Один из лучших клоунов за всю историю советского и постсоветского цирка, непревзойденный комедийный и прекрасный драматический актер, Юрий Владимирович Никулин еще при жизни стал человеком-легендой, и одно лишь упоминание его имени, не говоря уж о появлении артиста на манеже цирка или на телеэкране, мгновенно вызывало у зрителей улыбку. При этом мало кто знал, что задолго до своей бешеной популярности он прошел две войны — «зимнюю» советско-финскую и Великую Отечественную, — а потом не был принят ни в кинематографические, ни в театральные вузы, так как приемные комиссии не обнаружили в нём никаких актёрских способностей. Не расставаясь с заветной мечтой — когда-нибудь играть и сниматься, — Никулин волею случая поступил в студию клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре и ровно 60 лет назад, в конце 1948 года, вскоре после своего первого выступления на цирковом манеже, стал дипломированным клоуном. А спустя десять лет, в 1958-м, Судьба подарила ему и первую кинороль — в фильме «Девушка с гитарой». Еще через десять лет, в 1968 году, специально «под Никулина» был написан сценарий одной из лучших отечественных комедий — «Бриллиантовой руки».

Нельзя не вспомнить и о незабываемом никулинском Балбесе из знаменитой «тройки» Трус— Балбес— Бывалый в кинокомедиях Леонида Гайдая «Пес Барбос и необычный кросс», «Самогонщики», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница», и в «12 стульях», «Стариках-разбойниках», и о его прекрасных серьезных ролях в картинах «Когда деревья были большими», «Ко мне, Мухтар!», «Они сражались за Родину», «Андрей Рублёв» и многих других.

Но главным делом своей жизни Юрий Владимирович считал все же цирк, которому преданно и самоотверженно служил целых полвека, в последние годы сменив амплуа клоуна на... портфель директора, что не мешало ему ко всеобщему удовольствию и зрителей, и участников вести юмористическую телепередачу «Белый попугай»... Впрочем, всего не упомнишь, да и вряд ли можно рассказать о жизни и работе великого артиста лучше, чем это сделал он сам. Предлагаем вам фрагменты выпущенной российским издательством «Вагриус» книги воспоминаний Юрия Никулина «Почти серьезно...».

«Мое детское соприкосновение с театром едва не закончилось в милиции»

...В соседнем с нашим дворе, в бывшей старообрядческой церкви находился «Театр рабочих ребят» (был такой в 1930-е годы.) И как-то через щель в заборе мы с ребятами увидели, что грузовик подвез к театру массу диковинных вещей: пальму, уличный фонарь, собачью будку и стог сена. Стог — фанерный каркас, обклеенный крашеной мочалкой, — мы притащили к себе во двор и сделали военным «штабом». Допоздна играли в войну. А вечером во дворе появился милиционер с... реквизитором из театра... «Стог — быстро в театр, — сказал мне милиционер, — там через пять минут начинается спектакль. А сам пойдешь со мной в милицию»... До милиции дело не дошло: простили по дороге. Так закончилось мое первое соприкосновение с театром. Потом я был и в самом театре, смотрел «Чапаева». В конце спектакля Чапаев погиб, и я горько заплакал. А после окончания спектакля... зареванный, но со счастливой улыбкой, кричал: «Мама, мама! Он жив! Он вышел кланяться».

...Когда учительница в первом классе спросила, кто хочет участвовать в школьном концерте, моя рука тут же взметнулась вверх. Первая роль — Горошек. С большим куском картона, на котором нарисовали зеленый горошек, я участвовал в сценке «Огород». Нас поставили в ряд на сцене, и каждый по очереди, сделав шаг вперед, декламировал несколько стихотворных строчек о «своем» овоще... Я от волнения вместо стихов произнес: «А вот и репка!» После этого помолчал и встал на свое место. Зал засмеялся... Посрамленный, я ушел со сцены. За кулисами учительница, посмотрев на меня строго, сказала: «А ты, Никулин, у нас, оказывается, комик!» После концерта я сделал два вывода: первый — быть артистом страшно и трудно, второй — в школе комиков не любят...

...В пятом классе я дружил с Эриком Янкопом... Его мать, Клавдия Семеновна, заведовала небольшим детским садом и вместе с моей мамой вела общественную работу в нашей школе. Однажды, когда я с родителями пошел к ним в гости, она, разливая чай, как бы невзначай сказала: «Вы знаете, сейчас в Москву часто приезжают иностранные делегации... Вот в детском садике при Наркомпросе выступали американские пионеры. А в наш сад, конечно, никогда никого не пришлют. И я подумала: хорошо бы Юрочка пришел к нашим ребятишкам как иностранец. Ну, например, будто он немецкий пионер... Сколько радости было бы детям!..» Моя мама, прихлебывая чай, сказала: «Не выдумывайте ерунду»... А отец не возражал, чтобы я пошел...

Костюм мне собирали по разным знакомым. Штаны-гольф попросили у родителей одного мальчика во дворе, у кого-то разыскали туфли с пряжками, клетчатую рубашку-ковбойку взяли у Эрика. Пионерские галстуки нам сделали синими. На голову я надел берет. Решили говорить по-русски, но с акцентом... Отец, выдвинув из-под кровати чемодан, где хранился реквизит для кружка самодеятельности, который он вел, извлек оттуда смятый в гармошку старый черный цилиндр и с полчаса репетировал со мной, что и как мне говорить...

Настал день нашего выступления... «Дети! У нас в гостях немецкие пионеры»! — крикнула неестественно высоким голосом Клавдия Семеновна. Дети радостно захлопали в ладоши. «Фриц Бауэр!» — громко объявила она, указывая на меня... Я, глотнув воздуха, сказал: «Гутен таг...» Опять все захлопали. Мою «напарницу» — девочку Таню представили как Грету Миллер... «Дети! — говорил я, — ми есть немецкий пионер... Ми биль первый май — демонстрация. Полиций нас разгоняль... Один буржуй на лошадь ехаль на меня. Я схватиль камен и збиль с него шляп. Вот он!..» На последнем слове я развернул газету и показал всем мятый цилиндр. Успех превзошел все ожидания... На прощание я успел крикнуть под аплодисменты детей: «Рот фронт», — и нас с Таней повели в отдельную комнату поить чаем.

