«У меня даже никогда не было елки и не отмечали мой день рождения»
...Попытаться остановить время можно только в сказке. Зато у человека есть память...
Мы живем в Полтаве. Папа стал студентом — он учится в педагогическом институте. К нам в дом провели радио. Мама берет наушники и кладет их в кастрюлю, чтобы мы все могли слушать радио. Всей семьей...
У нас в доме жила овчарка Джульбарс. Однажды в школу приехали пограничники. Они рассказали, что собаки помогают охранять границу, и предложили отдать собак на службу. Я рассказала об этом дома, и папа сказал: «Решай сама». Я проплакала всю ночь, но утром поднялась с твердым решением отдать Джульбарса.
Всех школьников, которые передали пограничникам своих собак, премировали поездкой в Москву... Нас устроили в общежитие, там сейчас факультет журналистики МГУ. В первую ночь я долго не могла уснуть и вдруг услышала бой Кремлевских курантов... Быстро оделась и побежала на Красную площадь. Как зачарованная я стояла и слушала — куранты били полночь...
— Папа, — сказала я, вернувшись домой, — я обязательно буду жить в Москве. Мне там очень понравилось!
...Помню, как в полуподвале под нами жила большая семья. Они часто устраивали вечеринки: пели, танцевали. Мне становилось грустно оттого, что люди собираются, веселятся, а у меня даже никогда не было елки и не отмечали мой день рождения. Тогда я записала в дневнике: «А внизу веселятся и поют. Эх, жизнь!» Мне, наверное, было лет 12...
В школе я занималась в драмкружке. И еще очень любила ходить в кино. Мне очень нравились Марк Бернес, Павел Кадочников, Любовь Орлова, Зоя Федорова, Тамара Макарова.
Прошло несколько лет. Я студентка ВГИКа, иду по коридору студии имени Горького. Навстречу Кадочников. Живой Кадочников! Мне показалось, что у меня сердце останавливается...
Помню, как в Полтаву с концертами приехали Любовь Орлова и Григорий Александров (муж актрисы, известный кинорежиссер. — Ред.). Билеты раскупили в один день, и я с трудом попала на дневной концерт... Сначала выступал Григорий Васильевич... Во втором отделении пела Любовь Петровна. Она была в вечернем платье. Выглядела замечательно!
Когда окончился концерт, я побежала к служебному входу, чтобы разглядеть ее поближе. Там уже собралась огромная толпа. Вышла Любовь Петровна... Потом мы пошли за ней на расстоянии. Нам было интересно, куда же она пойдет. Вдруг Любовь Петровна остановилась и повернулась ко мне. Наши глаза встретились. И она у меня спросила:
— Девочка, где у вас букинистический магазин?
А я никогда не слышала о таком магазине, вообще не знала, что такое «букинистический», и растерялась. Любовь Петровна все поняла и улыбнулась:
— Ну там, где старые книги продают... Могла ли я тогда предположить, что когда-нибудь... поеду вместе с ней на фестиваль в Канны.
«Великий Довженко попросил мое... лицо»
...Коридор студии «Мосфильм». Иду со съемки, и навстречу мне Александр Петрович Довженко. Выдающийся кинорежиссер. Очень красивый человек. Грива седых волос, зеленая шляпа, в руке палка. Он проходит мимо меня и вдруг поворачивается и говорит:
— Девушка, мне нужно ваше лицо.
Я растерялась. Только и смогла пролепетать:
— Пожалуйста.
— Я снимаю картину «Мичурин». Для вас у меня нет роли, но мы будем снимать сцену, очень важную... мне нужен только один ваш крупный план.
— Я сейчас разгримируюсь и приду, — ответила я.
Через некоторое время прихожу в павильон и чувствую: что-то случилось. Довженко лежит на диване, пахнет какими-то лекарствами, над ним склонился студийный врач. Оказывается, у Довженко был сердечный приступ. Только что уехала «скорая помощь»... Повернулась, чтобы никого не беспокоить и тихо уйти. А он заметил меня и говорит:
— Девушка, подождите! Съемка будет. Обязательно будет. Подойдите ко мне.
Я подошла. Он усадил меня рядом и начал читать монолог: «Последняя минута XIX века. Вижу миллионы человеческих глаз, устремленных в грядущее столетие, XX век! Что принесет он науке? Человечеству?..» Он читал так темпераментно, так проникновенно, забыв о приступе, будто ничего не случилось. А я думаю: «Господи, ну зачем он тратит силы, ведь надо снять один крупный план. Только один»...
Этот крупный план я запомнила на всю жизнь. Как будто я прошла школу великого Довженко...
