Юрий Соломин принадлежит к той советской актерской школе, которая дала экрану целую плеяду выдающихся имен. Вдумайтесь только: в тридцатые годы прошлого столетия, с разницей в два-три года, на свет появились Олег Табаков, Вахтанг Кикабидзе, Михаил Козаков, Сергей Юрский, Александр Державин, Михаил Ширвиндт, Лия Ахеджакова, Евгений Евстигнеев, Олег Басилашвили, Алексей Петренко... При желании можно еще долго продолжать. Но Юрий Мефодьевич выделяется даже из этого почетного списка. Придя в театр совсем молодым, Юрий Соломин смог в кратчайший срок сделать отличную театральную и кинокарьеру. Двадцать лет назад он возглавил Малый театр, а еще через два года стал министром культуры Российской Федерации. Вспоминая «дела давно минувших дней», Юрий Мефодьевич говорит обо всем философски, а иногда даже с искрометным юмором. Единственная по-прежнему нежелательная тема для мэтра — его взаимоотношения с младшим братом Виталием... Ныне, к сожалению, покойным.

«К тому времени, как я добрался до третьего тура, у моего отца украли все документы и деньги»

— Насколько мне известно, вы были просто обречены стать актером. Не так ли?

— Совершенно верно.

— В Чите, еще будучи школьником, вы выступали перед самим Рокоссовским (маршал Советского Союза. — Авт.). Помните вашу встречу?

— Конечно! Как забыть? Константин Рокоссовский был большим и рослым человеком. Я же учился тогда в третьем классе. Глядя на этого здоровенного дядьку в орденах и медалях, я понимал, что он имеет некие регалии, однако мне и на ум не могло прийти, какого полета эта птица! Константин Константинович шел вдоль сцены, на которой мы готовились приветствовать военных, подходя почти к каждому пацану. Кого погладил по голове, кому просто руку пожал. Словом, память на всю жизнь.

— Чем вы увлекались в детстве?

— Кроме искусства, ничем! Дело в том, что мои родители преподавали музыку в городском Доме пионеров и в Доме народного творчества. И я был заложником их ремесла. День и ночь они учили меня музицировать, и каждый раз я с возрастающим упорством пытался увильнуть от занятий. Родители были не очень настойчивы, поэтому от музыки я постепенно отошел. Теперь понимаю, что зря. Хотя с тех времен у меня и остались некоторые навыки. Правда, сейчас сам не играю. Разве что на нервах.

— Получается?

— По части игры на нервах могу дать фору любому! (Смеется.)

— Каким вы были в детстве?

— Спокойным. Хотя, знаете, мне сложно об этом говорить. Я был постоянно чем-то занят. То школа, то самодеятельность, то всевозможные кружки пионеров. Так что времени шалить не хватало. И слава Богу, что меня воспитывали именно так.

— Когда вы, закончив школу в Чите, поехали в Москву поступать, почему выбрали именно «Щепку»?

— В 1949 году я увидел фильм «Малый театр и его мастера». Та картина произвела на меня впечатление и, как потом выяснилось, предопределила судьбу. В этой ленте я впервые услышал о Щепкинском училище и запомнил его адрес — Неглинная, 6. Получив аттестат зрелости, тут же отправил документы в Москву, причем безо всяких копий.

В столицу мы с отцом добирались поездом. Ехали очень долго — восемь суток. Все эти дни я лежал на верхней полке вагона и что-то там доучивал для экзамена. В тот год курс набирала Вера Николаевна Пашенная (народная артистка СССР, лауреат Государственной и Ленинской премий. — Авт.). Мне повезло учиться у нее. Следующий курс она не закончила... Со мной на одном потоке занимались гениальные актеры, ныне, к сожалению, покойные: Виктор Борцов (ведущий актер Малого театра. — Авт.), Роман Филиппов (исполнитель роли Ляписа-Трубецкого в гайдаевской версии фильма «12 стульев». — Авт.). Поступил я в «Щепку» почти без проблем, но, что называется, с приключениями. Дело в том, что к тому времени, как я добрался до третьего тура, у моего отца украли все документы и деньги. Пришлось заблаговременно искать Веру Пашенную, чтобы узнать, есть ли у меня шансы быть артистом. Вера Николаевна утвердительно кивнула, и я с успехом прошел третий тур.