К чаю подали шоколадные конфеты, пирожные, апельсины и красную икру. Когда толстая женщина в белом халате наливала мне вторую чашку чаю, я смущенно сказал: «Данке». «Можешь мне отвечать по-русски, — шепнула она. — Я все знаю»... На душе остался неприятный осадок, будто я что-то украл и об этом узнали. Через два дня Клавдия Семеновна передала нам приглашение еще из одного детского сада, которым заведовала ее приятельница. На этот раз мама твердо сказала «нет»...

«Для кино вы не годитесь, — единодушно решили члены приемной комиссии института кинематографии»

...«Неужели меня в армию не возьмут?» — думал я после первого посещения военкомата, когда меня вызвали на медкомиссию и сразу же направили в туберкулезный диспансер. Я страшно переживал, боясь, что у меня что-нибудь обнаружат и не призовут... Гордый, придя домой с последней комиссии, я радостно сообщил: «Призвали в артиллерию!» Тогда вышел указ, по которому брали в армию всех, кто закончил в 1939 году среднюю школу... Мне еще не исполнилось восемнадцати лет...

...Как-то вызвал меня замполит командира дивизиона: «Никулин, ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь, давай-ка организуй самодеятельность». Я охотно взялся за это дело. Обойдя все батареи дивизиона, выявил более или менее способных ребят. На первом концерте... мне пришлось выступать в нескольких ролях: быть организатором концерта, конферансье, участником клоунады, петь в хоре, да еще и стать автором вступительного монолога и нескольких реприз между номерами.

Выходя к публике, я говорил: «Как хорошо, что передо мной сидят артиллеристы... Пусть наш концерт станет своеобразной артподготовкой, чтобы во время концерта не смолкали канонада аплодисментов и взрывы смеха. Чтобы остроты конферансье, как тяжелые орудия, били зрителей по голове, а публика, получив заряд веселья, с веселыми минами на лицах разошлась по домам». В клоунаде, в репризах я использовал материалы, присланные из дома. Отец писал фельетоны о Гитлере, откликался на многие политические события (Владимир Андреевич Никулин работал для эстрады и цирка, некоторое время был еще и репортером центральных газет «Известия» и «Гудок». — Ред.), этот репертуар он всегда посылал мне... Солдаты, изголодавшись по зрелищам, по юмору, по всему тому, что когда-то украшало мирную жизнь, смеялись от души... По решению командования мы выступали в городском театре. Сначала — для военных, а потом для гражданского населения...

...Из армии в 1946 году я возвращался с уверенностью, что для меня открыты двери всех театральных институтов и студий. Я же прошел войну, имел успех в самодеятельности — я просто осчастливлю всех своим поступлением!!!

...Актерский факультет ВГИКа — Всесоюзного государственного института кинематографии... Как только я прочел стихи и прозу, меня подозвали к столу, за которым сидела комиссия во главе с режиссером Сергеем Юткевичем, набиравшим курс. И мне сказали: «Знаете, товарищ Никулин... для кино вы не годитесь...» И для театра я не годился... Меня не приняли ни в Государственный институт театрального искусства имени Луначарского, ни в Училище имени Щепкина при Малом театре... Сдавал я экзамен и в ГИТИС... В списках принятых себя не нашел...

Я стоял в институтском коридоре как в воду опущенный. Вдруг ко мне подошел симпатичный, с черными умными глазами молодой человек. «Здравствуйте, — сказал он просто и представился: — Меня зовут Толя. Фамилия — Эфрос. Я знаю, что вас не приняли. Но вы не расстраивайтесь. Мы хотим вас попробовать в нашу студию... В Ногинске есть театр. Им руководит режиссер Константин Воинов. Талантливый, интересный человек. Я сам заканчиваю режиссерский факультет здесь, в ГИТИСе. И помогаю Воинову. Мы сейчас организуем студию в Москве. В дальнейшем из нашей студии должен родиться театр. Предлагаю попробоваться. Вот вам мой телефон»...

Во вспомогательном составе театра МГСПС, как раньше называли Театр Моссовета... мне тоже не повезло... До начала экзаменов в студию Камерного театра (это была моя последняя надежда получить специальное театральное образование) оставался месяц. И тут я вспомнил о записке Анатолия Эфроса... В студии Воинова я более часа читал прозу, стихи, басню, пел, играл на гитаре, даже танцевал... И меня приняли...

А в середине сентября мы с отцом прочли в газете «Вечерняя Москва» объявление о наборе в студию клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре... На семейном совете долго обсуждали, стоит или не стоит туда идти... «Пусть Юра рискнет, — настаивал отец. — В цирке многое определяет сам артист... Если найдет себя — выдвинется. А в театре?.. Полная зависимость от режиссера...» И я решил поступать...

Меня приняли... Стране нужны были клоуны...

...Первое самостоятельное выступление! В цирке!! На манеже!!! Это произошло 25 октября 1948 года. Такой день запоминается на всю жизнь... А ровно через месяц я получил красную картонную книжечку... и стал клоуном по диплому. В 27 лет...

«Боясь гипноза, таксисты отказывались брать с иллюзиониста Эмиля Кио плату за проезд»

...«Цирк! Сегодня и ежедневно! Кио и его 75 ассистентов» — возвещали красочные афиши, развешанные по всей Москве. Помню, как я, ученик третьего класса, стоял с отцом... и завороженно глядел на изображение загадочного человека в белой чалме, рядом с которым в огне горела женщина... А потом мы пошли смотреть выступление загадочного Кио. После каждого трюка я спрашивал отца, как это делается. Он отшучивался: «У него волшебная палочка». А мой приятель Толик объяснил еще проще: «Да он держит всех под гипнозом. Он знаешь какой, Кио!.. Войдет в сберкассу и скажет: «Дайте мне сто тысяч», — и ему дадут, а он уйдет, и никто ничего не заметит». Этому я верил...