«Люся Целиковская дала мне напрокат свое лучшее вечернее платье»
...Мне выпал счастливый билет... Я увижу Париж, я буду на фестивале в Каннах. О чем еще может мечтать актриса?..
Еду домой, улыбаюсь про себя... Тут же подумала: что я надену? В чем я пройду по знаменитой лестнице на открытии фестиваля?.. Я видела кинохронику — Канны, парад звезд, идут мировые знаменитости, популярные актеры... Актрисы в роскошных длинных платьях. А у меня такого нет.
Кто-то мне сказал, что в ателье на Кузнецком мосту (самое престижное модное заведение Советского Союза, где обшивали первых лиц страны. — Ред.) шьют вечерние платья. Я пришла в ателье...
— Мне нужно, — говорю я, — вечернее платье и чтобы плечи были открыты...
Попросила, чтобы сшили еще костюм: спина открытая и пелерина, отороченная чернобуркой. Тогда это модно было... Потом вспомнила, что предстоит еще церемония закрытия. Что же я надену?..
Возле Театра Вахтангова встречаю Людмилу Целиковскую.
— Клара, ты что грустная?
— Мне бы радоваться, — говорю, — но я вся в заботах: еду на Каннский фестиваль, а платья нет... Ну такого, особого, для церемонии.
— У меня есть вечернее платье...
«Да, — думаю, — но она поменьше ростом, а я высокая». Я на Люсю так посмотрела, что она догадалась, о чем я подумала.
— Да, мое платье вряд ли тебе пригодится...
А я от отчаяния говорю:
— Люся, может, попробуем?
И мы пошли к ней... Целиковская достала платье из шкафа... Наряд мне так понравился, что я выдохнула воздух и почти не дышу. Целиковская застегнула крючки, и, о радость, трудно представить, но все подошло. Правда, впритык, но выдержать можно...
...Я познакомилась с Целиковской в Одессе, где гастролировал тогда Театр имени Вахтангова. Мы жили с ней в одной гостинице. Как-то я услышала шум на улице. Подошла к окну и увидела большую толпу людей, они скандировали: «Лю-ся, Лю-ся!». Это поклонники Целиковской требовали, чтобы она вышла на балкон... И Люся, сияя ослепительной улыбкой, вышла... Я впервые видела такую любовь поклонников! И вот я еду в Канны и везу с собой лучшее вечернее платье Целиковской. Чудеса, да и только...
Через неделю отправилась на Кузнецкий. Но здесь меня ждало разочарование. На платье пошло, по-моему, метров 15 этого органди, потому что сделали плиссированные оборки. И оно получилось громоздким. Фигуры не видно. Все ровное. А плечи, когда я стою спокойно, открыты, но если поднимаю руку, то соскакивает какая-то там резинка, на которой держится это «плечо», и оно сразу доходит мне до шеи...
Я чуть не расплакалась: «Ну как же я в этом платье в Канны поеду?..» Мне наперебой стали советовать: «А вы булавкой пристегните»... Ну да ладно, думаю я... буду в одном платье ходить, зато увижу Париж, Канны, известных режиссеров, актеров, лучшие фильмы. Это ведь как сейчас в космос лететь, тогда — поехать в Канны.
Наступил день отъезда, мы должны были встретиться в аэропорту. Я подхожу к Орловой:
— Здравствуйте, Любовь Петровна, я Клара Лучко. Я с вами лечу.
— Я знаю о вас, — чуть снисходительно ответила Орлова...
Прилетели поздно вечером... «Я вас провезу по ночному Парижу», — предложил встретивший нас советник посольства по культуре...
...Как раз прошел дождь. И после дождя реклама, фонари, бегущие огни — все это отражалось на мокром тротуаре Елисейских Полей... Будто сон.
Позже я не раз бывала в Париже... Побывала едва ли не в сорока странах мира, видела Индию и туманный Альбион, пирамиды Мехико и небоскребы Нью-Йорка, африканскую саванну и желтые камни Святой Земли... Но в памяти моей — тот Париж...
...Иду я с нашим переводчиком мсье Момпером по набережной Круазетт (в начале XX века бульвар коронованных особ и музыкантов. Cейчас здесь располагаются бутики известнейших кутюрье, знаменитый Дворец кинофестивалей и ежегодно проходят легендарные звездные парады.— Ред.). Мое внимание привлек красивый ресторан, огромные зеркальные окна. И только мы задержались на минуту, как нас окружила молодежь. Смеются, кричат: «Автограф, автограф, как вас зовут, откуда вы?»
