Максим Дунаевский только-только закончил работу над музыкой для картины «Сокровище кардинала Мазарини...» — продолжением знаменитых «Трех мушкетеров». За 30 лет, которые разделяют эти два кинофильма, Максим Исаакович успел немало, и не только в творчестве. Десять лет он прожил в Америке, сменил четыре жены и стал отцом троих детей. С нынешней — уже седьмой(!) супругой, очаровательной блондинкой Мариной, Максим Исаакович пожаловал в Киев на вручение международной премии общенациональной программы «Человек года».

В свои 63 года Дунаевский выглядит прекрасно. Он активно занимается большим теннисом, весьма умерен в еде и не прочь пропустить рюмочку. Всегда одетый с иголочки, сын знаменитого советского композитора Исаака Дунаевского говорит, что унаследовал изысканный вкус от своего отца. Последний любимый аксессуар Максима Исааковича — небольшая бриллиантовая нотка, украшающая его галстук.

В Киеве Дунаевский с супругой провели три дня. Жили в роскошном номере люкс дорогой гостиницы в самом центре столицы, гуляли по Крещатику, сидели в ресторанах и покупали... сало — любимое лакомство композитора.

«Разве можно сравнить сало и домашнюю колбасу, которые продаются на Бессарабке, с тем, что есть в России! У нас на эти деликатесы в гости зовут»

— Простите меня, Бога ради, но мне придется сидеть с задранными ногами. (Максим Исаакович разлегся в уютном гостиничном кресле и положил ноги на приставленную банкетку. — Авт.)

— Да, пожалуйста. А что с вами приключилось-то?

— Спина. Месяц уже мучаюсь. Врачи сказали — позвоночная грыжа. Кошмар просто! Не могу сидеть, только стоять, а лучше всего — ходить. Кстати, на вручении премии «Человек года» я ни минуты не сидел в зале — все время бродил за кулисами. С моим другом Юрием Рыбчинским та же история была. Говорит, целый год мучался, пока не попал в руки какого-то целителя. Он поставил его на ноги за два месяца. Теперь про спину забыл. Мне врачи сказали, что вылечит только время. Заниматься собой надо. Хожу к мануалистам, по нескольку раз в день делаю массаж. Постепенно позвоночник надо будет растянуть, расправить.

— Большой теннис придется бросить?

— А как же! Может, то, что я слишком активно им занимался, тоже повлияло на грыжу... Зато теперь можно ходить, сколько захочу. Мы вот с женой недавно на славу погуляли у вас по Крещатику. Зашли на Бессарабский рынок, купили четыре килограмма сала. Люблю его — не то слово! Особенно сейчас, когда его у нас нет.

— В России пропало сало?!

— Нет, оно есть, но совсем другое. Разве можно сравнить сало и домашнюю колбасу, которые продаются на Бессарабке, с тем, что есть у нас! Даже не говорите! У нас на эти деликатесы в гости зовут. Говорят, приходите, нам привезли кровяночку и сало из Киева. Мы собираемся большой компанией, да под водочку... Супер! Вы ж тут просто на «золоте» живете! А еще говорите: газовые проблемы. Вам надо газ на сало менять!

— Отличная идея!

— Был бы политиком, обязательно бы ее озвучил (смеется).

— Теперь вам, обладателю престижного диплома украинской общенациональной программы «Человек года», как говорится, и «карты в руки».

— Спасибо. Не будем, правда, преувеличивать моего значения в масштабах государства. Хотя эту награду я воспринимаю очень серьезно. Например, у нас, в Москве, придумали кучу «междусобойчиков» — конкурсов разных: лучший бизнесмен, лучший политик, «лицо» года. Черт знает что еще! Но всерьез ни одну из этих премий воспринимать нельзя. Так, посмеяться и только. Поэтому я в России не участвую ни в одном награждении. Более того, просто отказываюсь от номинаций. Неинтересно. Здесь — совсем другое дело. Двенадцать лет уже существует «Человек года», люди, которые за ним стоят, — известные и уважаемые. Хотя, честно скажу, предложение приехать в Украину на эту программу было для меня достаточно неожиданным.

