Народный артист России Эммануил Виторган в особом представлении не нуждается. Его фильмография насчитывает 90(!) картин, многие из которых уже успели стать классикой отечественного кино. Несмотря на свои 69 лет, Виторган по-прежнему много снимается. В последние годы актер «засветился» в сериалах «Дальнобойщики», «Исцеление любовью», «Бедная Настя». В Киев Эммануил Гедеонович приехал, чтобы сняться в новом украинском сериале «Две стороны».

Мое представление о Виторгане как о сдержанном, серьезном и даже хмуром человеке быстро сменилось на противоположное. Знаменитый актер оказался обаятельным, улыбчивым человеком и весьма интересным собеседником. Дождавшись перерыва между съемками, мы устроились на мягком удобном диванчике и начали разговор.

«Ордер на квартиру я впервые получил в 40 лет, а до этого жил в коммуналках, в общежитиях...»

— В мире бушует кризис. Актера Эммануила Виторгана он как-то коснулся?

— Конечно, больше всего он чувствуется в производственной сфере, а что касается театра, то люди туда всегда ходили, даже в самые тяжелые времена. Мне повезло, и в отличие от некоторых моих коллег я, как и прежде, играю в театре, в производстве находятся три фильма с моим участием, уровень своих гонораров я пока тоже не понижал...

— Но с недавних пор вы ведь не только творческая единица, но еще и бизнесмен.

— Да (усмехается), совладелец сети химчисток в Москве. Этим изначально занималась моя супруга Ириша, а я уже потом вошел в долю. Несмотря на кризис, люди все равно хотят жить в чистоте, так что мы пока не ощутили изменений в нашем бизнесе. Может быть, вещи будут сдавать в чистку не в таких объемах, как раньше, но, во всяком случае, очень надеюсь, что нам не придется сокращать штат. У меня ведь, помимо химчистки, есть еще и театральное агентство, которое занимается продажей билетов и организацией гастролей. Оно существует вот уже 16 лет! Пока ни один человек не уволен, зарплаты не понижены. Я очень надеюсь, что мы продержимся. Главное — чтобы не было паники.

— В Украине паника, похоже, наступила. По крайней мере, некоторые товары с прилавков магазинов исчезли...

— В Москве такого нет. Хотя точно утверждать не могу — я в магазинах бываю очень редко. Издержки публичной профессии. Люди узнают, говорят: «Да проходите вперед, не стойте в очереди...» А я от этого жутко неловко себя чувствую, начинаю краснеть, потеть и убегаю.

— Зато, наверное, в прежние времена тотального дефицита узнаваемость помогала?

— Да, безусловно. Как говорится, отоваривался с черного хода. И мясо, и сахар, и масло. Причем даже больше не о себе-то думал, а о своих родных, и поэтому все дефициты рассылались по разным городам — и маме с папой, и брату, и другим родственникам. Конечно, для меня открывались двери, куда обычный человек не мог войти. Да чего греха таить, и сегодня, вы сами знаете, бюрократическая государственная машина — жуткая, огромная, неимоверная. И чтобы какую-то справку оформить, надо месяцы угробить. А я благодаря узнаваемости могу эту бумажку получить не за месяц, а, скажем, за неделю.

— С кем-то из сильных мира сего дружбу водите?

— Нет, а вот просто хорошие отношения поддерживаю. С Путиным периодически видимся на приемах. Он же ленинградец, а я в Питере много лет жил и в театре работал. Владимир Владимирович очень приветлив и даже помнит спектакли, в которых я когда-то играл. При встречах приглашает меня на праздники в Кремль. Почему-то я попал в списки (смеется), и на все государственные праздники мне присылают шикарные пригласительные.

В советские времена я тоже в дружбу с «нужными людьми» никогда не лез. Ничего ни от кого не требовал, не просил. Ни я, ни моя семья. Ордер на квартиру я впервые получил в 40 лет, а до этого жил в коммуналках, в общежитиях. И ничуть от этого не страдал.