Мсье Момпер, привыкший к подобному ажиотажу фестивалей, представляет меня:
— Мадемуазель Клара, она из Москвы... А ко мне уже тянутся руки: «Кляра, Кляра...» Толпа напирает, я отступаю шаг за шагом, и меня прижимают к витрине ресторана. Я уперлась спиной в это стекло, и... оно затрещало, раскололось на сотни осколков. А я оказалась... внутри ресторана.
Первое мое чувство — ужас. Я выбила зеркальную витрину, нужно будет заплатить за это огромные деньги, а суточные у нас были мизерные... Тут как из-под земли появились хроникеры, начали снимать... Ко мне сквозь толпу, я сразу поняла это, пробивался хозяин ресторана. Ну, думаю, пропала, такой скандал! А он расплылся в улыбке, галантно поцеловал руку:
— Мадемуазель, я очень рад, очень рад! Спасибо вам. Вы сделали мне отличную рекламу... Из какой страны вы приехали?
— Из Советского Союза, из Москвы.
— О-ля-ля! Из Москвы! Я приглашаю вас посетить мой ресторан. Это замечательно. Москва! Благодарю вас, мадемуазель...
Меня сняли крупным планом, сняли огромную толпу... сюжет показали по телевидению. И любопытные приходили в этот ресторан поужинать и посмотреть: где же случилось такое необычное фестивальное событие?
...Одно издание, выходившее в Каннах во время фестиваля, посвятило мне целую страницу, написав, что Клара Лучко, советская актриса, в первые три дня фестивальной лихорадки популярностью превзошла Мишель Морган (знаменитая французская актриса, возлюбленная Жана Габена. — Ред.). Была помещена огромная фотография: я раздаю автографы.
А еще обо мне писали: «Прелестная актриса из Москвы со свежестью пастушки». У меня тогда был румянец во всю щеку, и журналисты заключали пари — натуральный это румянец или искусный макияж. Один взял платочек и спросил, может ли он потереть мою щеку. Я, признаюсь, уже освоилась, подставила щеку.
— Силь ву пле... Пожалуйста.
Тут подошли другие...
...Нас приглашали то на дегустацию сыров, то на вечерний раут в старинном замке. Я даже не представляла, что все это может быть в жизни.
И только в Каннах узнала нравы желтой прессы: сижу в номере, вдруг легкий стук в дверь, открываю — врывается человек, отталкивает меня, открывает дверцы шкафа и начинает фотографировать мой нехитрый гардероб. Я онемела, не знала, что сказать, а он все снял и так же проскочил мимо меня в дверь, даже не попрощавшись.
«Пикассо оказался крепышом в довольно потертых вельветовых джинсах»
...Однажды Юткевич сказал, что завтра нас ждет Пабло Пикассо. И мы помчались на авто в маленький городок — там была керамическая фабрика великого художника. В своей мастерской он нас и встретил. Мы остановились перед ним и стоим. Словно его разглядываем. И вдруг Любовь Петровна бросилась к нему на шею: «Паблуша!» Они обнялись, а мы все засмеялись, и все сразу переменилось.
Пабло Пикассо нам показал продукцию фабрики и каждому сделал подарок. Мне он подарил овальное блюдо, а на нем несколько черточек. Две черточки — глаза, больше, меньше, еще меньше — рот...
Пикассо оказался крепышом в вельветовых джинсах, довольно потертых, рубашка в клетку, вокруг шеи повязана пестрая косынка... Мне запомнились его глаза. Как два черных угля. Горящих, проникающих в глубину души...
Я познакомилась с художницей Надей Леже, женой знаменитого французского художника Фернана Леже... Нас пригласила в гости актриса Симона Синьоре. И там же, в Каннах, встретила я Марину Влади, которой тогда было, по-моему, лет 16, не больше. Она снялась чуть ли не в первой своей картине... Марина сама подошла к нам, представилась, рассказала необычную историю сестер Поляковых (это ее настоящая фамилия). Она сказала, что режиссер, у которого она снималась, едет в Москву на фестиваль и приглашает ее. Ей очень хотелось бы посмотреть Москву, но вот мама опасается, не случится ли с ней чего-либо, не арестуют ли ее в Советской России. Мы посмеялись, успокоили, советовали приехать.
Через некоторое время я встретила Марину в Венеции. Она, уже известная актриса, пригласила нас на премьеру своего фильма и на прием.
Я была несколько удивлена: зал Дворца фестивалей полон, а Марины Влади все нет. Но вот она появилась, медленно, гордо прошествовала по проходу, в руках у нее была норковая накидка. Она небрежно держала ее, а сама с наивно-виноватым видом смотрела в зал. Подошла к своему креслу и в микрофон сказала, что просит извинить ее... Она очень волновалась перед премьерой и потому опоздала. И зал ей рукоплескал как ни в чем не бывало... Звезда, оказывается, имеет право опаздывать...