— Есть такая пословица «Харизмой взять не удалось, придется брать измором». Чем вы брали приемную комиссию?

— Ничем. Просто хорошо делал свое дело, вот и все. А еще мне очень хотелось стать актером! Прошло время, и теперь я сам сижу в приемной комиссии вместе со своей женой Ольгой Николаевной, с которой познакомился именно в Щепкинском училище. Хочу заметить, что моя жена была одной из самых любимых учениц Пашенной.

— Интересно, а как вы познакомились?

— Как-то Ольга опоздала на занятия. Рядом со мной было свободное место — она вошла, села, и... мы до сих пор вместе, с 1953 года. Уже с третьего курса моя жена много работала в ТЮЗе, играла Луизу в «Коварстве и любви», Негину в «Талантах и поклонниках». Тогда в их театре был очень сильный состав — Ролан Быков, Константин Назаров, Владимир Горелов, Лидия Князева... В свое время Ольгу премировали за лучшее исполнение роли среди молодежи. Потом родилась дочь Даша, жене пришлось уйти из театра. Жизнь была непростой. Помогать нам было некому: мои родители остались в Чите, ее — во Львове. Основные тяготы по воспитанию ребенка легли на плечи жены. Она выпала из репертуара на несколько сезонов... Когда дочь подросла, Ольга стала преподавать в Щепкинском училище, и это у нее, надо сказать, очень хорошо получается. Тридцать лет мы вместе с женой руководим курсом. Дочь Даша подарила нам внучку. Александре 18 лет. Она студентка первого курса московской консерватории имени Чайковского.

«То, что Жолдак ставит, на Западе давно уже пережевали и выплюнули»

— Мне известно, что вам пришлось в свое время поработать с эпатажным и, пожалуй, одним из самых известных театральных режиссеров-постановщиков Романом Виктюком. Какие о нем остались впечатления?

— Когда меня только назначили, вернее, выбрали на пост худрука, мы с Виктюком говорили о возможности его постановок в Малом театре. Я уверен, что он бы поставил свой спектакль, но несколько иначе, чем в других театрах. К сожалению, творческий союз у нас с ним не получился. Виктюк — очень талантливый человек! У него есть вкус, пускай даже специфический. Его уникальность состоит в том, что он такой первый появился. Те, что пришли после него, не смогли подняться выше пустого подражания. Я знаю Романа Григорьевича очень давно и могу сказать, что театральным педагогам в свое время не удалось перевоспитать его. Он каким был, таким и остался. С Виктюком всегда работали хорошие артисты. Несмотря на некий эпатаж и эротичность, его работы, без сомнения, являются искусством.

— А что вы думаете об Андрее Жолдаке, который часто приезжает со своими оригинальными постановками в Москву?

— Жолдака я вообще не считаю талантливым режиссером, и на это есть целый ряд причин. Ведь если ты ставишь Софокла или Эврипида, то, будь добр, покажи, в чем было их величие, почему это считается классикой. А так смотришь на этот бред и ничего не понимаешь. Да и как поймешь, ведь в этих постановках даже слов нет! Он в них пихает все, что попало! Конечно, можно и так... Но зачем? Не вижу смысла. Сплошное издевательство над классикой. Да это и не классика вовсе. Я бы даже порекомендовал Жолдаку не писать на афишах, что спектакль ставится по Софоклу или Эврипиду, там с ними нет ничего общего. Пусть он просто напишет: Андрей Жолдак. Правда, в таком случае к нему никто не придет. То, что он ставит, на Западе давно уже пережевали и выплюнули. И такого восторга, как он говорит, там к нему никто не испытывает.

— Вам удалось побывать во многих странах. Какие из них запомнились больше всего и почему?

— Однозначно Швеция, тем более то, что я сейчас расскажу, очень подходит к теме нашего разговора. Как-то меня пригласили в эту страну на фестиваль советских фильмов. Я приехал туда с картиной «Дерсу Узала» (работа великого японского режиссера Акиры Куросавы. — Авт.) в составе советской делегации. В рамках фестиваля нам предложили поприсутствовать на съемках эротического фильма одного известного режиссера. Мы согласились, ведь было жутко интересно посмотреть, как это все делается. Тем более тогда, в середине 70-х годов. Мы пришли, чуть-чуть опоздав, и как раз попали на перерыв. Нас провели в темный павильон, где сидел очень худой, болезненный человек, глядя на которого становилось грустно. Мы побеседовали и, не дожидаясь возобновления съемок, удалились. Когда вышли с киностудии, я сказал коллегам, с которыми мы ходили к этому режиссеру: «Вы знаете, а я могу понять этого человека. Он снимает эротику потому, что сам он ЭТО сделать уже не в состоянии». Мне стало жалко...