Когда мы с Аллой (актриса Алла Балтер — вторая супруга Виторгана, которая в 2000 году скончалась от рака. — Авт.) из Питера переехали в Москву и пришли работать в Театр имени Станиславского, нам пообещали квартиру, а пока временно поселили в общежитии театра, где мы провели аж восемь лет. У нас была небольшая комнатушка, перегороженная шкафом, за которым спал сын Максимка. Бывало, он выглядывал из-за шкафа и удивленно интересовался, зачем это папа маму целует и кусает (смеется). Когда Максим подрос и ему надо было идти в школу, только тогда Аллочка возмутилась: «Ну давай, наконец, скажем руководству театра! Как им не стыдно, обещали сразу дать квартиру, а уже восемь лет прошло!»

— Сейчас довольны своими жилищными условиями?

— Четыре года назад мы с моей нынешней женой Иришкой купили квартиру, в которой сейчас живем. Она хоть и находится в центре города, но в тихом месте. Рядом — Арбат, Большая Никитская. У нас с Аллочкой была двухкомнатная квартира на Краснопресненской набережной. Сталинский дом, высокие потолки, рядом — Москва-река. Когда Аллочка ушла из жизни и я через два года женился на Ирине, мы с ней решили съехаться. У Ирочки была очень маленькая квартира на Ленинском проспекте, и я попросил ее переехать ко мне, но вскоре понял, что сделал неправильно. Там каждый сантиметр напоминал об Аллочке. Тогда мы начали искать другое жилье. Ира продала свою квартиру, а я — свою. Она хотела поселиться поближе к театру Маяковского, в котором я работаю. Нам очень повезло с нынешним жильем. Буквально через двор находится здание театра, и я из спальни вижу свою гримерку. Наша квартира на третьем этаже, а в подвале этого же дома расположен офис нашего театрального агентства.

— Так вам даже машина не нужна — все под боком.

— А я машину и не вожу. За руль только во время съемок сажусь. Главное — чтобы рядом находились гаишники, которые бы орали в громкоговоритель: «Все в сторону!» В свое время я сдавал на права, они даже где-то валяются сейчас. Начал было ездить на машине, но меня пару раз подрезали. А у меня при этом возникает такое желание рвануть и ударить машину, которая меня подрезала, что я решил просто оставить идею с вождением, дабы не создавать аварийных ситуаций. А вот мои жены — и Аллочка когда-то, и Ириша — очень хорошие автомобилистки.

— С техникой вы тоже на «вы»?

— Не на «вы», а скорее на «мы»! Даже не знаю, как выразиться... Я в аппаратуре ни фига не разбираюсь. Компьютер вообще не понимаю и с опаской на него гляжу. Даже, где он включается, не в курсе. В мобильном только знаю, на какую кнопку надо давить, чтобы ответить. Какие там sms! Нет, нет. Я ту-у-упой!

«Когда ушла Алла, я впал в страшнейшую депрессию — жить не хотелось»

— В этом году у вас юбилей. Будете с размахом отмечать?

— Елки-палки — 70! Я даже такой цифры и не предполагал. У меня сплошные праздники: в прошлом году — 50 лет творческой деятельности, сейчас — 70-летний юбилей. Не знаю по поводу размаха празднования, но мне всегда очень хочется отблагодарить всех, кто рядом со мной. Причем не только родных, друзей и приятелей, которых обязательно соберу, но и своих поклонников, обычных людей, тех, что приходят в залы театров и кинотеатров. Поэтому надеюсь, что смогу поставить новый спектакль, как я сделал на предыдущий юбилей пять лет назад.

— Вы-то сами себя на сколько лет ощущаете?

