На счету популярного актера Дмитрия Марьянова, помимо множества театральных, 45 сыгранных ролей в кино. Зрители хорошо помнят его по фильмам «Графиня де Монсоро», «Досье детектива Дубровского», «Президент и его внучка», «Бальзаковский возраст, или Все мужики сво...», «Ландыш серебристый». Но популярность Марьянову принес музыкальный фильм «Выше Радуги», вышедший на экраны в 1986 году. С тех пор Дмитрий, конечно же, подрос, но, похоже, не утратил оптимизма своего героя Алика Радуги.

Первого декабря Дмитрий отметил в Москве свой 39-й день рождения и на пару дней приехал в Киев, где на студии Оксаны Байрак озвучивал своего нового героя-бизнесмена из фильма «Золушка с Райского острова», который в январе выйдет на экраны.

Дима сразу предложил перейти на «ты». Расположившись в удобных креслах, мы начали беседу под рюмочку виски. Время от времени мой собеседник закуривал сигарету, оправдываясь: «Курю, только когда выпью».
 

«В Доме-музее Станиславского мы устраивали побоища, валялись на его кровати... Не понимали тогда, что это за историческая личность»

—Дима, что-то о тебе в последнее время мало пишут в прессе, несмотря на то, что ты по-прежнему много играешь в театре, постоянно снимаешься в кино.

—Ты знаешь, на меня вообще почему-то мало обращают внимания. Обычно забывают. Вот недавно, например, одно очень уважаемое российское издание дает информацию к премьере фильма «Мираж»: в фильме снимались Алена Хмельницкая, Алексей Чадов, еще кто-то «и др.». А у меня в картине одна из главных ролей. Получается что «др.» — это я...

—Неприятно!

—А мне, если честно, на самом деле — пофиг. Хотя агент говорит, что так не должно быть.

—Сейчас ты снялся у Оксаны Байрак. Как с ней работалось? Она ведь и умница, и красавица, но мужчины ее побаиваются.

—С ней — прекрасно. От Оксаны очень хорошо подпитываться энергией, которой у нее в избытке. И главное — энергия эта всегда положительная. А еще как хороший режиссер она не зациклена на том, что вот, мол, «я сказала — будет так и никак иначе». Как говорил Марк Анатольевич Захаров, «вы убедите меня, что это правильно, и если да — то да». Байрак знает, чего она хочет добиться от актера.

—Тебе везет на режиссеров. Ты ведь в легендарном Ленкоме у Захарова 11 лет проработал.

—Да. Правда, сам Марк Анатольевич меня туда не звал и даже год еще не знал, что я нахожусь у него в труппе. А дело было так. Покойный ныне Петр Штейн восстанавливал спектакль «Бременские музыканты», и у моего однокашника Андрея Соколова, который тогда уже работал в Ленкоме, спросили: «Слушай, ну ты же Щукинское училище заканчивал. У вас там всегда «двигающиеся» люди были. Может, кого-то посоветуешь?» Он предложил мою кандидатуру. Мне позвонили: «Не хотите прийти попробоваться на Трубадура?» Я пришел. Хореограф Светлана Воскресенская показала мне движения, я повторил. Она тут же вынесла свой вердикт: «Меня этот человек устраивает». И я год играл в этом спектакле на контракте, потом меня взяли в труппу.

—Танцами ты с детства увлекался?

—В детстве был спорт: плавание, самбо, бокс. Это уже потом, в театральной школе, я всерьез занялся танцами, акробатикой: прыгал с доски, с качелей, на батуте... А вообще, я с детства мечтал быть археологом.

—Отчего же не стал?

—К нам в школу пришли люди и сказали, что набирают детей в студию, где будет акробатика, фехтование, конные выездки и все такое. И меня, 13-летнего, это так заинтересовало, что я пошел. А школа была при Театре-студии на Красной Пресне, и там нас сразу ТАК запрягли: мы уходили из дому в школу к восьми утра, а возвращались в девять-десять вечера.

—Значит, на глупости времени не хватало?