Уже взрослым первый раз я увидел Эмиля Теодоровича, работая в клоунской группе Московского цирка... В идеально сшитом костюме, в дымчатых очках, чуть сутуловатый, он медленно ходил по манежу, отдавая четкие указания. Дисциплина в его коллективе была поразительная. Позже я понял: в иллюзионном аттракционе успех предопределяется идеальной подготовкой к работе на манеже и точными действиями ассистентов за кулисами. Репетицию вел Арнольд Арнольд (знаменитый советский цирковой режиссер. — Ред.). Он работал с Кио много лет: ставил ему аттракцион и даже придумал несколько интермедий, которые исполняли клоуны, занятые у Кио... «Пусть поработают с тобой. Ты же обожаешь их «Сценку на лошади» — предложил он иллюзионисту. Кио согласился...

...Со дня премьеры я ежедневно смотрел, как он работает... Аттракцион Кио шел в бешеном ритме. Трюк сменялся трюком — один лучше другого... Как-то Эмиль Теодорович сказал мне: «Публика не должна успевать анализировать. Если появится для этого время, зрители начнут докапываться до секрета...» Часто после представления знакомые просили меня раскрыть секреты трюков Кио. Я отшучивался, говоря, что это «обыкновенный гипноз»... В связи с гипнозом мне вспоминается случай, который в действительности произошел с Эмилем Теодоровичем в Тбилиси.

Кио ехал на такси в цирк. Шофер, пожилой грузин, узнав его, спросил:

— А правда ли, товарищ Кио, что вы гипнотизер?

— Правда, — спокойно ответил Кио.

— И меня загипнотизировать можете? — поинтересовался таксист.

— Конечно, могу. Вот сейчас мы подъедем к цирку, я дам вам десять рублей, а вы мне дадите сдачу, как с сотни.

Подъехали к цирку. Кио, усмехаясь, протянул десятку. Водитель начал лихорадочно отсчитывать ему десятки и пятерки. Эмиль Теодорович взял сдачу и, выйдя из машины, направился к окошку водителя, чтобы вернуть лишние деньги. Но тот, видимо, боясь, что с ним произойдет еще что-нибудь, дал газ и уехал. Запомнив номер машины, Кио потом все-таки вернул деньги. Но с тех пор все водители такси брать с него плату отказывались...

...В общей сложности с Эмилем Теодоровичем мы проработали полгода... Публика, желая посмотреть знаменитого иллюзиониста, просто ломилась. Да и рекламу Эмиль Теодорович организовал так, как никто. Не оставалось ни одной улочки без красочного плаката «Цирк Кио». Афиши, транспаранты, рекламные щиты, объявления в газетах и по радио — все это использовал Кио с размахом, с умением... В Ленинграде усердные расклейщики заклеили рекламой Кио все афиши театров, филармонии и кинотеатров. Кого-то это обидело, и в газете «Вечерний Ленинград» появилась реплика, в которой автор иронизировал по поводу неуемной тяги Кио к рекламе. Когда газету показали Эмилю Теодоровичу, он, рассмеявшись, сказал: «Прекрасно! Этой заметкой они сделали мне еще бо/льшую рекламу».

Кио любил успех. Он с удовольствием поддерживал легенды о себе, гордился тем, что в лондонском клубе иллюзионистов его портрет висит первым среди мастеров этого жанра. Но слава и успех не изменили характера Эмиля Теодоровича. Он всегда заботился об артистах, был с ними демократичен...

Жил Эмиль Теодорович на широкую ногу. Все деньги, а зарабатывал он много, тратил легко: одежду шил у самых дорогих портных, обедал в самых шикарных ресторанах, в гостиницах всегда занимал номера люкс. И потому за два-три дня до получки нередко оказывался без денег...

«Когда Михаилу Жарову сказали, что я буду играть пиротехника, он вдруг громко засмеялся: «Точно. Такой может взорвать!»

...Занимаясь в студии клоунады, я лелеял мечту сняться в кино. Поэтому, когда к нам в цирк пришли с киностудии и предложили желающим участвовать в массовке, я записался одним из первых. Снимали фильм о цирке. Требовались «зрители», которые смеются во время представления... После первого дубля ассистент режиссера обратился ко мне: «Товарищ, вы плохо смеетесь, ненатурально...» После второго дубля... меня попросили со съемки уйти. Через некоторое время... пригласили желающих принять участие в съемках фильма «Русский вопрос». Я опять записался. Теперь мы изображали куда-то бегущих американцев. Некоторым выдали береты и шляпы, а я остался в своей кепке... Когда «Русский вопрос» вышел на экраны, я... все искал себя в толпе. Но так и не нашел... Таковы были мои первые шаги в кино.

...В Московском цирке по сценарию Владимира Полякова готовилось обозрение «Юность празднует». Как-то, встретив меня в фойе, Поляков вдруг остановился... «Слушай, хочешь подзаработать? Сейчас по нашему с Борисом Ласкиным сценарию ставится фильм «Девушка с гитарой». Там есть два эпизода, на которые никак не могут найти артистов...» Вспомнив, как меня не приняли во ВГИК, как зря я бегал по Цветному бульвару, изображая американца в «Русском вопросе», как выгнали меня со съемки в цирке... я отказался. Однако Поляков, выслушав меня, все же протянул записку с номером телефона съемочной группы... «А что? — сказала мне вечером жена. — Почему бы тебе не сняться? Ты сумеешь, у тебя получится...»

Главную роль в фильме исполняла Людмила Гурченко... После успеха «Карнавальной ночи» авторы фильма считали, что Гурченко «вывезет» любой фильм. Но для оживления сюжета придумали смешные эпизоды и среди них — появление перед отборочной комиссией странного человека с чемоданчиком... Пиротехник, как назывался этот человек в сценарии, мне понравился... И эпизод мне понравился. Я уже представлял, как буду его играть...

...Первым на съемочной площадке меня увидел актер Михаил Иванович Жаров. «Это кто такой?» — сурово спросил он. Я перепугался. Стою и молчу. Жарову сказали, что я буду играть пиротехника. Он посмотрел на меня еще раз, вдруг громко засмеялся и одобрительно сказал: «Во, точно. Такой может взорвать!»

...На репетициях все получалось довольно прилично... Наконец раздалась команда: «Тишина. Мотор. Начали». Вбежав в комнату, я, вместо того чтобы сказать текст, заметался, задергался и стал молча открывать чемодан... Следующие три дубля тоже оказались сорванными...