— Я вне возраста! Правда! И хотя я сегодня даже зарядки не делаю (не в пример детям будь сказано), лишь изредка в волейбол постукиваю, думаю, мое достаточно спортивное прошлое спасает меня до сих пор. В молодости я даже получил первые разряды по баскетболу и волейболу, был чемпионом Российской Федерации среди школьников по водному поло. Мне, конечно, грех жаловаться, я пока востребован, пока могу что-то дать людям, да и семью свою обеспечить: у меня же и дети, и внуки, и теща на обеспечении.

— Сейчас ведь все намного доступнее, и для того, чтобы хорошо выглядеть, можно просто обратиться к пластическим хирургам.

— Пока ничего себе не делал, и мысли такой не было. Очевидно, потому, что редко гляжу на себя в зеркало. (Смеется.)

— Странно, потому что, по-моему, ваша профессия предполагает все время смотреться в зеркало: грим, примерки...

— Я в такие моменты не смотрю в зеркало — не нравлюсь сам себе. Только когда бреюсь, изредка поглядываю. У меня сейчас возраст такой, что, может быть, впаду в детство, вот тогда и сделаю пластическую операцию. (Смеется.) Ну, это я уже просто дурачусь. А вообще, конечно, усталость накапливается, чувствую, дыхалка стала не та...

— А сами вон курите сигареты одну за другой и, небось, крепкие.

— Вы знаете, я в 1990 году перенес очень серьезную онкологическую операцию — у меня нет одного легкого. Тогда организм, видимо, испугался, и я перестал курить. 16 лет вообще не курил. А потом вдруг снова закурил и не могу никак прекратить. Мне врачи говорят: «Мы тебя родили, мы тебя убьем!» (Усмехается.) Ирочка плакала, плакала, но теперь уже смирилась. Правда, время от времени повторяет: «Ну, хватит уже курить». А я не могу остановиться. Ужасно. Вроде произвожу впечатление такого волевого человека, а оказывается — безволен, не могу никак бросить.

Видите, 18 лет назад меня вернули с того света. Ирише, кстати, тоже делали онкологическую операцию. Ее спасли, а вот Аллочку не удалось вытащить. Три года мы бились. Это, конечно, жуткая болезнь, просто чума. И сейчас сколько из-за нее ушло ребят: Боря Хмельницкий, Саша Абдулов. После 30 лет совместной жизни с Аллой ее смерть была для меня страшным ударом. (Вздыхает.) Ириша практически спасла меня, вытащила, когда не стало Аллочки.

— В тот ужасный период спасались от депрессии алкоголем?

— Нет, я никогда не бываю пьяным, хотя могу выпить очень много. Когда ушла Алла, я впал в страшнейшую депрессию — жить не хотелось. Аллочка была совершенно потрясающей женщиной. Я, кстати, очень люблю приезжать в Киев. Сразу всплывают картины из прошлой жизни. Алла ведь киевлянка, ее мама здесь похоронена, и я всегда, когда приезжаю, обязательно бываю на могиле тещи. А сама Аллочка покоится на Ваганьковском. Рядом лежат замечательные, так рано ушедшие Толя Ромашин, Женя Дворжецкий, Виталик Соломин... Кстати, Ириша, бывает, ходит на могилу к Алле даже без меня...

— Считаете, Ирина послана вам свыше?

— Наверное, это действительно так. Она чудесный человек! Активный, замечательный, умеющий общаться с людьми. Она окончила консерваторию, скрипач, но бизнес-жилка в ней очень развита. Ириша возглавляет и химчистку, и театральное агентство, плюс отличная хозяйка. А когда мы строили загородный дом в Подмосковье, оказалось, что она замечательный прораб: руководила строителями, давала им разгон — пришлось поменять несколько бригад. Это, конечно, не нормально, когда люди халатно относятся к своей работе.

— Подозреваю, что к строительству дома вы были причастны постольку-поскольку.

