Четвертого января свой 75-летний юбилей праздновал президент Российской академии художеств Зураб Церетели. Подарки ко дню рождения бывают разные. Так, сайт «Виртуальный турист» с помощью пользователей интернета попытался определить десятку самых уродливых памятников и строений мира. Замкнуло сей малопочетный список творение рук Зураба Константиновича — стометровый монумент Петру Великому, установленный на стрелке Москвы-реки. Другой расстроился бы, а Церетели и виду не подал. Закалка...

«У меня есть идея еще одного Петра в Москве поставить»

— Подсуропили вам под юбилей, Зураб Константинович. С Петром-то...

— Знал, что спросишь. А ты, наверное, догадываешься, что отвечу. Давно не обращаю внимания на подобные глупости. Непонятный сайт каких-то виртуальных туристов... Кто они, откуда взялись, как их звать, сколько там человек? Тысяча или сто? Хочешь, завтра проведу опрос на тему, которую предложишь, и получу результат, который закажешь? При желании любой архитектурный шедевр можно обозвать уродством, за слова никто ведь не отвечает, все легко свалить на интернет. Он же анонимный...

— То есть опять злые происки врагов?

— Очередной бред, да и только! Десять лет мой Петр стоит, а все никак не угомонятся. С первого дня под него «копали». Даже Ельцина хотели втянуть в историю, подготовили указ о сносе памятника. Якобы Лужков нарушил какой-то важный закон, не посоветовавшись с кремлевской администрацией. Борис Николаевич в тот момент лежал в ЦКБ (Центральная клиническая больница Управления делами президента РФ. — Авт.), обследовался. Когда ему нашептали, что надо Петра убирать, Ельцин сел в машину и поехал на Москву-реку, решил своими глазами посмотреть. Долго стоял, минут двадцать. Потом, ничего не говоря, отправился в Кремль, прошел в кабинет, взял указ и порвал его. Вот так: раз, два, три!.. На мелкие кусочки.

— Типа защитил.

— Ха! Нас с тобой не будет, а памятник останется! А где те доброжелатели, что козни строили? Нет их и в помине, след простыл... Я тебе больше скажу: у меня есть идея еще одного Петра в Москве поставить.

— Тоже стометрового?!

— Поменьше. В 2009 году отмечается трехсотлетие Полтавской битвы. Украина, слышал, собирается шведского Карла и своего перебежчика Мазепу в бронзе отлить, а мы, значит, должны молчать? Неправильно это! Полтава — одна из самых ярких страниц российской истории, именно с нее пошла великая империя. Вот и хочу сделать памятник героям, про которых у Пушкина написано: «И Шереметев благородный, и Брюс, и Боур, и Репнин...» Ну, ты, наверное, лучше меня эти стихи знаешь. Про птенчиков гнезда Петрова.

— Место для монумента уже выбрали?

— Когда Петр возвращался с войском из Полтавы, то сделал остановку в Коломенском, где жена родила ему дочь, будущую российскую императрицу Елизавету. После чего государь отправился в Кремль. По пути его следования были установлены восемь триумфальных арок — у Серпуховских ворот, у Каменного моста, на Чистых прудах, возле Красной площади... Словом, место не проблема, главное, чтобы идею одобрили и поддержали.

— Еще чем намереваетесь осчастливить москвичей в ближайшее время?

— Вот миновало сорок дней после ухода от нас Патриарха (Алексия II. — Авт.), душа улетела на небо, и, думаю, можно уже перенести статую Алексия Второго ближе к хрустальной часовне во дворе Музея современного искусства Российской академии художеств.

— Разве есть такой музей?

— На Гоголевском бульваре, дом 10. Официально в новом статусе он пока не открыт, но скоро объявим.

— А памятник Алексию там откуда?

— Я давно его сделал. Даже Патриарху успел показать. Святейший тогда посмеялся: «У меня на могиле поставишь». С юмором был человек, умел пошутить. А буквально за месяц до его смерти я снова завел разговор на ту же тему. Мол, место хорошее: у входа в уникальный хрустальный храм, второго такого нет в мире. Алексий никак не отреагировал на мои слова, лишь голову опустил. Я повторил. Снова тишина. Тогда я сказал в третий раз, спросив в конце: «Молчание — знак согласия?» Патриарх не возражал...

«В деле моего деда, расстрелянного в 1937 году, была всего одна страничка — донос соседей»

— Это ведь не единственный церковный иерарх, с которым вы близко знакомы? Слышал, не так давно приватно принимали у себя в особняке на Пресне грузинского Католикоса...

— Илия Второй прилетал на отпевание Алексия. Они вместе стажировались в духовной академии в Загорске, сидели за одной партой. Ты видел, как горько плакал Илия у гроба? Так могут скорбеть только по близкому человеку... За ужином рассказал мне много эпизодов из прошлого. Например, такой. Однажды Илия с Алексием тайком отправились в Большой театр. Спектакль закончился поздно, они опоздали к отбою. Утром настоятель потребовал отчета.