Прошло несколько дней. Мне позвонил Евгений Карелов. «Все получилось отлично, — сказал он. — При просмотре материала на вашей сцене все смеялись, и сценаристы написали для вас второй эпизод...» Естественно, я с радостью согласился...

Перед съемкой второго эпизода нам показали часть смонтированного материала. Впервые увидев себя на экране, я остолбенел... Не считая себя красавцем, я, в общем-то, думал, что выгляжу нормальным человеком, а тут на экране полный кретин, с гнусавым голосом, со скверной дикцией... Вокруг же все были довольны и говорили: «Хорошо. Молодец!..» Оставшись наедине с Жаровым, я излил ему душу. Михаил Иванович внимательно посмотрел на меня и улыбнулся: «Это что!.. Когда я себя увидел в первый раз на экране — заплакал. Жалко мне стало самого себя... Никак, понимаешь ли, не думал, что так плохо выгляжу. Так что не расстраивайся. Наоборот, поздравляю тебя с успехом...»

...Первые два эпизода, сыгранные в «Девушке с гитарой», дались мне труднее, чем главные роли в последующих фильмах. Но я почувствовал: могу сниматься. Поверил в себя... А когда картину выпустили на экраны, меня первый раз в жизни узнали на улице...

...Чуть позже была роль Клячкина в комедии «Неподдающиеся»... затем небольшая роль шофера Николая в фильме «Молодо-зелено» режиссера Константина Воинова... А в 1968-м мне предложили попробоваться на главную роль в фильме «По ту сторону радуги» (в кинопрокате он назывался «Человек ниоткуда»), который ставил Эльдар Рязанов — автор нашумевшей «Карнавальной ночи»...

«Я вам дам сценарий Леонида Зорина, — сказал он... — Хочу вас попробовать на главную роль — Таппи, снежного человека». Вечером вместе с Таней мы читали сценарий... И я уже представлял себе, как буду играть снежного человека, волею судьбы попавшего в современный город... Через некоторое время после проб мне позвонил Эльдар Рязанов и сказал: «Мы решили утвердить актера Игоря Ильинского. Но вас все-таки будем снимать. Предлагаю небольшую, но интересную роль болельщика...» Сниматься мне хотелось. Да и Эльдар Рязанов привлекал меня. Поэтому я тут же согласился.

Через какое-то время съемки фильма вдруг приостановили. Кто-то посмотрел материал, отснятое ему не понравилось — и картину, как говорят на студии, законсервировали, дав указание переделать сценарий. Эпизод с болельщиком в новом варианте исключили, на роль снежного человека пригласили молодого ленинградского артиста Сергея Юрского, а мне Рязанов предложил эпизодическую роль милиционера... Так вместо главной роли в фильме «Человек ниоткуда» я сыграл еще один эпизод...

«Пусть приклеят большие ресницы, а вы хлопайте глазами, — велел мне Леонид Гайдай. — От этого ваше лицо будет выглядеть еще глупее»

...При первой же встрече, внимательно оглядев меня со всех сторон, режиссер Леонид Гайдай сказал: «В картине три роли. Все главные. Это Трус, Бывалый и Балбес. Балбеса хотим предложить вам». Кто-то из помощников Гайдая рассказывал потом: «Когда он вас увидел, сказал: «Ну, Балбеса искать не надо. Никулин — то, что нужно».

Гайдай на первый взгляд казался человеком сухим и неприветливым... Он не произвел на меня впечатления комедийного режиссера. Мне тогда казалось, что, если человек снимает комедию, он должен непременно и сам быть весельчаком, рубахой-парнем, все время сыпать анекдотами, шутками... А передо мной стоял совершенно серьезный человек. Худощавый, в очках, с немножко оттопыренными ушами, придающими ему забавный вид.

Проб для фильма «Пес Барбос и необычный кросс» фактически не снимали. Никакие сцены не репетировались. Режиссер подбирал тройку и все время смотрел, получается ли ансамбль... На роль Бывалого утвердили Евгения Моргунова, которого до съемок я никогда не видел. Но мой приятель поэт Леонид Куксо не раз говорил: «Тебе надо обязательно познакомиться с Женей Моргуновым. Он удивительный человек... с ним не соскучишься». Личность Евгения Моргунова постепенно обросла легендами, странными историями. В свое время, когда учился на актерском факультете ВГИКа, он выглядел стройным, худощавым юношей. Таким его можно увидеть в роли Стаховича в фильме «Молодая гвардия». Тогда в институтской стенгазете кто-то из художников нарисовал серию «Картинки будущего», где изобразил Моргунова толстым-претолстым. Над художником посмеялись, но он в своем предвидении оказался прав.

Рассказывали, как Моргунов умудрялся ездить без билета в трамвае или троллейбусе... Поскольку контролеры часто устраивали облавы на безбилетников, Моргунов придумал следующее: он входил в трамвай или троллейбус и зычным голосом заявлял: «Граждане пассажиры, приготовьте билеты». Шел и проверял у всех билеты. Потом выходил на остановке, садился в другой трамвай и снова проверял билеты. Так и доезжал до института. А если в вагоне уже оказывался контролер, то Моргунов говорил: «А-а-а, уже проверяют, ну хорошо», — и выскакивал из вагона...

...Мне предстояло решить сложный организационный вопрос: как сниматься, совмещая это с работой в цирке? «Я очень хочу, чтобы вы снимались, — сказал мне Гайдай. — Поэтому мы будем подстраиваться под вас: натуру выберем близко от Москвы и постараемся занимать вас днем, а потом отвозить в цирк». На такие условия я опрометчиво и согласился...

Ежедневно в 6.45 утра за мной заезжал «газик», около часа мы ехали в Снигири, где снималась натура, в восемь утра начинали гримироваться... Особенного грима не требовалось... «У вас и так смешное лицо, — говорил Гайдай. — Нужно только деталь придумать. Пусть приклеят большие ресницы. А вы хлопайте глазами. От этого лицо будет выглядеть еще глупее». В девять утра начиналась работа. Сначала шли репетиции, затем съемка с бесконечными дублями, короткий перерыв на обед — и снова съемки. После них меня отвозили в цирк. Полчаса я мог полежать на диване в гримировочной, а в семь вечера выходил на манеж. И так целый месяц...