— Вас здесь помнят и любят!

— Это меня радует. Несмотря на построенные границы между нашими государствами, мы можем общаться и помнить друг о друге.

— Вам грех жаловаться, вы всегда были человеком, обласканным властями.

— С одной стороны, да. Я ни в советское, ни в постсоветское время не чувствовал по отношению к себе никакой агрессии. Но и особенно сильно обласканным не был. Меня никогда не звали на правительственные концерты, инаугурацию президента. Да, я дружу с некоторыми людьми из высоких сфер, но это относится лишь к области чисто мужской дружбы.

— Партнеры по теннису?

— В том числе. Водку с ними пил и пью. Доказательством нашей дружбы стало то, что, несмотря на их отставки, мы продолжаем общаться. Это и Гена Бурбулис, и Александр Коржаков.

— Жаль, Путин в теннис не играет...

— А я не занимаюсь дзю-до. Но, слава Богу, наш президент не подбирал в свою команду людей по цвету пояса. Правда вот, каким видом спорта занимается Медведев, не знаю. Но догадываюсь, что его интересуют совершенно другие «игры». Так что мне, знаете ли, жаловаться не на что.

«В 1992 году у меня дома просто перестал звонить телефон. Наступило страшное время невостребованности...»

— И тем не менее вы таки покинули Россию на целых десять лет, уехав искать счастья в Америку.

— Это было моей внутренней необходимостью! Был 1992 год. Я называю это время «нашей французской революцией». Тогда наступила ПОЛНАЯ иллюзия того, что каждый человек может заниматься чем угодно. Бывший скрипач — торговать, торговец — снимать кино, бизнесом вообще может заниматься любой. Грустное время. Театры превратились в место встреч «новых русских», кино прекратило существование. Да, наконец, у меня дома просто перестал звонить телефон. Наступило страшное время НЕВОСТРЕБОВАННОСТИ, из которой было лишь два выхода — либо тихо умереть, либо попытаться приспособиться. Я тоже попытался пристроиться, честно скажу. Но быстро понял, что в бизнесе настоящие деньги можно заработать, только кого-то обманув или кинув. Для себя я это исключил. И вот тогда мне повезло: друзья, которые задолго до этого уехали в Америку, попросили меня написать мюзикл.

— Вам предложили хорошие деньги?

— Знаете, вопреки бытующему мнению, в Америке ОЧЕНЬ тяжело зарабатываются деньги. Гораздо тяжелее, чем сегодня у нас или у вас. Но тех денег, которые я заработал, оказалось достаточно, чтобы, возвращаясь в Москву, чувствовать себя в полном порядке. Это было время жуткой инфляции, когда у нас кока-кола или виски стоили в десять раз дешевле, чем там. На пару тысяч долларов можно было прожить полгода. Потом ситуация стала меняться.

— Где вы жили в Америке?

— У меня была квартира в ЛосАнджелесе. Я сделал пару работ в Голливуде. Так сказать, краешком там зацепился. Работал на телевидении, писал в газеты, создал пару продюсерских проектов для наших певцов — в то время было модно записывать клипы в Америке.

— Время расцвета Михаила Шуфутинского и Любы Успенской?

— Они тогда уже стали посматривать на Москву. Их время как раз наступило в 90-е годы, годы общака и блатняка. Это была музыка, которая сегодня именуется гордым словом «шансон», но ничего общего с ним на самом деле не имеет.

— Правда, что вам предлагали работать над знаменитым голливудским фильмом «Запах женщины» с Аль Пачино в главной роли?

— Была такая история. На самом деле в любой точке земного шара можно достичь успеха. Для этого надо немного знать язык страны и не кичиться собой, понимая, что там ты никому просто так не интересен. Меня в Америке, понятно, не знали. Поэтому туда надо ехать молодым, когда еще нет никаких амбиций, кроме одной — стать кем-то. Иначе начинать все сначала не хочется. В Америке ко мне проникся особой симпатией человек, живший там уже лет сорок, бывший киевлянин, тромбонист Юра Братолюбов, ставший музыкальным директором знаменитой «Юниверсал-студио». Ему тогда было лет шестьдесят. Он прекрасно знал моего отца и отнесся ко мне по-отечески. Юра сказал: «Мальчик мой, ты должен все время оставаться со мной. Здесь каждый вечер может произойти судьбоносная встреча».