— ...что не удалось посмотреть эротику?

— Нет. (Смеется.) Режиссера стало жалко. Чисто по-мужски. Снимать эротические фильмы, а самому быть в такой форме. О его творчестве я ничего сказать не могу. Не видел. А вот первую эротику, ленту «Эммануэль», я посмотрел в 1976 году в Японии. Эта картина шла в одном из двух залов кинотеатра, где проходила премьера фильма «Мелодия белой ночи» — я играл там главную мужскую роль. Потом была пресс-конференция, на которой один из журналистов попросил меня сравнить отношения между людьми противоположного пола в двух картинах. Я ответил, что их нельзя сравнивать, нельзя заставлять зрителей из картины в картину делать одно и то же, то есть подглядывать в замочную скважину. Плохого об «Эммануэль» я сказать ничего не мог, так как фильм, по моему мнению, сделан профессионально. Но это совсем другой жанр. И если на наш фильм «Мелодия белой ночи» надо продавать билеты, то на «Эммануэль» нужно выдавать талоны нуждающимся, то есть тем, кто приходит с врачебной справкой о плохом здоровье... Журналистам такая речь пришлась по душе.

— Вы неоднократно посещали Японию, дружили с великим режиссером Акирой Куросавой, у которого снялись в фильме «Дерсу Узала». Каким был гений?

— Он был великим и одновременно простым. Все великие — просты. Мы дружили около тридцати лет.

— Как вы попали к нему в картину?

— Это длинная история. В 1972 году, находясь в Киеве на гастролях, я заболел и угодил в больницу. Там по радио услышал, что Акира Куросава приезжает в Москву снимать ленту «Дерсу Узала», и начал мечтать: вот бы сняться в этом фильме, ведь роман я очень хорошо знал. Он о тех местах, где я родился и вырос, — о Даурской тайге и Приморском крае.

Мы вернулись в Москву с гастролей, я продолжал лечение, а перед старым Новым годом раздался звонок с «Мосфильма». Позвонил второй режиссер Володя Васильев и говорит, мол, есть пожелание, чтобы я приехал на студию по поводу фильма Акиры Куросавы. У меня горло перехватило. Я даже не спросил, на какую роль меня зовут.

При встрече с Акирой меня очень удивила его немногословность. Он предложил роль Арсеньева. Я говорю, конечно. Потом на мне померили костюм, еще там что-то, а я все спрашиваю: «Когда пробы-то будут?» — «Будут пробы!» — отвечали мне. Потом я узнал от гримера Сергея Васильевича Калинина — мы с ним работали в «Адъютанте его превосходительства», и в «Дерсу Узала» он был главным гримером, — что, поскольку было несколько претендентов на эту роль, Куросава попросил рекомендовать ему кого-нибудь из русских артистов. Он сказал: «Так как я не знаком с ними, покажите мне самые лучшие фильмы этих артистов». Когда очередь дошла до моей кандидатуры, Акира спросил: «Ну, вот у Соломина какой фильм?» И ему сказали: «Последний фильм у него — «Адъютант его превосходительства», посмотрите, там пять серий». Вечером мне звонит Васильев и говорит: «Куросава посмотрел две серии и на следующий день заказал остальные. Ты утвержден!»

Такая же история была и с вакансией на главную роль. Изначально ее отдали Тафиро Мифуне (звезда картины «Семь самураев». — Авт.), но когда Куросаве привели Максима Мунзука, тот воскликнул: «Дерсу!» Мифуне не обиделся, хотя и был близким другом Куросавы.

«Куросава всегда что-нибудь рисовал на съемках, а потом дарил мне и подписывал: Соломин-сан»

— Это правда, что Куросава пытался покончить жизнь самоубийством?