Фильм полностью строился на трюках, многие из них придумывались практически на ходу. И конечно, сложностей возникало немало. Вместе с нами снималась собака по кличке Брёх, которая играла роль Барбоса. На репетиции... мы один за другим вбегали в кадр, пробегали сто метров по дороге, а затем выпускали Брёха с «динамитом» в зубах. Но на съемках начались осложнения. Пробежим мы сто метров — вдруг команда: «Стоп! Обратно!» Оказывается, Брёх вбежал в кадр и уронил «динамит»... Во втором дубле мы уже почти добежали до заветного поворота — снова: «Остановитесь!..» Cобака убежала в лес. В следующие разы Брёх оборачивался и внимательно смотрел на орущего дрессировщика, а в конце одного из последних дублей бросил «динамит» и вцепился в ногу Моргунова. На восьмом дубле собака положила «динамит» с дымящимся шнуром и подняла заднюю лапу около пенька... А мы все бегали, бегали... После десятого дубля Моргунов, задыхаясь, сказал: «К концу картины я этого пса втихую придушу»... Потом Моргунов рявкнул на Брёха, а заодно и на хозяина. И пес стал на Моргунова рычать... Все время рычал и несколько раз даже кусанул его...

В перерыве между съемками Моргунов часто нас развлекал. Сидим мы как-то около шоссе, ожидая появления солнца, все перемазанные сажей, в обгорелой одежде (снималась сцена взрыва), курим... А Вицин в сторонке на полянке напевает «Куда, куда вы удалились...» (он часто любил отойти побродить, помурлыкать под нос). И тут мимо нас проходит группа колхозников. Увидев Вицина они остановились удивленные. Ходит человек, оборванный, обгорелый, и поет арию Ленского... Моргунов, не моргнув глазом, говорит: «Вы что, не видите, что ли? Иван Семенович Козловский. У него дача сгорела сегодня утром. Вот он и того... Сейчас из Москвы машина приедет, заберет». А у Козловского действительно дача была в Снигирях... Колхозники расстроились. «Да чего его жалеть, — продолжает Моргунов, — артист богатый. Денег небось накопил, новую построит. — И кричит Вицину: — Иван Семенович, вы попойте там еще, походите». Вицин, ничего не понимая, отвечает: «Хорошо, попою» — и продолжает петь. Колхозники пришли в ужас. Посмотрели на нас еще раз и быстро пошли к даче Козловского...

Когда съемки закончились... я продолжал работать в цирке и время от времени звонил Гайдаю в монтажную. «Режу, — говорил он, — режу. Так жалко, иногда до слез, но все-таки режу...» Картина получилась короткой — девять минут 40 секунд — поэтому ее смотрят на одном дыхании. Фильм приобрели все страны... После выхода «Пса Барбоса» на экраны Леонид Гайдай стал признанным комедийным режиссером...

«После долгих неудачных попыток засмеяться в кадре Ростислав Плятт попросил директора картины, чтобы тот показал... «свой голый пупырчатый живот»

В качестве сюжета для очередной короткометражки с участием нашей тройки я предложил Гайдаю использовать тему «Самогонщики»: мы с Михаилом Шуйдиным в то время показывали в цирке одноименную репризу... Гайдай вместе с Бровиным написал сценарий фильма... Съемки снова решили проводить в Снигирях... И снова вызвали Игоря Брейтшера с его Брёхом. Брёх, увидев Моргунова, залаял. «Вот гад какой, — сказал Моргунов, — все помнит!» На этот раз с собакой возникли сложности. Тяжелый змеевик Брёх приподнимал с трудом. А после третьего дубля стал поджимать ноги, скулить и ни за что не хотел идти в кадр сниматься... Оказалось, поверх снега образовался тонкий слой льда, и собака об него порезала себе лапы. Два дня ждали, пока заживут порезы. Наконец Брёх начал бегать. Но как только подносили к нему змеевик, Брёх отказывался его брать, видимо считая, что боль в лапах была от змеевика...

Съемочную группу выручил ветродуйщик — человек, который специальным приспособлением помогает создавать ветер. Видя все наши беды, он предложил попробовать его овчарку Рекса, который якобы ничего и никого не боится, легко носит тяжести и вообще ко всему приучен. Первое, что сделал Рекс, когда появился на съемочной площадке, — кинулся на Моргунова... И стоило потом Рексу его увидеть, как он сразу ощеривался. Артист в ответ тоже оскаливал зубы. Так они, рыча друг на друга, и снимались...

Закончив «Самогонщиков», Гайдай решил снять фильм по новеллам О’Генри. Три новеллы он объединил в фильм «Деловые люди». В новелле «Родственные души» мне предложили роль жулика. Владельца особняка играл Ростислав Плятт; Центральный Дом литераторов в Москве сошел за особняк богатого человека.

Умный и тонкий артист, добрый и жизнерадостный человек, Ростислав Янович Плятт прекрасно рассказывал анекдоты, смешные истории, вспоминал интересные случаи из своей жизни. Помню, нам не давался один эпизод. Грабитель и жертва, окончательно «сроднившись», сидят на кровати хозяина дома и, вспоминая хороший анекдот, заразительно смеются. Но смех у нас никак не получался... Гайдай рассердился, приказал осветителям оставить в павильоне только дежурную лампу и сурово сказал: «Если вы через пять минут не начнете смеяться, я отменю съемку, а расходы потребую отнести на ваш счет». После такого заявления мы были не способны даже на улыбку.

«Слушай, — предложил Плятт, — давай рассказывать друг другу анекдоты. Начнем смеяться по-настоящему — тут-то нас и снимут»... Мы перебрали десяток анекдотов и ни разу не улыбнулись. В это время вошел директор картины и спросил режиссера: «Ну как, отсмеялись они?» Плятт... ехидно заметил: «Вот покажите нам свой голый пупырчатый живот — тогда будем смеяться». Почему-то от этой фразы все начали безудержно хохотать... Гайдай закричал оператору: «Снимайте!»