В программу Каннского фестиваля входил и показ студенческих режиссерских работ. Для участия в нем прилетел директор ВГИКа Владимир Николаевич Головня. Мы обедали с ним, обсуждали последние новости... Появился наш официант мсье Пьер с помощником, парнишкой лет шестнадцати, который нес кипяток для чая. Он споткнулся о ковер — и кипяток ошпарил мне ногу. Я закричала от боли... выскочила из-за стола и помчалась в номер. За мной — Любовь Петровна Орлова.
Через несколько минут в моем номере появился хозяин ресторана, с ним официант мсье Пьер и насмерть перепуганный его помощник. Хозяин выразил сожаление о случившемся, вручил мне розы в необычайно красивой прозрачной упаковке и заявил о готовности не только заплатить мне деньги за причиненный ущерб, но и уволить помощника мсье Пьера. Я, как нормальный советский человек, ответила, что платить мне ничего не надо, и попросила не увольнять парнишку. Конечно, хозяин с радостью согласился, сообщил, что вызвал врача, и удалился.
Вечером, как всегда, наша делегация пришла в ресторан на ужин. Обычно официанты выстраивались в шеренгу, и каждый провожал своих гостей к столу. На этот раз, как только я появилась, все официанты стали аплодировать. Так они выразили свою благодарность за то, что их товарища не уволили. Все оставшиеся дни я получала самое вкусное сверх того, что мне полагалось. Мсье Пьер незаметно приносил блюда, накрытые салфеткой, и молча ставил передо мной.
Прошел год. Возвращается из Канн директор «Мосфильма» Сурин и, встретив меня, говорит: «Сижу я в ресторане, подходит ко мне официант и спрашивает: «Как поживает мадемуазель Кляра? Прошу вас, передайте ей привет»... Потом мне еще не раз передавали привет из Канн — и актеры, и режиссеры...
«Кеше Смоктуновскому мы напророчили будущую славу»
...Однажды на кинопробы в Ленинград вызвали моих друзей — Лялю Шагалову, Жору Юматова и Музу Крепкогорскую. Режиссер Адольф Бергункер готовился к съемкам картины «Рядом с нами», мои друзья... собирались в экспедицию в Запорожье. Я им позавидовала и осторожно спросила, не найдется ли и для меня какой-либо роли... «Клара, — ответил Юматов, — есть одна героиня, поиски актрисы ведутся, но... вряд ли эта роль для тебя».
Они уехали в Запорожье на съемку, а я осталась в Москве. Вдруг звонит ассистент режиссера. Говорит, что она привезла сценарий и если роль мне понравится, то я поеду... на пробы.
...Я приехала в Запорожье... Сижу и жду режиссера. И вдруг появился Леонид Быков. Он быстро прошел мимо, потом остановился, будто что-то забыл, и вернулся ко мне:
— Здрасьте. Простите, пожалуйста, Клара, я хочу извиниться перед вами. Я был против вашей кандидатуры. Мне казалось, что это не ваша роль. А сейчас я вижу, что ошибался. Поэтому я прошу вас, простите меня.
И улыбнулся. Он был некрасивый, но когда улыбался, то будто солнце изнутри озаряло его лицо.
Сняли мою пробу, и я уехала — мне предстояло лететь на неделю советского фильма в Люксембург... Именно там посол СССР вручил мне телеграмму. В ней говорилось, что меня утвердили на роль и ждут в Запорожье...
И вот я подъезжаю к Запорожью. Вижу, на перроне много народу. Девушки стоят с хлебом-солью на рушниках. Включены осветительные приборы. А в толпе — Леня Быков с микрофоном... Я думаю: наверное, встречают какого-то известного человека или делегацию. Чтобы не привлекать внимания, потихонечку сошла со ступенек вагона на перрон, иду к вокзалу. А Леня Быков подбежал и на каком-то тарабарском языке, но очень хорошо имитируя, приветствует меня. Девушки подносят хлеб-соль. Потом еще кто-то выступает тоже с приветствием и тоже непонятно на каком языке. Все это снимают кинокамеры, народ толпится. Я поначалу растерялась, ничего не могу понять. А это был дружеский розыгрыш.
Все стало ясно, как только мы вышли на привокзальную площадь.
— А на чем мы едем? — спросила я.
— Вот наш экипаж, — Быков показал на ослика, запряженного в маленькую тележку. — Вот сюда мы водрузим твой чемодан и пойдем пешком.