—Какое там! Все успевали. Был один случай смешной, когда я с моими одноклассниками Родионом Билевским и Юрием Лавровым — мы с ними потом вместе в армии служили — надумали прогулять урок. Залезли на чердак покурить, а кто-то вызвал милицию, решив, что мы наркоманы. И вот мы от этих милиционеров драпали, выскочив на козырек крыши. Дело было зимой, а у нас... кеды, и мы, скользя, пробирались по козырьку от одного подъезда к другому. Полшага и — все, сорвались бы. Мы все-таки сбежали, пробравшись через соседний подъезд. Прибегаем в школу, а нас встречают как героев. Удивляемся: «Что случилось?» Оказывается, крыша дома, по которой мы карабкались, рискуя жизнью, как раз была напротив школьных окон, и все наблюдали, как мы убегали от милиции. Нас тут же вызвали к директору...

—Ты хорошо учился?

—В восьмом классе у меня была «двойка» по алгебре в полугодии и «неуд» по поведению. Я учился в 123-й школе, мы называли ее «раз, два, три». Она находилась по соседству с Домом-музеем Станиславского, где он жил и давал первые спектакли. Мы же, ученики 6-го класса, в этом доме-музее творили ТАКИЕ ужасы. На сцене, где Станиславский показывал первую «Чайку», устраивали побоища, валялись на его кровати... Не понимали тогда, что это за историческая личность...

—И как вас только в милицию за это не забрали!

—Забрали за другое — за пьянку. Где-то в восьмом классе решили выпить. Мы же были спортсменами и чтобы выпить — ни-ни. Пришли в Елисеевский универсам, решили дать кому-то из взрослых денежки и рубль сверху, чтоб нам взяли бутылку вина. Вдруг откуда ни возьмись — наш педагог Владимир Борисович. Говорит: «Вы что здесь делаете?» Ну, а чего отпираться-то уже, он ведь слышал все. «Вина хотите? Давайте я сам лучше возьму». Покупает нам вино и отдает со словами «Ребята, вот вам». И тут сквозь толпу — милиция: операция «Подросток». И нас всех — в ментуру.

—И?

—Подержали да и выпустили. Помню, сидим мы в «обезьяннике», и тут мне говорят: «Марьянов, за тобой пришла мама». Бли-и-н, какой ужас, думаю. Выхожу и вижу: стоит мой педагог по танцам и глазами делает знаки. Ее спрашивают: «Почему у вас разные фамилии?» «У него фамилия отца», — отвечает она, и меня отпускают с ней. А за остальными приехали родители, у них было ТАКОЕ палево. 

«Вдруг толпа разворачивается: «Радуга, Радуга, Радуга!» — и как набросится!»

—В своем первом фильме «Выше Радуги», который принес тебе просто сумасшедшую славу, ты ведь снялся еще школьником?

—Да, мне было 14 лет, когда меня пригласили на главную роль в фильме Георгия Юнгвальд-Хилькевича «Выше Радуги». Выдержал просто сумасшедший кастинг. Помню, когда фильм вышел на экраны, это было какое-то помешательство. Картину показали по Центральному ТВ на 1 и 2 мая. Праздники — все дома у телевизоров. Это был 1986 год. И вот решили мы прогуляться с моими друзьями Родионом и Юркой (мы в одном доме жили). А около кинотеатра «Балтика», как обычно, народные гулянья проходили, вот мы туда и отправились. Вышли, и вдруг толпа разворачивается: «Радуга, Радуга, Радуга!» — и как набросится! Ужас! После этого стало просто невозможно ездить в общественном транспорте. Было так непривычно. Узнавали на каждом шагу.

—Первые съемки чем запомнились?