...Во время съемок «Деловых людей» произошла непредвиденная встреча с милицией. Везли меня с «Мосфильма», где гримировали и одевали, на ночную съемку к Дому литераторов. Наша машина неслась по набережной. На улицах пустынно, ночь... Я, как бы разыгрывая сценку, надвинул на глаза шляпу, приставил массивный кольт к голове водителя и командовал: «Направо. Вперед... Налево! Не оглядываться!..» Когда подъезжали к Арбату, дорогу внезапно перегородили две черные легковые машины. Из них выскочили вооруженные люди в штатском... Оказывается, нас заметил милиционер-регулировщик и сообщил об увиденном дежурному по городу. Конечно, члены оперативной группы нас с шофером отпустили, но попросили впредь милицию в заблуждение не вводить...

«Андрей Миронов раз 20 бил ногой моего сына Максима»

После «Операции «Ы» и других приключений Шурика»... Гайдай изменил свое отношение к нашей «команде». «Больше отдельных фильмов с Балбесом, Трусом и Бывалым в главных ролях снимать не буду, — сказал он. — Хватит. «Тройка» себя изживает». И в своей следующей работе — «Кавказской пленнице» — использовал нас лишь для оживления фильма.

К сожалению, «тройка» наша стала до приторности популярной. Нас приглашали выступать на телевизионных «огоньках», рисовали карикатуры в журналах. Даже Николай Озеров во время хоккейных репортажей вспоминал о нас. Это был период нашего взлета и одновременно конец нашего совместного выступления на экране...

...Когда авторы «Операции «Ы» специально для меня написали комедийный сценарий «Бриллиантовая рука», в цирке мне дали отпуск на полгода. В этом фильме я впервые снимался с Анатолием Папановым... Интересно было наблюдать, как он работал... Переставит фразу, добавит два-три слова — и текст сразу обретает сочность, выразительность, даже несмешные фразы вызывают смех.

Мою жену в фильме играла Нина Гребешкова (жена Гайдая), а Таня (моя жена) снялась в небольшой роли руководителя группы наших туристов. Наш 10-летний сын Максим проводил летние каникулы с нами — Гайдай занял и его в эпизоде, в роли мальчика с ведерком и удочкой, которого «Граф» — Андрей Миронов встречает на острове. Максим с энтузиазмом согласился сниматься, но, когда его по 20 раз заставляли репетировать одно и то же, а потом начались дубли, в которых Андрей бил его ногой и сбрасывал в воду, он стал роптать...

У оператора Максим все время «вываливался» из кадра, а Гайдай предъявлял к нему претензии как к актеру. Например, когда Миронов только замахивался ногой для удара, Максим уже начинал падать в воду... Чувствовалось, что он ждет удара. После семи испорченных дублей Гайдай громко сказал: «Все! В следующий раз Миронов не будет бить Максима, а просто пройдет мимо». А Миронову шепнул: «Бей как раньше. И посильней». Успокоенный Максим, не ожидая удара, нагнулся с удочкой и внезапно для себя получил приличный пинок. Он упал в воду и, почти плача, закричал: «Что же вы, дядя Андрей?!» Так в «Бриллиантовой руке» снялась вся наша семья.

Натурные съемки картины проходили на берегу Черного моря, в Адлере. Всех актеров и членов съемочной группы разместили в гостинице «Горизонт», в подвале которой отвели место под костюмерную и реквизиторскую. В реквизиторской хранили моего «двойника» — сделанную из папье-маше фигуру героя фильма, Семена Семеновича Горбункова. Она нужна была для эпизода, в котором Семен Семенович с 500-метровой высоты выпадает из багажника подвешенного к вертолету «Москвича». Чтобы фигура не пылилась на ящиках, ее прикрыли простыней... Однажды любопытная уборщица, подметая, приподняла простыню и... обнаружила «мертвого» артиста Никулина... С диким воплем уборщица бросилась прочь. Через час о моей «смерти» знали не только в Адлере, но и в других городах, так как уборщица по совместительству работала в аэропорту... Через день маму уже спрашивали о подробностях моей гибели...

«В первый момент Андрей Тарковский показался мне слишком молодым и несолидным»

...После фильма «Когда деревья были большими», в котором я сыграл Кузьму Иорданова, кинематографисты изменили свое ко мне отношение. Если раньше на мне стояла бирка Балбеса или актера, способного играть только пьяниц и воров, то теперь меня стали приглашать и на серьезные роли...

Еще задолго до съемок фильма «Страсти по Андрею» ко мне в цирк (мы тогда работали в Ленинграде) зашел ассистент режиссера Тарковского, попросил прочесть в журнале «Искусство кино» литературный сценарий и особое внимание обратить на роль монаха Патрикея... Сценарий мне понравился. Роль Патрикея была трагедийной... Ничего похожего я никогда не играл. В первом эпизоде этот монах-ключник уговаривает иконописцев поспешить с росписью стен монастыря, а потом татары, захватившие город, пытают Патрикея, требуя указать место, где спрятано монастырское золото... Конечно, необычность роли привлекала. Хотелось встретиться в работе и с Андреем Тарковским, первая картина которого («Иваново детство») расценивалась как явление незаурядное...

В первый момент Тарковский показался мне слишком молодым и несолидным. Передо мной стоял симпатичный парень, худощавый, в белой кепочке. Но когда он начал говорить о фильме... я понял, что это серьезный и даже мудрый режиссер. Тарковский был весь в работе, и ничего, кроме фильма, для него не существовало. Вместе с ним мы пошли в гримерный цех. Более часа примеряли мне различные бороды, усы, парики. Наконец я увидел себя в зеркале пожилым, обрюзгшим человеком с редкими волосиками на голове, с бороденкой, растущей кустиками. В костюмерной мне выдали черную шапочку — и получился я монах с печальными глазами, плюгавенький и забитый.

...Во время съемки эпизода «Пытка Патрикея» актер, играющий татарина, подносил к моему лицу горящий факел... чтобы на экране создавалось полное впечатление, что мне обжигают лицо. Снимали мой план по пояс. Начали первый дубль. Горит факел, артист, играющий татарина, произносит свой текст, а я кричу страшным голосом все громче и громче... Просто ору уже. Все наблюдают за мной, и никто не видит, что с факела на мои босые ноги капает горячая солярка. Я привязан накрепко, ни отодвинуться, ни убрать ногу не могу — вращаю глазами и кричу что есть силы. Когда боль стала невыносимой, я стал выкрикивать в адрес татарина слова, которых в сценарии не было. Наконец съемку прекратили. Подходит ко мне Андрей Тарковский: «Вы молодец! Вы так натурально кричали, а в глазах была такая настоящая боль. Просто молодец!» Я ему... показал свои ноги, а они все в пузырях от ожогов.