— Когда Акира снимал в Голливуде фильм о Второй мировой войне, американские продюсеры стали ему говорить, что и как следует снимать, кто на кого напал. Он отказался и публично порвал контракт, после этого чуть не покончил с собой. Его спасла жена, которой он был верен всю свою жизнь... Когда Куросава вернулся из Голливуда в Японию, ему присвоили звание «Император японского кино». Несмотря на это, он решил кардинально поменять свою жизнь — стал нищенствовать. Он первый из японских режиссеров сумел пробить окно в Европу. И не нужно забывать, что Акира был удостоен премии «Оскар» за блестящую ленту «Семь самураев».

— Каким Куросава был на съемочной площадке?

— Очень спокойным. Но требовательным. Нужно было сначала выслушать его, затем он спрашивал: «Понятно?» Если да, то я шел работать, если мне нужны были еще пояснения, он повторял инструктаж. Фильм мы снимали на протяжении двух лет, и я ни разу не слышал от него никаких грубостей. Единственное, что он не переносил, так это импровизации. Акира скрупулезно готовил каждый кадр. Но перед съемками можно было предложить что-нибудь от себя. Если это ему нравилось, то он говорил «Да!», если не нравилось, отвечал «Нет, потому что...». Он всегда обосновывал свои ответы.

— Вы общались через переводчика?

— Да. А вот команды он давал на русском. Он принципиально не учил никаких языков, но для того, чтобы нам было понятно, выучил два-три русских слова: «Мотор», «Стоп», «Хорошо». Мы с ним долгое время переписывались. Акира был прекрасным художником. Он всегда что-нибудь рисовал на съемках, а потом дарил мне и подписывал: Соломин-сан!

— В Малом театре вы уже 50 лет. Но пришли туда совсем юным 22-летним пареньком. Как вам удалось не стушеваться перед мэтрами сцены: Ильинским, Царевым, Жаровым, Гоголевой, Шатровой, Бабочкиным?

— Они прекрасно понимали, что такое молодой актер, и всячески помогали мне. Когда я в 1965 году играл Хлестакова (в пьесе Гоголя «Ревизор». — Авт.), я заменял самого Ильинского, который долгое время выходил в этой роли. Так мне пришлось играть с такими звездами, как Любезнов, Бабочкин, Ильинский, Аленев. Вот какой состав! Если бы не их поддержка, я бы просто упал в обморок от страха! После ко мне подошла одна из ведущих актрис нашего театра Елена Митрофановна Шатрова и подарила книгу своего мужа — знаменитого в прошлом артиста. Это означало, что меня приняла в свою семью настоящая элита Малого театра! Подобный ритуал у нас сохранился и по сей день. Если актер проходит цензуру заслуженных артистов, то ему в честь признания дарят что-нибудь на память.

— Вам не завидовали ровесники? Ведь вы так быстро стали ведущим актером театра?

— Да ну что вы? Какое там быстро? Это просто так кажется. Был период, когда я на протяжении целых шести лет вообще ничего не играл.

— Некоторые после этого спиваются...

— Вы знаете, тут характер нужен. Еще Пашенная в «Щепке» говорила нам: «У вас будут периоды вне работы. Не сдавайтесь, находите работу. Всегда будьте готовы». Я был всегда готов! Хотя, не скрою, жутко обижался. Дошло до того, что Руфина Нифонтова (звезда советского театра и кино. — Авт.) выступила на партийном собрании нашего театра в мою защиту: «Как вам не стыдно, это же «Адъютант его превосходительства», весь мир его знает, а у вас в театре он играет всего одну роль...»

— Режиссер фильма «Адъютант его превосходительства» Евгений Ташков говорил в интервью «СОБЫТИЯМ», что он вынужден был шесть раз проводить с вами пробы на роль Кольцова, чтобы вас все-таки взяли на главную роль в этой картине.

— Да, Евгению Ивановичу пришлось очень несладко. Дело дошло до того, что он даже предъявил ультиматум Министерству культуры: «Либо я снимаю с Соломиным, либо вообще не снимаю». И так как, кроме Ташкова, никто не хотел браться за скользкую тему отношений между белыми и красными, меня все-таки утвердили. Однако картину все равно долгое время не хотели выпускать в прокат. Полгода ей пришлось пылиться на полках. Слава Богу, общими усилиями ленту удалось запустить.