— Попросту говоря, жди удобного случая.

— Вот-вот. Я же все время легкомысленно мотался из страны в страну. И вот, когда наступил тот самый день, я оказался в гостях у своих близких друзей в Испании. Мне позвонил Юра и сказал, что есть серьезная работа над музыкой к фильму «Запах женщины». «Это твой шанс, ты должен завтра быть в Америке!» — кричал он мне в телефонную трубку. Но это было невозможно! Для того чтобы улететь в США, мне надо было сначала в Москве получить американскую визу. Так я и прозевал свой СЛУЧАЙ. Имея цель, нельзя позволять себе подобных вольностей. А мне трудно было это сделать. Я был уже при положении, в возрасте, когда хотелось делать только то, что нравится.

— Вы жалели о потерянном шансе?

— Какое-то время да. А потом решил прекратить себя истязать. Все равно я прожил хорошую творческую жизнь в Америке, получил огромный опыт и до сих пор летаю в Лос-Анджелес. У меня там был небольшой бизнес в мире музыки, но я его прикрыл и теперь просто летаю к друзьям. Получаю удовольствие. Может, это неправильная позиция, но она мне нравится. Таким же был и мой отец. В этом мы похожи.

«За песню «Летите, голуби, летите» отца страшно гнобили»

— Ваш отец, легендарный Исаак Дунаевский, так и не получил звание народного артиста СССР.

— Увы, он был лишь народным РСФСР, и это было оскорбительно. Черт знает кто был народным артистом Союза, только не Дунаевский. Такая скрытая месть властей.

— За что?!

— У него была одна-единственная песня про Сталина, которую его буквально заставили написать. Известно было, что Сталину она не понравилась. Но репрессий к отцу не применяли, хотя все его братья и были арестованы. Папа сам каждую ночь, особенно после войны, ждал, что за ним приедут. Он не писал маршей, которые все от него хотели. Зато написал «Золотая моя столица...», которая теперь стала гимном Москвы. За песню «Летите, голуби, летите» его страшно гнобили! О нем писали разгромные статьи.

— Он обращал на это внимание?

— Конечно, папа переживал. Как бы он ни относился к власти, творческому человеку нужно признание. А после войны началась его откровенная травля. Это сократило ему жизнь. В «Правде» тогда напечатали открытое письмо профессоров Горьковской консерватории о том, что Дунаевский — подражатель Западу, что он оторвался от советской действительности. Папу это просто убивало! Поэтому ни о каком народном артисте СССР не могло быть и речи. Кстати, в Москве есть Аллея звезд, где уже я «лежу». Так вот, мне предложили заложить звезду отца. Я говорю: «Если делать звезду, то папе ее открывать надо было первым». На что мэр Москвы Юрий Лужков мне ответил: «Ты абсолютно прав». Звезды папы там нет и не будет.

— Смерть Исаака Дунаевского была окутана разными слухами. Говорили, что ему «помогли» умереть...

— Это всего лишь слухи. У папы была стенокардия, от которой сегодня его спасли бы в одну минуту. Но он никогда не обращал на себя внимания, не ходил по врачам. У него уже было до этого несколько сердечных приступов. Лето 1955 года было очень жарким, он ехал из Риги, после концертов, которые прошли с колоссальным успехом. Народ на вокзале не отпускал Дунаевского, пришлось задержать отправление поезда на полтора часа. Отец сел в вагон и почувствовал себя плохо. Его директор нам потом рассказывал, что у папы вдруг из глаз потекли слезы. Он спрашивает: «Что случилось, Исаак Осипович?» — «Я чувствую, что это мое последнее общение с людьми». Папа ощущал приближение смерти. Через день он умер в Москве...