«Принять участие в картине «Они сражались за Родину» — наш солдатский долг», — сказал мне Сергей Бондарчук»

...В один из приездов на «Мосфильм» в коридоре студии ко мне подошел Сергей Федорович Бондарчук: «Простите, не знаю вашего отчества, но хотел бы с вами познакомиться. Видел вас в фильме «Когда деревья были большими». Хорошо снялись. Но я знаю вас и по работе в цирке. Вы мне очень нравитесь на манеже. И знаете ли, я хочу написать о вас статью...» А вскоре в журнале «Советский цирк» под рубрикой «В добрый час» действительно появилась статья... Бондарчук написал о моей работе в цирке и кино. Упомянул и о том, что хотел бы когда-нибудь снять меня в своем фильме...

Прошло много лет. Вдруг телефонный звонок: «С вами говорят из группы «Война и мир». Сергей Федорович Бондарчук хочет, чтобы вы приехали на студию для переговоров об участии в фильме». На следующий день я встретился с Бондарчуком. Он очень внешне изменился. Выглядел усталым, нервным. Все время к нему заходили люди — то приносили эскизы, то просили поставить подпись на каком-то письме, то срочно вызывали на просмотр кинопроб, то соединяли по телефону с Комитетом по кинематографии, то просили посмотреть оружие, доспехи, старые гравюры. Здесь же, в его кабинете, проходило прослушивание музыки к фильму. Я просидел около двух часов, наблюдая весь этот хаос. Наконец Сергей Федорович заговорил со мной.

— Вы догадываетесь, зачем я попросил вас зайти ко мне?

— Предполагаю, — сказал я, — что вы хотите предложить мне роль Наполеона?

На секунду Бондарчук даже замер. Когда я улыбнулся, он стал смеяться вместе со мной.

— Я хочу, — сказал он, — чтобы вы сыграли капитана Тушина... Я вижу вас в этой роли...

Подобрали костюм, грим, сделали фотопробу — и утвердили меня на роль. Но съемки по какой-то причине откладывали. Когда они начались... я работал в Куйбышеве, где «горел» цирк. Оттуда меня... не отпустили. Когда картина вышла на экран, один из моих приятелей сказал: «Хорошо, что ты не снялся в «Войне и мире»... Артист, играющий Тушина, сломал на съемках ногу. А я тебя знаю — ты бы и шею там сломал!»

С тех пор мы не раз встречались с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Он расспрашивал о работе в цирке, прощаясь же, всегда добавлял: «А я вас все-таки сниму! Непременно!» Через некоторое время меня пригласили на небольшую роль английского офицера в его фильм «Ватерлоо»... После фотопробы утвердили на роль, но опять начало съемок затянулось, и я уехал на гастроли за рубеж. И только спустя много лет, в 1974 году, мы таки встретились на съемках фильма «Они сражались за Родину»...

Бондарчук предложил мне роль солдата Некрасова. Я внимательно перечитал роман Михаила Шолохова и долго думал, соглашаться или нет. «И вы, и я воевали, — сказал мне Сергей Федорович. — Скоро 30 лет со дня нашей победы. Фильм мы собираемся выпустить к этой дате... Принять участие в картине — наш солдатский долг». Через два дня я уже подбирал на «Мосфильме» солдатское обмундирование для «моего» Некрасова. Надел грубое белье, гимнастерку, брюки, сапоги, затянул себя ремнем, примерил пилотку и в таком виде подошел к зеркалу. На секунду мне стало жутко: из зеркала смотрел пожилой солдат... И сразу вспомнились забытые годы фронтовой жизни, землянки, окопы, бомбежки, голод и тоска тех тяжелых лет...

«За день до своей смерти Василий Макарович Шукшин красным гримом нарисовал на пачке сигарет... похороны»

Съемки проходили недалеко от рабочего поселка Клетская на берегу Дона. Места эти указал сам Михаил Александрович Шолохов... Съемочная группа разместилась на теплоходе «Байкал», арендованном у Ростовского пароходства... В соседних с моей каютах жили Василий Шукшин и Вячеслав Тихонов...

...Съемки начались с эпизодов отступления полка. За первые полчаса репетиции меловая пыль покрыла нашу одежду и лица. После нескольких дублей, во время которых снимались длинные проходы полка, мы по-настоящему утомились, а к концу съемочного дня еле передвигали ноги. Особенно досталось тем, кто тащил на себе тяжелые пулеметы и противотанковые ружья...

...Меня поражал на репетициях Василий Шукшин. Он подбирался к каждой фразе со всех сторон, долго искал различные интонации... по многу раз пробовал... Он шел по тексту, как идут по болоту, пробуя перед собой ногой, ища твердое место. Вспоминал я наши более чем десятилетней давности встречи с Шукшиным, когда мы вместе снимались в фильме у Кулиджанова. Тогда он держался в стороне, в разговоры не вступал, на шутки не реагировал, все ходил со своей тетрадочкой, а если выдавалась пауза, садился в уголке и что-то записывал карандашом... Через несколько лет его рассказы уже публиковались во многих журналах, а вскоре вышли и отдельной книжкой...

Шукшин произносил свои фразы удивительно легко... Я ему завидовал. У меня с текстом возникло много трудностей... Пугало обилие текста, ведь до этого все мои роли в кино не отличались многословием... Решив просто выучить текст, я крупными буквами написал на картонных листах слова роли и развесил эти листы по стенам каюты. Проснусь утром — и лежа читаю. Сделаю зарядку — и опять повторяю слова... Н’’а третий день, когда мы обедали в столовой, Шукшин меня спросил: «Ты чего там все бормочешь у себя?» И я рассказал ему о картонных листах.

Внимательно выслушав меня, Шукшин чуть вскинул брови, улыбнулся краешком рта: «Чудик ты, чудик. Разве так учат? Ты прочитай про себя несколько раз, а потом представь все зрительно. Будто это с тобой было, с тобой произошло. И текст сам ляжет, запомнится и поймется. А ты зубришь его, как немецкие слова в школе. Чудик!»