— А вот и нет! Я отвечал за художественную часть, многое придумывал. Плюс сам выкладывал камин. Лично облицовывал кирпичом металлическую основу. Это очень интересно. А как красиво получилось! У нас и в московской квартире, и в загородном доме есть камины. Друзья говорят: «Что вы так любите камин? Вы же его раз в год будете зажигать». Ни фига — очень часто зажигаем! Я всю жизнь мечтал иметь в доме второй этаж, камин и кабинет. И в 65 лет у меня все это появилось. Сколько я еще протяну, не знаю, но получаю ТАКОЕ удовольствие от жизни. Теперь хочется только одного — чтобы мои родные не имели столько забот, сколько я имел за прожитые годы. Вообще все последующее должно быть лучше предыдущего. У меня четверо внуков — две девочки и два мальчика, и я им этого искренне желаю.

К сожалению, я не так часто встречаюсь с внуками — занятость большая. Поэтому они, бедные, мне звонят: «Эммочка, ну когда ты придешь к нам?» Они все меня по имени называют.

«У меня в Одессе было столько родственников, что за летние каникулы я не успевал всех обойти»

— Вы — ребенок войны. Что помните из детских лет?

— Я родился в Баку и первые три года прожил там. У моего папы Гедеона Абрамовича была интересная профессия — инженер-мукомол. А во время войны надо было восстанавливать мукомольную промышленность, потому что хлеб был стратегическим продуктом наравне с оружием. Я помню, как мы в Баку стоим около эшелона, который должен уходить на фронт. Папа уже в военной форме, я, трехлетний, на руках у мамы, рядом с ней — старший брат Вовка, и подходят какие-то люди, отдают честь и забирают нас. Папу снимают с поезда, и мы начинаем мотаться по всему Советскому Союзу.

Из Баку — в Ставрополь, из Ставрополя — в Астрахань, дальше — в Ленинград, потом опять в Астрахань. Родители мои похоронены в Астрахани, и для меня этот город самый дорогой, поэтому я каждый год езжу туда.

— Ваши родители ведь родом из Украины?

— И мама, и папа одесситы. В маминой семье было одиннадцать человек, в папиной — десять. У меня в Одессе жило столько родственников, что за летние каникулы я не успевал всех обойти. Сейчас, конечно, остались очень немногие. Кто-то уехал в Штаты, кто-то в Австралии живет. И половина Одесского кладбища родни...

— Чем для вас пахнет детство?

— У меня этот запах до сих пор в памяти — запах жареной картошки. В моем детстве картошка ведь была основной пищей. Я до сих пор ее обожаю, и все мои друзья это знают, так что, если мы где-то встречаемся в ресторане, а меня еще нет, они делают заказ: «Картошку пожарьте. Сейчас подъедет человек, который ее съест». А еще (пауза) я до сих пор чув-ству-ю запах маминого тела... У меня были замечательные родители. Особенно близкие отношения установились с мамой, которая воспитывала нас со старшим братом, папа-то все время вкалывал на работе, с утра до ночи. Все были нормальными людьми: папа — технарь, брат Вовка — технарь. Но в семье не без урода, вот и...

— Родители не противились вашему выбору актерской профессии?

— Они были «за». В первом классе я познакомился и очень подружился с мальчиком, у которого родители работали артистами. Я бывал у них дома, очень часто ходил на их спектакли. Они жили прямо во дворе театра, и я видел, как в антракте выходили артисты, снимали шинели, оставаясь в трусах, потому что летом играли, жарко очень. И я заболел всем этим. Класса с четвертого я пошел в драмкружок во Дворце пионеров и ходил туда по десятый класс включительно. Родители были очень довольны. Во-первых, я не болтался на улице, во-вторых, слыл героем-любовником, поскольку много раз играл подобных персонажей. Когда они приходили на спектакли, все меня хвалили: «Какой мальчик у вас замечательный!» После того как мой старший брат уехал учиться в политехнический институт в Ростов, я остался один. А я в доме всегда был за девочку. Старший брат — мальчик, а я — как бы девочка, к тому же плакса ужасный. (Смеется.) Но мне очень повезло — сразу после десятого класса я поступил в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии и попал к потрясающим педагогам. Руководителем курса был Борис Вульфович Зон, воспитавший колоссальное количество замечательных артистов и режиссеров.