— Вы ведь были тогда совсем ребенком.

— Мне исполнилось десять лет. Но я хорошо помню папу. Я любил устраивать концерты, созывая всю семью. Никогда не играл выученные музыкальные произведения, а любил фантазировать. Играл на пианино только свое, из головы. Устраивал настоящие представления в большой гостиной! Рассаживал родителей и гостей, открывал занавес, сам себя объявлял и продавал, кстати, билеты. Помню, я скопил 55 рублей мелочью, и у меня их забрала мама. Я пришел к папе, расплакавшись, и сказал, что копил деньги на хозяйство, а у меня их отняли. Папа тут же вынул из кармана 50 рублей и еще 5. Я разрыдался еще больше! Говорю: «У меня было столько денег, а ты мне дал только две бумажки!»

— Говорят, вы очень похожи на отца. И по характеру, и внешне.

— Только папа рано облысел, а я еще не успел...

— Вы вообще прекрасно выглядите в свои... пятьдесят?

— Если бы пятьдесят! Я пережил папу уже на восемь лет. Но выгляжу, действительно, неплохо. Спасибо...

«Песня «Позвони мне, позвони» родилась в Киеве, в квартире моего друга Юрия Рыбчинского»

— О ком вы думали, сочиняя сразу ставшую популярной песню «Позвони мне, позвони» для героини Ирины Муравьевой из фильма «Карнавал»?

— Честно говоря, не знаю (смеется). Песня, кстати, родилась в Киеве, в квартире моего друга Юрия Рыбчинского. Помню, было очень жаркое лето. Здесь Татьяна Лиознова почти месяц снимала часть картины «Карнавал». С Татьяной работалось ОЧЕНЬ тяжело. Я более двадцати раз переписывал варианты «Позвони мне...» В конце концов, принес ей первый, и она его утвердила... как новый. Лиознова вообще была «железной леди». Не гнушалась ради дела никакими приемами. Приезжаю я как-то на киностудию «Мосфильм», вижу, бродит композитор Георгий Мовсесян. Я немного напрягся. Татьяна подводит меня к нему, знакомит, а потом говорит: «Жорочка, ну мы завтра с тобой созвонимся, посмотрим насчет твоей песни...» Это был чистой воды шантаж. Просто у меня не получалось с песней, и она решила мне показать, что готова сменить композитора.

Помню, в «Карнавале» ей нужно было, чтобы всегда спокойный актер Юрий Яковлев сыграл какой-то драматичный эпизод. Все не получалось, чтобы в его глазах горела ярость. Лиознова довела его до состояния полного безумия! Яковлев выбежал со съемочной площадки, хлопнул дверью и закричал: «Все! Я больше никогда не вернусь!» Тут она поймала его за руку и запричитала: «Юрочка, это то, что мне надо!» И немедленно: «Камера! Мотор!» После Лиозновой работа над «Тремя мушкетерами» показалась мне просто раем.

— С режиссером Юнгвальдом-Хилькевичем было гораздо комфортнее?

— Это была просто, что называется, лафа. До работы с Хилькевичем я многое сделал в кино. Но именно Георгий меня раскрепостил полным доверием. Мы сделали с ним пять фильмов, сейчас заканчиваем шестой — продолжение «Мушкетеров». Хилькевич умеет хвалить. Многие режиссеры, принимая музыку, сидят, как будто в министерстве культуры. А Георгий может позвонить ночью и сказать: «Максим, вот я сейчас сижу и думаю: «Ты написал гениальную музыку, и мне надо долго стараться, чтобы снять что-то подобное на пленку!» Может быть, он и врет, но ведь эти слова так меня окрыляют! На «Трех мушкетерах» Хилькевич мне все время повторял: «Не забивай свою барскую голову». Песни рождались легко, потому что многое было взято из одноименного мюзикла. Хотя знаменитая «Пора-пора-порадуемся на своем веку...» была написана специально для картины.

— А потом Алла Пугачева кричала: «Пусть умрет или эта песня, или Дунаевский!»