Признаться, что увлеклись оперным пением и забыли о времени, «штрафники» не решились, сказали, будто засиделись в библиотеке. А потом долго замаливали грехи. Все-таки слушателям духовной академии негоже ходить на светские представления...

— Что еще поведал вам Католикос? Наверняка говорили и о Грузии, об испорченных в конец отношениях с Россией.

— Об этом в газетах не писали, но Илия встречался с Медведевым и Путиным. С глазу на глаз. Хорошо пообщались, с пользой. Католикос простую вещь объяснил: грузин, когда утром просыпается и в окно глядит, первым даже не солнце видит, а соседа, живущего напротив. С ним, конечно, можно поссориться, но потом все равно договариваться придется. Словом, Илия сказал мне по секрету, что надежда на примирение между нашими странами есть. Есть!

— Пока в Тбилиси правит Саакашвили, сомневаюсь.

— Послушай, ничего вечного на этой земле нет! Никому не желаю зла, но иногда не понимаю политиков, их поступков. И речь не только о войне в Южной Осетии, хотя это была большая глупость, тут и спорить не о чем. Я вот тебе про Патриарха и Католикоса говорил. Еще штрих к картине добавлю. Несколько лет назад мы с Алексием летали в Тбилиси. В один из вечеров я позвал священников к себе в гости. Ели, пили, говорили... Потом запели русские монахи, которых Патриарх привез. Ты когда-нибудь мужской церковный хор слышал? Тогда поймешь, почему у Алексия и Илии на глазах заблестели слезы. Спустя год или два в Москву приехал Католикос, и ситуация почти с зеркальной точностью повторилась уже в моем доме на Пресне. Сначала был ужин для святейших, затем снова пел хор. Теперь это было грузинское многоголосье. Мне даже показалось, что мелодии звучали похожие. Лишь слова разнились... Между нашими народами много общего, крест один, никто не сможет нас поссорить, как бы ни старался.

— Уже, Зураб Константинович. Случилось.

— Неправильно думаешь! Сейчас такой период, потом придет другой. Я, как и ты, в СССР родился, большую часть жизни под коммунистами провел. Мне ордена давали, премии вручали, но я никогда не забывал, что ношу имя деда, расстрелянного в 1937 году. Видел потом его дело в архиве КГБ. Там всего одна страничка — донос соседей. Мол, подозрительно много книг в доме у деревенского жителя, а по вечерам часто собираются какие-то люди. Дед был веселым человеком, к нему любили ходить в гости, он угощал всех молодым вином, брал в руки гитару, пел. Этого хватило для приговора. Без всякого разбирательства поставили к стенке — и готово... За что, спрашивается, я должен любить советскую власть? Когда мне было лет десять, бабушка, которая после смерти деда до конца жизни носила только черное, отвела меня в лес, в доме говорить боялась, и там, постоянно оглядываясь по сторонам, прошептала: «Запомни, Зуро, имена главных врагов — Сталин, Берия, Молотов, Каганович...»

— Все политбюро перечислила?

— Я хотел поскорее вернуться к мальчишкам, которые без меня играли в футбол, а бабушка повторяла: «Запомни — Сталин, Берия, Молотов...» Я те слова не забыл, но понимаю и другое: это часть истории моей страны, ее нельзя ни выбросить, ни переписать. Давным-давно первый секретарь Московского горкома партии Гришин показал мне своего внука и попросил оценить его способности к рисованию. Я проверил мальчика и понял: толк может быть. Когда Гришина не стало, пацана выгнали из художественной школы. Те, кто при жизни пресмыкался перед боссом, после смерти бросились мстить родне. Разве ребенок виноват, что одним его дедушкой был Гришин, а вторым — Берия? Сейчас он учится в Суриковском институте, уверен, станет талантливым художником...

— Мораль сей басни какова?

— Сам не понимаешь, да? Я вот сделал бронзовую композицию с героями фильма «Мимино» — Кикабидзе, Мкртчяном и Леоновым. Буба в том году отмечал юбилей. Мне из Тбилиси позвонили, сказали, что нашли место для памятника, мол, готовы принять подарок. Но — без армянина и русского. Я сразу даже не понял, о чем речь. А когда сообразил, ответил: нет уж, пусть эти трое стоят в московском музее. Им хорошо вместе...

Хочу в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже провести выставку «Мир Кавказу». Давно об этом думаю, говорил с художниками Дагестана, Чечни, Осетии, Ингушетии, Абхазии, других республик. Все согласны. И в Азербайджан письмо отправил, но ответа не получил. В Баку сказали, будто ничего из Москвы не приходило. Я еще раз написал, мне нетрудно.

«Я придумал, как оформить олимпийские объекты в Сочи. Министры головами качали, языками цокали: вай-вай-вай»

— А в Тбилиси писали?