Мы шли по главной улице Запорожья — длинной-предлинной. Впереди девушки с хлебом-солью, потом ослик с чемоданом, а за повозкой мы. И так всю дорогу — до самой гостиницы...
Не было дня, чтобы мы друг друга не разыгрывали. Даже тем, кто любил выпить, было некогда пить, потому что каждую минуту кто-то что-то придумывал.
Подошел срок уезжать актрисе Нине Агаповой. Но что-то с билетом не получалось, и она задержалась. А Кеша Смоктуновский был на съемке. Тогда мы решили, что Нина устроится в его постели, я залезу в шкаф, а актеры будут в соседнем номере ждать. И когда Кеша вернется и увидит ее, Нина скажет, что очень его любит, поэтому и не уехала. А я буду на всякий пожарный случай сидеть в шкафу и, если что-то произойдет, подам сигнал.
...Открывается дверь, я быстро захлопнула дверцу шкафа, Нина слегка выставила плечико из-под одеяла. Смоктуновский входит, и с ним женщина — корреспондент газеты... Мы замерли. Нина вообще не знала, что делать... Договорившись с корреспонденткой о встрече... Смоктуновский разгримировался, вошел в комнату и увидел Нину.
— Нина, ты что здесь делаешь?
— Кеша, я тебя люблю, я поэтому не уехала...
— Отлично! Сейчас я переоденусь, и мы поговорим... Открывает шкаф и видит, что я там сижу. Мы начали смеяться.
— Ах так! — говорит Кеша. — Хотели разыграть? Ну ладно. Получится обратный розыгрыш.
Актеры, услышав шум, решили, что пора прийти и сказать:
— Как тебе, Кеша, не стыдно, ты что... Нина такая...
С этими словами они и вошли в номер. А Смоктуновский лежит на ковре. Жора Юматов закричал:
— Почему он лежит? Кеша, что с тобой, почему ты лежишь? Тебе плохо?
Я испуганно говорю:
— Не знаю. Он открыл шкаф и увидел меня. Увидел и упал.
Юматов на нас набросился:
— Что за жестокий розыгрыш, ему ведь плохо!
Взял графин с водой и вылил Кеше на голову. Смоктуновский даже не дрогнул. Он так и лежал неподвижно. Потом через некоторое время поднялся:
— Хватит разыгрывать. Меня корреспондент ждет...
В нашей группе был фотограф из местных. И он то и дело исподтишка нас снимал. Потом продавал фотографии любителям кино. Он нам так надоел, что мы решили и его разыграть.
Обычно фотограф подходил и каждый раз представлялся: «Я работаю в лаборатории института, и студенты очень просят ваши фотографии. Можно я вас сниму?» Однажды мы ему сказали: «Приходи к нам вечером в гостиницу, у нас сегодня будет очень интересно. Ты всех увидишь и всех сфотографируешь. А собираемся мы у молодого актера. У Смоктуновского. Он пока только снялся в одной картине, в «Солдатах». Еще пока не очень известен, но это будет один из самых знаменитых артистов. Твои фотографии будут первыми...» Так мы напророчили Кеше будущую славу.
Вечером фотограф явился в точно назначенный срок. Постучал в номер, дверь открывает Кеша. Он обмотан полотенцем, в трусах, голова намыленная. Агапова изображает его жену. Кеша говорит: «Проходите, проходите, мы вас ждем, дорогой...» И тут же принялся обнимать фотографа, целовать, перепачкав его мылом.
А мы предупредили фотографа: «Знаешь, это человек необычный. Он может выкинуть все что угодно. Ну как все гении. Так что если ты почувствуешь, что что-то не так, то... сразу начинай что-нибудь петь. Тогда он утихомирится...»
Фотографа мы посадили на диван, а над ним висел натюрморт с яблоками. Кеша о чем-то разговаривает, руками размахивает, влезает на диван, рукой как бы дотрагивается до натюрморта, а сам вытаскивает из-за картины яблоко (мы его туда специально положили), потом возвращается к столу. Фотограф оглядывается — яблоко на натюрморте...
Мы с Юматовым заходим в туалет, а Кеша залезает в шкаф. В это время мы в туалете спускаем воду, а Кеша появляется из шкафа, вроде бы застегивает брюки и продолжает есть яблоко.
У нашего гостя глаза округлились... В это время Юматов пошел к себе в номер и звонит Кеше. Кеша снимает трубку: «Кто это? Шостакович? Здравствуй, дорогой Дмитрий Дмитриевич. Беда, не могу заниматься. Рояль не влезает, никак не можем в номер втащить... Завтра мы подъемный кран пригоним, может быть, с его помощью через окно как-нибудь втащим этот рояль. Сломается, говоришь? Ну, сломается и сломается. Ничего не поделаешь...»