— Ой, это была замечательная история! Тогда многие приходили в гости к Пугачевой — она любила приглашать к себе домой. Это считалось особым шиком. Я пришел к Пугачевой с Ильей Резником. Помню, вошел в квартиру на Тверской и увидел: Алла с сигаретой в зубах сидит за столом, вокруг — ее свита, а на столе — водка, закуска. Она увидела меня и закричала: «Убейте этого человека или его песня убьет меня!» У нас с Пугачевой никогда не было особой дружбы, но мы до сих пор с уважением относимся друг к другу.

— Михаил Боярский, не так давно побывавший в Киеве, признавался в любви к вам.

— Миша — потрясающий актер! Перед началом съемок «Трех мушкетеров» Хилькевич присылал актеров ко мне для проверки их голосов. Главным героям надо было петь самим. Боярский пришел как претендент на роль Рошфора. Я дал ему спеть д’артаньяновские песни, которые он уловил с первой же ноты. Когда Боярский ушел, я позвонил Юнгвальду и сказал: «Если есть д’Артаньян на свете, то он только что был у меня». У Боярского сумасшедшая энергетика! Хотя на роль д’Артаньяна пробовались и Харатьян, и Абдулов. Но Абдулов тогда очень фальшиво пел, а Харатьян и вовсе не считался певцом, хотя первый раз он запел у меня еще в «Зеленом фургоне». Кстати, в «Возвращении мушкетеров» Харатьян таки играет короля Луи. Алиса Фрейндлих тоже снимается в фильме. Уже все снято, дописывается лишь компьютерная графика, так что скоро сами все увидите.

«Наташа Андрейченко сидела на специальной диете и каждый день ходила пешком по пять—семь километров, чтобы сбросить вес»

— Анастасия Вертинская до сих пор на вас в обиде?

— Да вроде нет. А с чего бы это?

— Ведь это именно она должна была играть роль Мэри Поппинс, которую в картине исполнила ваша бывшая супруга Наталья Андрейченко.

— Но Насте не понравилась моя музыка! Вертинская не участвовала в предварительной работе над картиной «Мэри Поппинс», все время была в разъездах. Она появилась лишь в первый съемочный день. Помню, мы сели в мою машину, и я ей поставил кассету с записью песен для фильма. Настя послушала, задумалась и говорит: «Я собираюсь играть совершенно иную Мэри Поппинс...» Не было никакой ссоры, мы ведь с Вертинской хорошо знакомы. Я лишь ответил: «Хорошо, пусть решает режиссер». Она сказала об этом Лене Квинихидзе, но тогда он ей ничего не ответил. В этот же вечер мы сидели у него дома. А Леня довольно странный человек, по его лицу не видно, что он задумал. Вдруг он спрашивает: «Скажи, чем сейчас занимается твоя жена?» Говорю, что Наташа только что сыграла в картине «Военно-полевой роман». Он: «Так она свободна?» Потом набирает ее телефон и просит Наташу срочно приехать. После этого набирает номер Вертинской и говорит: «Настя, если у нас существует сегодня картина, то только в музыке, которая вся написана. Если тебе музыка не понравилась, значит, ты не будешь играть в картине». И повесил трубку. Кстати, дирекция «Мосфильма» не хотела, чтобы снималась именно Вертинская, она тогда была в опале. Но Квинихидзе настоял на кандидатуре Насти — и тут такой поворот.

— Наталья Андрейченко, наверное, уже знала наизусть все песни из «Мэри Поппинс»?

— О чем вы говорите! Наташа слышала, может, что-то вполуха. Она всегда была занята на съемках. Впервые она послушала музыку у Лени. Она слушала, и у нее текли слезы. Квинихидзе сказал: «Теперь все ясно, ты будешь Мэри Поппинс». Она ответила: «Я буду счастлива».

— В картине Наталья Андрейченко выглядела очень похудевшей. Все приписали это недавнему рождению сына.

— Наташа сидела на специальной диете. Несколько месяцев, когда еще была беременна, мы жили за городом. Наташа каждый день ходила по пять—семь километров пешком, чтобы сбросить вес. Ей посоветовали врачи. Поэтому, когда родился сын, она вышла из роддома совершенно худой. Это был волевой поступок.