— Там сейчас новый министр культуры, старого передвинули. Вроде предлагали пост Зурабу Абашидзе, бывшему послу в России, но он отказался, сказал, мол, не специалист в этой сфере. Может, и правильно, что не согласился. Трудное время сейчас в Грузии, смутное.

— Кому сейчас легко, Зураб Константинович?

— Это других кризис в последние месяцы коснулся, а художники давно горькими слезами плачут. Я много езжу по стране, вижу: нет у людей заказов, сидят без работы, грустят. На днях встречался с высоким чином из правительства, прямо ему в глаза сказал: перед вами не президент академии, а прораб, переживающий, что у его рабочих нет дела и денег. Предупредил: сложу с себя полномочия, если люди будут голодать. Так нельзя, не может государство бросать художника! За последние десятилетия мы растеряли все мощности для монументального производства, базы для художественного литья металла, стекла. Ничего не осталось! На худой конец, живописец может на свои деньги купить краски, холст и рисовать. А что делать скульптору, работающему с большими формами? Мало родить идею, надо довести ее до логического конца. А если нет возможности превратить гипсовый макет в бронзовый оригинал? Для художника это настоящая трагедия! Советское монументальное искусство славилось на весь мир, а теперь медленно, но верно загибается. Люди не востребованы на родине, пакуют чемоданы и уезжают на чужбину... Я вот вспомнил, что после окончания института в Тбилиси еще три года получал стипендию от государства. Успел за это время жениться, дочку родить. Союз художников дал мастерскую, помогал заказами, пока я не встал на ноги. А теперь? Каждый выживает в одиночку...

— Выход?

— Вместе надо искать! И без государственной поддержки не обойтись. Нельзя отдавать все на откуп коммерции, растаскивать искусство по частным галереям.

— Неужели кто-то с этим спорит?

— Был недавно показательный разговор. В Академию художеств новых членов не принимали, наверное, лет двадцать, с советских времен. Прежнее руководство опасалось конкуренции, а я никого не боюсь и по случаю 250-летия академии решил провести выборы. Все прошло торжественно, уважительно, без скандалов. А потом на меня в Белом доме (здание правительства Российской Федерации. — Авт.) осерчали. За то, что не согласовал решение. Мол, деньги нам из бюджета выделяются. В том числе и на зарплату. Открыть тебе страшную тайну? Академик получает 14 тысяч рублей в месяц (приблизительно 3 тысячи 400 гривен. — Авт.)! Разве это сумма, из-за которой стоит поднимать шум?

— Пьеру Кардену, Юрию Любимову и Никите Михалкову как почетным членам академии тоже жалование положено?

— Нет, конечно. Ты же слышишь: по-чет-ные! Людям честь оказали. Например, мы создали отделение дизайна. Кардену там самое место, он большой мастер, настоящий профи. Я его искусство давно знаю, а лично познакомился несколько лет назад. Мы оба — послы доброй воли, встречаемся в Париже на заседаниях ЮНЕСКО, обмениваемся мыслями, идеями. Нам вместе интересно! Тех людей люблю и уважаю, которые ни на минуту не останавливаются, продолжают искать, фонтанировать. Я сам такой. Сейчас вот придумал, как оформить олимпийские объекты в Сочи. Десять министров российского правительства приходили в мою мастерскую, смотрели, головами качали, языками цокали: вай-вай-вай! Потом предложили войти в оргкомитет Игр-2014. Для меня это дело привычное, я уже был главным художником московской Олимпиады. Вопрос не в том, как называться, а чем заниматься.

— Не многовато ли берете на себя, Зураб Константинович? Как говорит знакомый олигарх, глаза не должны быть больше рта. Чтобы не подавиться. Вы вот на детский парк в Мневниках замахнулись, а потом отступили. Не потянули...

— Послушай, дорогой, нас еще классики учили: шаг вперед — два шага назад. Для разбега. Момент сейчас такой: дороги надо строить, жилье для людей. Но помяни мое слово, еще при нашей жизни парк для ребятишек в Москве будет. Юрий Лужков детей любит, он от своих планов не откажется... Это не отступление, а пауза, передышка. Как говорится, есть еще порох... Я же, раз время появилось, другими проектами займусь. На Новый год ездил в Париж. Пока тут гуляли-праздновали, заперся в мастерской, что рядом с Трокадеро (дворец в столице Франции. — Авт.), и колдовал с красками. Теперь вот вернулся в Москву, продолжу работу над бронзовой статуей Христа. Высотой 33 метра.

— По метру за год жизни? На горе Корковадо в Рио все равно выше.

— Так у меня ведь еще постамент почти 70-метровый будет!

— Святой земле подарок готовите?

— России, которая нашла путь к Богу. И покойный Патриарх мою идею благословил, жаль, в металле не успел увидеть. Точное место, где памятник поставлю, сейчас не назову, пусть секретом останется. На открытие позову, сам увидишь. Ждать недолго...