечего. Тем не менее поехала на встречу с Эльдаром Александровичем. И сказала ему: «Эльдар Александрович, я вас обожаю, но сниматься не хочу. Я хочу дождаться, когда вы напишете для меня роль». А он говорит: «Лучше сняться у хорошего режиссера в крошечной роли, чем в главной у какого-нибудь...» Короче, Рязанов меня уговорил. И правильно сделал. А дальше уже был «Служебный роман», потом он написал для меня роль в «Гараже», потом были «Небеса обетованные» и «Старые клячи». Случай? Да.
Не люблю играть в эпизодах, но ведь и эпизоды бывают разные. Если это роль в фильме Алексея Германа «20 дней без войны» или Зина-татарка в «Крутом маршруте», то я рада таким ролям. Но если предлагают играть эпизод, чтобы где-то лишь мелькнуть на афише, я категорически отказываюсь. Называйте это амбициозностью или еще чем-то, но играть такие роли — только время терять. Был момент, когда вокруг меня кружились несчастья, мама умерла, а Рязанов пригласил сниматься в «Небесах обетованных», и это меня просто спасло. Потом в «Старых клячах» не смогла играть одна известная актриса — опять вызвали меня. Я и в «Андерсене», последней по времени картине режиссера, снималась, но в конечной версии Рязанов мою роль вырезал. Сказал, что она не поместилась в метраж картины. Наверное, плохо сыграла. Но, чтобы ни случилось, мы с Эльдаром Александровичем очень нежно относимся друг к другу. А дальше я у него сыграла много ролей, мы дружим. И я надеюсь, мы еще поработаем.
— Какую свою роль в картинах Рязанова вы больше всего любите?
— Пожалуй, в «Небесах обетованных». Во всяком случае, я люблю эту картину и все, что с ней связано. Не могу сказать, что я так же довольна другими своими работами. Мне столько досталось в жизни от критиков, что я стала забывать, кто меня поносил и за что. Но, признаюсь, мне также досталось и зрительской благодарности, особенно после выхода на экран «Гаража».
— Почему вы не захотели сниматься в продолжении «Иронии судьбы»?
— Потому что я не хотела — это раз. Мне это все продолжение не понравилось очень. И главное, что просто не было времени. Я ведь говорила, у меня тогда было два спектакля в театре и выпуск «Фигаро». О чем может идти речь? Ну и потом, ради чего? Когда меня стали сильно «прогибать» продюсеры «Иронии судьбы-2», плетя вокруг меня всевозможные интриги вроде того, что за маленькую роль я требую квартиру, это было для меня большим стимулом сказать им, что не все продаются. Не люблю, когда на меня давят. Хотя если б сильно не давили, все равно у меня бы не было возможности играть.
— Говорят, на студии «Ленфильм» вы в черном списке...
— Этой истории, наверное, лет двадцать пять. Мне дали роль в одной из картин, но в последний момент отказали. Оказывается, тогда вышло какое-то постановление «об оптимизме советского киноискусства», и я не соответствовала новому курсу нашего кинематографа. С тех пор ни разу не звали, хотя где теперь это советское киноискусство...
— Почему вы сейчас редко появляетесь в кино?
— Действительно, редко, но мне повезло с фильмом Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». В спектакле МХТ эту роль замечательно играет моя подруга Алла Покровская, и когда Кирилл предложил мне сыграть в киноварианте, то возник непростой этический момент. Пока я с Аллой не переговорила, не могла принять решения. К счастью, подруга меня поняла, не обиделась. Чем мне нравится Кирилл Серебренников: он не бросит недоделанное, ищет выходы, решения. Я сама такая же. Не успокоюсь, пока не будет сделано так, чтобы я верила, что правдиво существую в этой ситуации.
— С Серебренниковым легко нашли общий язык?
— Да, это человек, с которым мне легко. Он серьезно занят актерами и тем, чтобы мы «жили» правильно. Почему-то перед ним не стыдно, когда что-то не можешь выполнить. И над спектаклем «Фигаро» шла та же кропотливая, скрупулезная работа. Тяжелая, но приятная, потому что была замечательная атмосфера. Кирилл окружает себя не просто актерами, а друзьями, с кем говорит на одном языке.
«У меня в театре случались простои длиною в пять-шесть лет, а однажды и в восемь»
— Друзья занимают в вашей жизни большое место?