— Но вы-то ее полюбили, когда она была не столь стройна.

— Наташа мне понравилась полненькой. Она была очаровательна! А когда похудела, на самом деле оказалась Леди Совершенство.

«Я стал домашним человеком. Наверное, старею. Мечтается уже мало»

— И тем не менее вы развелись.

— Мы были очень разные с Наташей. К тому же я не думал с ней разводиться и, наверное, не развелся бы, если бы не ее роман с режиссером Максимилианом Шеллом. Она, правда, меня тоже подозревала в разных романах на стороне.

— Имела основания?

— Как вам сказать... Частично да. Мы были достаточно свободными людьми, занятыми в основном самими собой. Несмотря на то что у нас родился сын, мы его практически не видели. Он был с бабушками, дедушками. Наташа снималась, я писал музыку. Мы были молоды и ответственности особой не ощущали. Сынок так и вырос без мамы и папы. Ему уже 25 лет, но как-то все неправильно. Нет, он хороший, но... холодный. Ответных чувств к нам у него нет. Он, скорее, ближе к Максимилиану, который его воспитывал. Так мы и жили. Сначала, после развода, я страдал, потом злился, а потом у меня началась другая любовь...

— Какая по счету?

— Какая разница?! Я любил всех своих предыдущих... шестерых жен. Причем всех по-разному: кого-то страстно-сексуально, кого-то — из-за своей невероятной доброты и великодушия, в ком-то я видел свою маму... Любови в моей жизни были разные, но сейчас — последняя.

— Ой, не зарекайтесь.

— Да уж, зарекалась свинья в грязь не ходить. Действительно, никто ничего не знает. Но думаю, таки последняя. У нас с Мариной растет дочь Полина, ей пять с половиной лет. Замечательное создание, но с полным отсутствием слуха. Что приводит мать в абсолютную истерику, а я только смеюсь. Полина ходит на танцы, изучает иностранный язык, на всякий случай играет в теннис. А вдруг из нее Шарапова получится? Поэтому, выезжая за город, на дачу, мы обязательно берем с собой ракетки.

— Сами рулите?

— Исключительно сам. После десяти лет американской жизни я понял, что шоферов имеют только афроамериканские мафиози или очень старые богатые люди. Все остальные ездят сами. Так что, если надо в магазин за покупками, я сажусь за руль и — вперед. Кстати, и готовить могу сам. Особенно люблю куховарить на свежем воздухе. Шашлычки, салаты особые. Я стал домашним человеком. Наверное, старею. Мечтается уже мало.

— Ну уж в это не поверю. При молодой-то жене...

— Представьте себе. Не могу сказать, что у меня все есть. Но я умею довольствоваться тем, что имею. Я прошел через разные периоды, и безденежья в том числе. Живу по японской мудрости: главное — не количество денег, а чистое небо над головой и простая пища. Особенно если живешь в благословенном раю на Сейшельских островах. Я не вижу удовольствия в том, что у меня вдруг оказалось бы пару миллиардов евро. Что бы я с ними делал?

— Жили бы в благословенном раю на Сейшелах.

— А может быть, и нет. Зачем? Есть ли в этом смысл? Купить здоровье нельзя, талант — тоже. Все остальное неинтересно. Есть замечательная притча. На берегу океана под палящим солнцем, накрывшись шляпой, лежит рыбак. К нему подходит фартовый человек и говорит: «Чего спишь? Садись в лодку и лови рыбу!» «А дальше что?» — спрашивает тот. «Я продам ее, деньги поделим, построим новую лодку, ты выйдешь в море...» В общем, рисовал блага до бесконечности. «И вот тогда мы купим большой рыболовецкий корабль, пусть он ловит для нас рыбу, а сами купим дома и будем лежать под пальмами, наслаждаясь жизнью». «А я что сейчас делаю?» — спрашивает рыбак. Вот вам и философия жизни. Умей довольствоваться тем, что дал тебе Бог, и будь счастливым...