...Наблюдая за Шукшиным, я стал смотреть на него как бы через объектив скрытой камеры: как он репетирует, как разговаривает, как держится с людьми... В обычной жизни он говорил скупо, старательно подыскивая слова, часто сбиваясь, несколько отрывочно и скороговоркой вставляя массу междометий и комкая концы фраз... Но меня всегда удивляла глубина его мыслей, меткость замечаний... Он удивительно умел слушать собеседника. Поэтому, наверное, и раскрывались перед ним люди, делились самым сокровенным...

После выхода на экраны «Калины красной» о Шукшине начали писать, говорить, его все сразу полюбили. А он необычайно смущался, весь зажимался, когда к нему подходили с просьбой дать автограф или произносили приятные слова...

На корабле отмечали чей-то день рождения. Позвали Шукшина. «Да я лучше писаниной займусь, — сказал он, извиняясь. — Да и не пью я...» Мы долго сидели за столом, а ночью вышли на палубу. Смотрим: в окошке каюты Шукшина горит свет. Подкрались мы и запели хором: «Выплывают расписные Стеньки Разина челны...» Глянул из окошка Василий Макарович, засмеялся: «Не спите, черти...» Хоть и помешали ему работать, но он не обиделся. Любил песни, особенно русские народные. Часто подсаживался к компании поющих и тихонько подпевал.

К нему тянулись люди. Бывало, к нашему теплоходу причаливали лодки или баржи, выходили оттуда рыбаки, грузчики и, теребя загрубевшими руками свои шапки, обращались к вахтенному матросу: «Слышали мы, тут Шукшин есть. Повидать бы его нам. Выходил Василий Макарович: «Здравствуйте, ну что вам?» Предлагали «ходоки» поговорить немного «под уху». Горел костер, варилась уха, открывалась бутылка водки. Но Василий Макарович не пил. А вот курил много — «Шипку», одну сигарету за другой. Возвращался заполночь... «Ну как встреча?» — спрашивал я. «Да вот, посидели... — неопределенно отвечал он. Потом, улыбаясь, добавлял: — Занятные люди. Занятные»...

Когда мы по приглашению Шолохова поехали к нему в станицу Вешенскую, я видел, как волновался Шукшин: очень любил писателя. Приехали поздно вечером, переночевали в гостинице. Утром зашли в книжный магазин и купили книги Шолохова, чтобы он подписал нам на память. Так с книгами и вошли в кабинет Михаила Александровича... Сразу попросили у него автографы. «Нет-нет, что вы! — замахал он руками. — Таким хорошим людям и вот так, наспех, что-то написать... Ни за что! Я вот обдумаю, а потом каждому напишу»...

Около трех часов мы провели за беседой... «Интересный он дядька, — говорил мне позже Шукшин... — Ты не представляешь, что мне дала эта встреча с ним. Я всю жизнь по-новому переосмыслил...»

В самый разгар съемок Шукшин несколько раз летал в Москву: там начинался подготовительный период фильма «Степан Разин»... Василий Макарович написал сценарий, сам собирался ставить, сам хотел играть... Организовалась группа, были отпущены деньги на постановку... «Я ведь почему еще к Бондарчуку пошел, — говорил он мне. — Обязательно хочу вникнуть во все детали массовых съемок. Мне это очень важно». А у Бондарчука было чему поучиться... У него за плечами уже был опыт работы над «Войной и миром» и «Ватерлоо»...

В один из приездов Шукшин привез из Москвы сверток с книгами. Помню, стукнул в стенку моей каюты и крикнул: «Зайди». Когда я вошел, он протянул мне зелененькую, еще пахнущую типографской краской книжку — «Беседы при ясной луне».

— Вася, — говорю я, — подпиши.

— Да ну тебя!.. Друг другу автографы давать?! И потом, что я, умирать собрался?

Но я упросил его, и он написал на титульном листе несколько теплых фраз... А в ночь с первого на второе октября жизнь Шукшина неожиданно оборвалась. Накануне он был веселый, жизнерадостный, вместе со всеми смотрел вечером по телевидению матч наших хоккеистов с канадцами... А утром, когда пришли его будить, он лежал холодный. Смерть настигла Шукшина во сне. Сердечная недостаточность — такое заключение дали врачи...

За день до того Василий Макарович сидел в гримерной, ждал своей очереди. Взял булавку, обмакнул ее в баночку с красным гримом и штрихами что-то стал рисовать на пачке сигарет. Сидевший рядом Георгий Бурков спросил, что он рисует. «Да вот видишь, — ответил Шукшин, показывая, — горы, небо, дождь. Ну, в общем, похороны...» Бурков обругал его, вырвал сигареты и спрятал в карман. Так потом и хранил у себя...

Как-то во время съемок Шукшин нерешительно, стесняясь, попросил меня: «Ты это, девчушек моих в Москве в цирк как-нибудь устрой. Я знаю, с билетами трудно. Они давно в цирке не были. Мне б билеты только. Никакой там не пропуск или что, ты это не думай. Ну, когда сможешь... Это уж как приедем отсюда». Просьбу Василия Макаровича я выполнил... Его девочки сидели в первом ряду, смотрели цирковое представление, смеялись, щебетали от удовольствия. Но не с отцом вместе, как я мечтал...

Вместо эпилога

Кино сделало меня известным. И все же я — клоун. Моя профессия — смешить людей, вызывать смех во что бы то ни стало...

«Никулин, перестань клоунничать!» — говорила мне на уроках учительница немецкого языка. «Он у вас ведет себя в школе как клоун», — часто выговаривала моей маме классный руководитель. А может быть, верно? С детства у меня возникло желание смешить людей и получать от этого удовольствие...

...Маленьким я был уверен, что клоун всегда должен быть смешным. Теперь, проработав более четверти века в цирке, я немало знаю о клоунах. И мне понятно возбуждение детей и взрослых, которые, только подходя ко мне, уже начинают смеяться... Поэтому я и вне манежа продолжаю быть клоуном: пусть дети думают, что я всегда смешной... Я получаю радость, когда вижу улыбки. И детей, и взрослых...

Подготовила Ирина ТУМАРКИНА, «СОБЫТИЯ»