—Ну, во-первых, Таллинн запомнился. Мы два месяца жили в Прибалтике, которая уже тогда приравнивалась к загранице. Ты что! Там была пицца, продавалась жвачка... Оттуда я привез свой первый скейт-борд, купленный на гонорар, широкие штаны с накладными карманами для брейк-данса. Вообще все воспринималось больше не как работа, а как развлечение. Правда, Георгий Дмитриевич (Юнгвальд-Хилькевич. — Авт.) орал на меня будь здоров. Помню, случай забавный был у меня с моим партнером по фильму, известным дрессировщиком Юрием Куклачевым. В Одессе, на Одесской киностудии, где росли грецкие орехи, мы доснимали какие-то сцены. И вот звучит команда «Стоп!», и режиссер говорит Куклачеву: «Все, на сегодня вы свободны. Меняем свет, следующая сцена — крупные планы Марьянова». И вот, пока свет меняли, Куклачев подзывает меня: «Дим, слушай, пойдем за орехами. У меня зрение не очень, давай я буду палкой сбивать их, ты собирай, а потом поделим». В общем, набрали мы целый мешок орехов и давай пробовать. А они молочные — вкуснотища. Тут открывается дверь павильона, и режиссер командует: «Дима — в кадр». Я захожу, и Георгий Дмитриевич, глядя на меня, произносит в «матюкальник» (громкоговоритель. — Авт.): «Спасибо, смена закончена». Я стою, ничего не понимаю. И тут он на весь павильон: «Марьянов — му...к!» Я нажрался грецких орехов, и у меня все сделалось черным: язык, губы, руки. Пришел человек на крупный план сниматься. (Смеется.)

—В фильме «Выше Радуги» за тебя пел тогда еще никому не известный Владимир Пресняков.

—Да, пел Пресняков, а озвучивал Дмитрий Харатьян, потому что я не мог озвучивать себя сам с такой дикцией, иначе этот процесс продлился бы Бог знает сколько. А с Володькой Пресняковым мы познакомились на съемках — он приезжал на площадку. Это были его первые шаги как певца. Кстати, именно он увлек меня брейком. После съемок фильма я приехал в Москву, мы созвонились, и он отвел меня в студию на улице Правды, где мы начали заниматься брейк-дансом.

—Отчего ж сам не пел? Медведь на ухо в детстве наступил?

—У меня с вокалом сложно. Хотя иногда могу и спеть. В «Юноне» и «Авось» я пел своим голосом, в «Королевских играх» — тоже.

—К Эльдару Рязанову ты как попал?

—К нему я попал в 16 лет — снимался в фильме «Дорогая Елена Сергеевна». Это была моя вторая картина, которую делали почти три года. Мы как раз только выпустились из школы, я сдавал экзамены в театральное училище и одновременно участвовал в съем-ках. До этого Эльдар Александрович пришел к нам в Театр-студию на Красной Пресне и посмотрел спектакль «Доброй охоты», где я играл роль Маугли. Спектакль был поставлен в танцевальном стиле — тогда как раз в моду вошел брейк-данс. Рязанову так понравилось, что в «Дорогой Елене Сергеевне» появилась сцена, где мы все танцуем брейк. Я, кстати, тогда на съемках повредил себе мениск. Начал крутить «геликоптер» — это когда лежишь на спине, а ногами в воздухе фигуры делаешь. И вот неудачно двинулся, хрясь — и все. Эльдар Александрович даже вызвал врача олимпийской сборной. Тот пришел, посмотрел и сказал: разрыв мениска, нужно делать операцию.

—Что, останавливали съемки?

—Нет, благо, это был конец, и я доснимался уже на костылях. У меня даже фотографии есть со съемок, где я в гипсе. (Улыбается.)

Я сейчас вспоминаю, как Рязанов мучился с нами. Мы ведь были неуправляемые. Эльдар Саныч говорил, что после фильма «Приключения итальянцев в России» он зарекся снимать зверей — там у него лев был, а после «Дорогой Елены Сергеевны» зарекся снимать детей. Как он орал на нас матом! Снимали на дорогущую пленку «Кодак», а мы «порем» восьмой дубль подряд из-за того, что просто смеемся. Просто тупо стоим и ржем...

—А с Александром Абдуловым как тебе работалось? Ты ведь снялся в его картине «Бременские музыканты»...