— Да, Алла Покровская — моя подруга. С Ольгой Александровной Аросевой тоже дружим... С Аллой Будницкой мы дом вместе построили. В одиночку было не поднять. А так вот подняли и живем теперь вместе: бедуем и радуемся. Есть у меня и такая замечательная подруга, как Мила Лось. Она 25 лет прожила в Америке, а теперь вот вернулась. Серьезный бизнесмен. А ее сын, окончив киношколу в Лос-Анджелесе, уже начал снимать картины в России.
— Чем занимаетесь на досуге?
— С удовольствием хожу в театр. Я благодарный зритель. Интересуюсь изобразительным искусством, архитектурой. Очень люблю путешествовать. Читаю. Улицкая замечательно пишет. Прочитала переписку Льва Гумилева с женщиной, которую он любил всю жизнь. Очень нежные, трогательные письма. Я люблю такую литературу, она не только о человеке, но и о времени. Мне лично очень близко все ахматовское окружение.
— А сами вы еще не принимались за мемуары?
— Сама ничего не пишу. Но обо мне готовит книгу театровед Любовь Пайкова. Книга о творчестве, жизни, о том, во что я погружена...
— На людях вы всегда такая энергичная, а каково вам наедине с собой?
— Не скажу, что меня постоянно преследует уныние, но временами душа болит. Поводы, увы, есть. Обидно, когда нет работы, но еще обиднее, что жизнь такая короткая... Иногда словно проваливаешься в черную дыру, и она начинает засасывать. Хотя, конечно, уныние ни к чему хорошему не ведет, да и грех это. Надо бежать от унылых лиц за сто километров! Когда вокруг вас причитают, кликушествуют, лучше всего спасаться бегством. Но, к счастью, бывают и моменты, когда Бог тебе улыбается...
— Лия Меджидовна, вы считаете себя успешным человеком?
— У меня сегодня ночью была бессонница именно на эту тему. Вот вы мне сказали, что мы будем об этом говорить, и я все не спала и думала. Нет, я считаю себя очень неуспешным человеком. Говорю это совершенно серьезно. Я очень неуспешный человек. Потому что какой-то маленький человеческий или творческий успех у меня чаще всего чередуется с годами невостребованности. Я вам скажу, что такое успех. Это востребованность. А у меня все как раз наоборот. Я имею в виду всю мою сознательную жизнь. От бровки до бровки. Начиная с двадцати одного года и по сегодняшний день. У меня в театре случались простои длиною в пять-шесть лет, а однажды и в восемь. Ни одной новой роли! Но бывали периоды и огромной загруженности. «Квартира Коломбины», «Трудные люди», «Стена», «Крутой маршрут», «Мелкий бес»... Я тогда находилась в том возрасте, когда актриса востребована. Уже мастер, но еще не второй обоз. Стареющие актрисы — это такая обуза для театра... Вроде бы надо дать ей работу, да где же взять?
— Вам приходилось когда-нибудь жертвовать чем-то ради успеха?
— Я бы так не сказала — «ради успеха». А ради работы — да. Я жертвую своим временем, когда, проводя по нескольку часов за рулем, еду в театр, а потом домой, стоя в пробках, и устаю смертельно. Я, собираясь на самолет, иногда поднимаюсь в четыре утра, потом лечу куда-то, где разница во времени с Москвой шесть часов, и у меня глаза слипаются, тем не менее выхожу на сцену. Вот сейчас я подряд десять спектаклей сыграла — в Питере, Екатеринбурге, Перми, Москве. Мотаясь между этими городами, где-то подхватила вирус, который перешел в адский бронхит. Я, как собака, лаяла день и ночь. В Екатеринбурге в три часа ночи начала кашлять, задыхаться. Кашляла до утра, все вокруг меня бегали, молоко давали. А потом с этим кашлем пошла играть. Потому что нельзя было срывать спектакль — это было 8 Марта: полный зал, аншлаг. А на генеральной (репетиции. — Авт.) «Мелкого беса» я свалилась с большой высоты, заработав сотрясение мозга и потерю сознания. Потом надо было отлеживаться, приходить в себя. Но позвонила Галина Борисовна: «Крутой маршрут» на выпуске, ты потеряешь роль, если не придешь». И я пришла...
По материалам «Русской газеты», «Новых известий», телепрограммы «Моя правда», программы «Дифирамб» радиоканала «Эхо Москвы» подготовил Сергей ИВАНИЦКИЙ, «СОБЫТИЯ»