...Кеша зажигает какую-то бумагу, бросает ее на пол, она горит. И вдруг мы слышим: «Комсомольцы, беспокойные сердца...» Это фотограф от ужаса запел тоненьким срывающимся голосом...
«Юматов явился на съемку с пугачом... Был большой скандал»
...Когда я вспоминаю Жору Юматова, у меня сжимается сердце.
Он мечтал стать моряком и в 16 лет стал им. Жора служил сигнальщиком на большом военном катере. Несколько раз тонул, был контужен, а в День Победы, 9 мая 1945-го, — ранен... В 22 года Жора выписался из госпиталя и как-то пошел в Дом кино на премьеру, а там разговорился с соседом, который сидел рядом с ним в зале... Это был знаменитый кинорежиссер Григорий Васильевич Александров...
Первую реплику на киноэкране: «Разрешите?» — Юматов произнес в фильме «Весна», накладывая компресс героине Любови Петровны Орловой. Его стали снимать... Да какие режиссеры! Григорий Александров и Сергей Эйзенштейн, Леонид Луков и Всеволод Пудовкин, Александр Столпер и Михаил Ромм... — «Порожний рейс», «Разные судьбы», «Офицеры», «Петровка, 38», «Адмирал Ушаков»... Юматова не просто любили, его обожали зрители, особенно моряки. Стоило ему зайти в ресторан, как мгновенно сдвигались столы, появлялись пирамиды бутылок, начинались воспоминания, поцелуи, объятия со слезами...
Какая-то раздвоенность была у него в душе, и она особенно проявлялась, когда он выпивал... Но я помню Жору и совсем другим — счастливым.
Он и моя подруга по институту Муза Крепкогорская решили пожениться... Мы с Музой учились у Герасимова, и это была первая свадьба на нашем курсе. Жора приволок на плечах большой ковер, который он одолжил... чтобы было где сидеть гостям. Собралось человек сорок, и каждый что-то принес с собой. Это была самая необыкновенная свадьба из всех, которые я за свою жизнь видела.
Мы должны были сниматься вместе с Юматовым в комедии «Опекун». Он приехал в Ялту на натуру, когда съемки уже шли полным ходом. Вечером назначили смену, а днем он пошел в ресторан пообедать. И там встретил моряков...
Когда снимают на улице, то для порядка и оцепления места съемки вызывают наряд милиции. Жора явился на съемку с пугачом. Где он его раздобыл, никто не знал. И начал воевать с милицией. Был большой скандал.
Картину снимали молодые режиссеры. Они боялись, что не справятся с Юматовым, и отстранили его от роли. На следующий день он должен был вернуться в Москву.
Я зашла к нему в номер попрощаться. Он был подавлен, ему было стыдно перед режиссерами и съемочной группой. Мы долго говорили. Ведь не в первый раз подобное случилось. Жора не мог простить себе такую же историю с картиной «Белое солнце пустыни»...
Он лечился безропотно, но ничто не помогало. Однажды и мне пришлось отвозить его в неврологический диспансер, потому что Муза была на съемках... Я заехала за ним на такси. В машине он сидел тихо. В руках держал целлофановый пакет со сменой белья.
В проходной, пока нам оформляли пропуск, Жора оглядывался по сторонам... В холл, где мы ждали главного врача, вошла уборщица с ведром. Она пристально посмотрела на меня и сказала: «Ну что, опять к нам пожаловали? Не везет вам. По-моему, я вас здесь уже несколько раз видела»...
Лечение шло успешно. Но, выйдя из диспансера, Жора на радостях выпил, почему-то поехал в аэропорт, взял билет на первый попавшийся рейс и улетел, как потом выяснилось, в Минск. Прилетел... А куда идти? Конечно, в ближайший кинотеатр. Ему там обрадовались. Раньше в кинотеатрах работали люди, любившие актеров как родных.
В Минск Жора прилетел в домашних тапочках, простудился и тяжело заболел. Его выходили совершенно незнакомые женщины, варили ему бульоны, вызывали врачей, заботились о нем. И когда он поправился, купили билет и отправили в Москву.
...Потом произошла история, о которой много писали. В квартире, где жили Юматов и Крепкогорская, прозвучал роковой выстрел. От выстрела погиб человек, с которым Жора выпивал. Это был дворник, он помог похоронить Жорину любимую собаку.
Сколько я помню, у Жоры и Музы всегда были собаки. Я слышала от него историю, как во время войны он привел на катер бездомного пса и за это получил наряд вне очереди. Но собаку он не выгнал, в каюте спрятал. Однажды собака случайно упала за борт, а в это время шел бой, катер обстреливали немцы. Жора не раздумывая бросился в море. И тут снаряд угодил в катер. Вся команда погибла. А Жора с собакой спаслись.