—Я попал туда случайно, хотя «Бременские музыканты» преследуют меня по жизни. Дело было так. Захожу я как-то в наш актерский буфет в Ленкоме, а там как раз Александр Гаврилович сидит, беседует с Сережей Степанченко, Сашей Лазаревым и парой спонсоров. Я подхожу к барной стоечке, выпиваю рюмочку и расплываюсь в улыбке. И тут Степанченко, глядя на меня, говорит Абдулову: «Ой, да вот вам и Кот!» Александр Гаврилович подзывает меня: «Димочка, а ну присядь. Ты чего вот в этот период делаешь-то?» Я говорю: «Да, собственно, ничего». — «Ну тогда готовься!» Вот так я и попал на роль Кота в «Бременских музыкантах». Причем без проб. Александр Гаврилович сам актер и знал, кто на что способен. А спонсоры ему полностью доверяли.

—Тогда еще никто не догадывался, что Абдулов серьезно болен?

—Нет. Единственное, на что все обращали внимание, — что он тогда не курил. Выпивать — выпивал, но вообще не курил. Правда, был один случай, когда Джигарханян не приехал на съемки, и Абдулов так разнервничался, что таки закурил. 

«Когда в спектакле «Ladie’s night» мы раздеваемся на сцене, зал в восторге»

—Дима, ты участвовал в «Ледниковом периоде» — проекте очень популярном, но весьма опасном.

—Да, лед — он твердый. (Улыбается.) У меня вот рука до сих пор из-за травмы не поднимается. Мы первую программу откатали, и вторая, третья были уже на уколах, я катался под обезболивающим.

—Растяжение?

—Бурсит, повреждение суставов руки. А еще открылись две грыжи.

—Грыжи — из-за того, что партнерш на руках тягаешь?

—От того, что неправильно это делаю.

—Почему все не бросил?

—Было такое желание, думал: «Ну на фига мне это нужно?» Потом, правда, втянулся.

Я катался в поясе-корсете. Знаешь, такой ортопедический с железными прожилками. Раньше фигурное катание я воспринимал как девчачий вид спорта, а оказалось, это такая пахота. По шесть часов тренировок!

—Сейчас в самом разгаре другой проект — «Последний герой». Тебя на необитаемый остров не звали?

—Звали. Сперва как участника, потом в качестве ведущего. Но не получалось по срокам — у меня полным ходом шли репетиции в театре. Мы с Гошей Куценко, Костей Юшкевичем и Виктором Шамировым ставили новый спектакль, «Игра в правду» называется. Мы написали его сами. Я считаю, что это лучший спектакль. В феврале привезем его в Украину: Киев, Одесса, Днепропетровск...

—Не боитесь, что из-за кризиса люди не пойдут?

—У меня из-за этого кризиса два проекта соскочило в кино. Сейчас в России вообще 80 процентов кинопроизводства встало. А по поводу спектакля — не боимся. Мы тут на днях в Питере были с гастролями. У всех на спектакли по 200 билетов продано (при том, что зал вмещает 1200 зрителей), а у нас — аншлаг. Хотя спектакль очень философский.

—Мне кажется, народ сейчас лучше голые попы воспринимает, нежели философию. Ты, кстати, в одном из своих спектаклей — «Ladie’s night» догола раздеваешься. Не стыдно?

—Работа такая. (Улыбается.) У меня до театра сперва был опыт в кино. Я появляюсь голый в фильме Валерия Тодоровского «Любовь». Он пообещал, что все затемнит и в результате на экране видно ничего не будет. А оказалось, что все очень хорошо видно. После этого был еще один фильм «Одна любовь на миллион», где я появляюсь абсолютно голый, несколько минут демонстрирую свое достоинство в кадре, а потом типа замечаю камеру, закрываюсь руками и ухожу.

А в спектакле «Ladie’s night» у нас сначала были невидимые, телесного цвета стринги. Я пришел на второй спектакль, посмотрел и говорю: «Ребята, реально эти стринги бесцветные, но все равно видны. Это х...ня, это неправильно. Если уж мы делаем, то делаем». «Ну, давай тогда без них», — согласились все в один голос. Зал, конечно, в восторге, когда мы раздеваемся...