— Говорят, у вашего героя Кольцова был прототип в реальной жизни.

— Звали его Павел Макаров, жил он, кстати, в Киеве, писал книги, что-то вроде «Партизаны Таврии». К сожалению, мне так и не удалось с ним встретиться. У него был брат, который служил белым, а Макаров — красным. Чем не драма?

В истории вообще очень трудно определить, кто прав. Это как в семье: кто прав, муж или жена?

— Конечно, жена!

— (Смеется.) А если муж пьющий? И не может бросить? Поэтому сегодняшним историкам я не очень верю. На досуге люблю почитать историю, чтобы самому разобраться во всем.

«Мой главный спортивный снаряд — это сцена, она меня держит в форме!»

— Юрий Мефодьевич, ровно двадцать лет назад вы стали художественным руководителем Малого театра. Весть о назначении застала вас врасплох?

— Нет, все, что называется, к этому шло. Для начала меня избрали председателем художественного совета, и я его тут же... расформировал. Ведь сам в этом совете состоял десять лет до того, как стал худруком. Не понаслышке знаю, насколько сложно быть объективным, когда тебе не дают ролей. Все тянут одеяло на себя. Когда я расформировал художественный совет, то сразу сказал коллегам, что если они мне не доверяют, то вправе переизбрать меня в любое время.

— С назначением на столь высокую должность у вас, наверно, прибавилось «друзей» внутри театра?

— Наверно. Но ведь человек не может всем нравиться. Находясь внутри такого большого коллектива, я стараюсь, чтобы было хорошо не мне, а тем, кто меня окружает, вот и весь секрет успеха. А интриги всегда будут, тут уж никуда не денешься.

— Через два года — новая должность, да еще какая: министр культуры Российской Федерации! Как вы все успевали-то?

— Во-первых, меня никто не спрашивал! (Смеется.) Во-вторых, мне самому было интересно, много чего хотел сделать. Но я поставил условие, что из театра не уйду. Иван Степанович Силаев, который тогда был премьер-министром РФ, не возражал: мол, если потянешь две должности, тяни! Поэтому я даже где-то в прессе заявление сделал, что министром буду каждый день до шести вечера, а после шести я — артист Юрий Соломин.

— Как вам удается держать себя в таком тонусе?

— Сразу скажу, что спортом я не занимаюсь и диет никаких не придерживаюсь. Мой главный спортивный снаряд — это сцена, она меня держит в форме!

— На семью вас хватает?

— У меня замечательная жена и внучка, которая живет с нами! Мы все очень дружны и весело проводим свободное время. Правда, его почти не бывает.

— Юрий Мефодьевич, вас часто сравнивают с вашим братом Виталием Соломиным. Говорили, что у вас были сложные отношения?

— Как знать. Творчество — это сам по себе очень сложный процесс. Если бы мы могли задать этот вопрос Виталию...

Есть одна книга о Вите Соломине, составленная из воспоминаний наших общих знакомых. Как ни странно, люди говорят о том, чего не могут знать просто физически, потому что их там и тогда однозначно не было. Я эту книгу прочитал дважды. Когда читал повторно, то взял карандаш и на полях стал отмечать, где правда, а где нет. К концу книги выяснилось, что я ее фактически переписал. О чем говорить, если даже наш двоюродный брат такого наплел, о чем и догадываться не мог!

Характер и у меня, и у Виталия был сложным. Но мы друг к другу относились объективно. Он видел во мне старшего брата.

— В одном из интервью вы сказали, что брат просто надорвался. Мол, нельзя было столько работать.

— Не хочу говорить на эту тему, больно до сих пор.

— Юрий Мефодьевич, за свою жизнь вы собрали огромное множество наград. Они для вас что-то значат?

— Для меня главное — не государственное, а народное признание! Хотя все награды принимаю с огромным удовольствием!

— Когда в Украину собираетесь?

— Были с театром в прошлом году. У вас очень хороший зритель! Вообще, у меня о вашей стране только приятные воспоминания. Кстати, съемки «Адъютанта...» проходили в Киеве. К несчастью, я тогда заработал перитонит, меня спасли ваши киевские врачи, в частности, хирург Юрий Галун, которому я очень благодарен. Одним словом, у вас чудесный город и прекрасные люди. Так что приедем, как только позовете.