И вот, когда дворник, подняв очередной стакан, сказал: «Ну что ты так убиваешься, это же собака! Ну сдохла, и всё!» — Жора взорвался: «Собаки иногда бывают лучше человека!» И что-то у Жоры сработало. Он увидел в дворнике врага, который отозвался о его друге жестоко и несправедливо. Так произошла эта трагедия.
Его арестовали, потом выпустили. Он долго лежал в больнице, ему сделали операцию. Многие от него отвернулись. Остались настоящие друзья — Василий Лановой, Виктор Мережко и фронтовые товарищи.
Жора перестал сниматься. Ему предлагали сценарии, он отказывался... Что-то в нем сломалось.
Я видела его незадолго до смерти. Было еще тепло, середина сентября. Он шел в каких-то сандалиях, в мятых брюках и старой куртке. Из авоськи выглядывали морковка, лук и консервы. Он на меня посмотрел такими, как в фильме «Рядом с нами», пронзительными, но беспомощными, детскими глазами. Мне стало горько.
А почти через два с половиной года в квартире на кухне нашли мертвой Музу Крепкогорскую. Она пролежала три дня...
«Николай Крючков с такой злостью и ненавистью занес надо мной кулак, что я развернулась и влепила ему»
Я училась на четвертом курсе института, когда меня пригласил сниматься в своем фильме « Три встречи» Александр Петрович Птушко... Снимали в Чехословакии на студии «Баррандов». Представьте себе, что это значило для студентки, у которой в пустом чемодане перекатываются всего два платья и один отрез на костюм. Добавьте к этому парусиновые туфли, американское пальто, купленное по случаю на барахолке в Полтаве, и там же приобретенную шляпу. Вот и весь студенческий гардероб...
...Из Татр, с натурных съемок, мы вернулись в Прагу, где к нам должен был присоединиться Крючков. Николая Афанасьевича я видела только в фильмах... и любила его так же, как любил его каждый человек в нашей огромной стране — за те образы, которые он создавал на экране. Крючков играл танкиста, и молодежь валом шла в танковые училища. Он играл летчика, и ребята стремились в небо... Я обрадовалась, что познакомлюсь с великим артистом.
И вот мы стоим в холле гостиницы, сверху сейчас должен спуститься Крючков: он только умоется с дороги, переоденется, и мы поедем на студию. Вдруг я услышала... цокот. Повернула голову и вижу — по лестнице спускается, отбивая чечетку, Николай Крючков. В кепке, в довольно простом, даже немного помятом костюме, но лицо... Его лицо сияло счастливой улыбкой... Со всеми поздоровался, в том числе и со мной, да так, словно мы давным-давно знакомы...
...Не забуду и нашу встречу с Крючковым в Ленинграде. Я снималась на «Ленфильме». Выхожу я после съемок на Кировский проспект, машины нет, а хочется побыстрее добраться до гостиницы. Вдруг из ворот студии выезжает машина, и в ней — Николай Афанасьевич. Он открыл дверцу:
— Клара, ты в гостиницу? Садись, подвезем.
Выруливаем на Невский проспект, и тут я вспоминаю, что у меня нет губной помады. А на Невском, у Литейного, парфюмерный магазин.
— Остановите, пожалуйста, — говорю. — Я куплю помаду.
Быстро открываю дверцу, бегу через дорогу. Купила помаду и, чтобы не задерживать Николая Афанасьевича, бегом обратно. И вдруг вижу: он стоит у машины совершенно белый, лицо перекошено, что-то кричит. Я ничего не могу разобрать. Остановилась так же резко, как бежала. А в это время на меня мчался автомобиль. Шофер не ожидал, что я остановлюсь, и резко затормозил. Я рывком в сторону — к нашей машине.
И тут Николай Афанасьевич стал кричать на меня. Как он кричал!.. Оказывается, у него была когда-то жена, известная спортсменка. Они прожили вместе меньше года. И вот так же он ехал на съемку, она была с ним и упросила остановиться. Перебежала через дорогу, чтобы купить... губную помаду. На обратном пути какая-то машина сбила ее. Она умерла у него на руках...
Через несколько лет после этого случая я снова встретилась с Крючковым в картине «Гнезда». Главные роли играли он и Лидия Николаевна Смирнова. По сценарию они были мужем и женой. У них были дети. Потом он от нее ушел к продавщице Нюрке, которая торговала бочковым пивом. Эту роль играла я. Нюрка родила ему двух ребятишек. Но и с прежней женой он не разводился, и на мне не женился. Понимал все-таки, что ошибся, хотел вернуться в семью.
Помню, снимали сцену, когда Нюрка, то есть я, возвращается домой поздно вечером из ресторана. Пьяненькая, снимает туфли, пробирается тихонько, чтоб его не разбудить. А он не спит. Сидит злой, заросший щетиной.
— Где ты была?
— Какая тебе разница, где я была. Была и была...
Он кричит:
— Вон дети некормленые, а ты где-то шляешься.
— А чего ты распетушился, может, это дети не твои...
Глаза его налились кровью:
— Как?! И заносит огромный кулачище, чтоб меня ударить. Но какая продавщица пивом будет ждать, пока ее ударят! Я должна развернуться и со всей силой врезать ему... Доходим мы до кульминации сцены, а я не могу ударить. Замахиваюсь, а ударить не могу...
— Николай Афанасьевич, — говорю я. — Извините, но не могу вас ударить.
— Как это ты не можешь... Это же не ты бьешь, а Нюрка. Ну-ка давай...
— Нет, не могу.
— Если ты в этот раз меня не ударишь, так я тебя так ударю!
И с такой злостью и ненавистью занес надо мной кулак, что я совершенно непроизвольно развернулась и влепила ему...
— Ну молодец! — рассмеялся Крючков. — Правда, я не ожидал, что у тебя такая тяжелая рука...
...Незадолго до смерти Крючков снялся в картине «Горожане». Это был фильм о таксистах, которые называли его Батей. И когда Николая Афанасьевича хоронили, огромная колонна такси провожала его до кладбища. Над Москвой тревожно гудели клаксоны. Так шоферы отдали дань уважения своему Бате, великому русскому актеру...
«Грегори Пек сказал, что у него на ранчо висит ковбойская шляпа для Клары Лучко»
...Много лет назад в Доме кино состоялась премьера американского фильма «На последнем берегу». Главную роль играл замечательный американский актер Грегори Пек. Вместе с режиссером картины он приехал в Москву на премьеру.
Фильм закончился, зрители покинули Дом кино, и я увидела в фойе одинокого, в полной растерянности Грегори Пека. Рядом с ним стоял молоденький переводчик... Я подошла к ним и предложила посмотреть вечернюю заснеженную Москву. Грегори обрадовался... утром ему нужно было улетать. Мы тут же взяли машину и поехали по городу... Пек оказался хорошим собеседником, вел себя просто, рассказывал о Голливуде, о своей жене... Мы пригласили его в ресторан «Националь», устроили русский ужин. Когда ужин закончился, попросили принести бутылку водки. Официант ее запаковал, и мы сделали надпись по-английски: «До скорой встречи в Голливуде».
Прошло несколько месяцев, один из наших известных спортсменов позвонил мне: «В Голливуде я встретился с Грегори Пеком. Он... просил передать привет...» Потом еще кто-то из наших был в Америке и тоже передал мне привет. Грегори Пек сказал, что у него на ранчо висит на стене ковбойская шляпа и на ней написано, что эта шляпа для Клары Лучко.
Прошло еще несколько лет, и я с группой кинематографистов полетела в Америку... Мы побывали в Беверли-Хиллз, на площади звезд... Хозяева позаботились и о том, чтобы устроить встречу советских и американских кинематографистов...
Корреспонденты расспрашивали нас о том, что мы видели в Америке, понравился ли нам Голливуд.
— С кем из американских актеров вы лично знакомы? — спросили меня в киноакадемии, где у нас была встреча с кинематографистами.
— Я знакома с Грегори Пеком.
Рядом стояли наши актеры, и кто-то даже хихикнул...
Тут появился Грегори в окружении известных актеров и режиссеров... Ему сказали, что среди русских есть актриса, которая говорит, что знает его. Действительно ли он с ней знаком?
— Да-да, конечно, я ее знаю. Это Клара Лучко.
Он подошел ко мне, мы тепло поздоровались, и тогда мои попутчики стали подталкивать меня: «Представь нас»... А Грегори Пек вспомнил тот заснеженный вечер в Москве. Он помнил его до деталей, даже пошутил, что долго берег бутылку водки, да не выдержал...
Утром мне позвонил Грегори Пек. Я сказала, что мы получили визы и улетаем в Мексику. Он сожалел, потому что хотел пригласить меня к себе домой, познакомить со своей семьей... Так я не побывала на ранчо и не получила в подарок от Грегори ковбойскую шляпу...
«СОБЫТИЯ» глубоко признательны Дмитрию Федоровичу Мамлееву за разрешение на публикацию фрагментов из книги.