«На съемках в Голливуде мне дали троих переводчиков, личного повара, гримера и костюмера»

— Это правда, что вы знакомы с Терминатором всех времен и народов Арнольдом Шварценеггером?

— Да (улыбается). В 1996 году Шварценеггер, Брюс Уиллис и Сильвестр Сталлоне приехали в Москву открывать ресторан «Голливуд». Это известная сеть по всему миру, а они втроем — соучредители. Мне позвонили из министерства культуры и говорят: «Вы не могли бы сопровождать одного из гостей?» А у меня как раз было свободное время, говорю: «С удовольствием». Мне ж самому интересно познакомиться с этой троицей. Саша Абдулов, значит, сопровождал Уиллиса, Леня Ярмольник — Сталлоне, а я — Шварценеггера. И вот мы идем по улице, а народу собралось видимо-невидимо. Еще бы, голливудские знаменитости приехали, супергерои. Идем мы со Шварценеггером, а он мне по плечо. И все, как увидели нас рядом, начали кричать: «Наш лучше! Наш лучше!» Он меня спрашивает через переводчика: «Что они говорят?» А я ему: «Все о`кей, о`кей». Вот вам и супергерой. Но видите, какой политик оказался мощный. Губернатор Калифорнии!

— А вас самого-то за океан сниматься не звали?

— Летом снялся в Голливуде вместе с Дастином Хоффманом. Эта история о том, как у спецгруппы в Ираке заканчивается командировка, ребята возвращаются в Штаты, и нас — меня и Хоффмана — принимает президент, который не очень доволен нашей работой. А потом происходят события, под которыми подразумевается 11 сентября. Эту картину не будут показывать у нас, она выйдет в прокат только в Штатах и еще в нескольких странах. Мне, правда, обещали прислать диск с записью.

— И как это вы в Голливуд попали?

— Мне позвонили с «Мосфильма»: «Приехали американцы, хотят с вами пообщаться». Я отвечаю, что не понимаю по-английски. Ведь все знают, что те наши ребята, которые снимаются в Штатах, должны обязательно владеть английским. Мне говорят: «Они настаивают, чтобы вы приехали». Я приезжаю, вхожу в кабинет. Сидят продюсер и режиссер. Не успевают они рта открыть, как я обращаюсь к ним: «Ду ю спик инглиш?» Они отвечают: «Йес». Я им: «А я нет». Поворачиваюсь к двери, чтобы уйти, а мне в спину: «Стоп». В общем, решили создать такой прецедент в Голливуде, чтобы снимался российский актер, не знающий языка, а потом его просто переозвучат. Более того, я играл американского генерала, командира спецчасти, а Дастин Хоффман — моего начальника. Вот понравился я им, и все.

— Как с Хоффманом работалось?

— Потрясающе, он совершенно прост в общении. Со мной рядом всегда находились три переводчика, мне предоставили автобус-глентваген, в котором имелось даже джакузи, у меня были личный повар, личный гример, личный костюмер. Вообще такого отношения к артистам я никогда не встречал. Я уже не говорю о гонорарах. Безусловно, ставка Хоффмана была значительно выше, но и мне гонорар выдали такой, какого я ни в Советском Союзе, ни в России никогда в жизни не получал. Раньше ведь зарплаты были нищенские, все сидели на ставках, вот и приходилось ездить в так называемый «чес» — по шесть—восемь концертов в день с творческими вечерами часа по полтора-два. Где только не перебывали.

— И на что вы голливудские деньжищи потратили?

— Дело в том, что все павильонные съемки проходили в Голливуде, а натурные — по всему миру: в Мексике, Аргентине, Италии, Иране, Ираке, Испании. Так вот, когда мы снимались в Испании и ко мне приехала Иришка, мы встречались с нашими друзьями, которые давно живут в этой стране. И во время одного из разговоров они сказали, что по соседству продается квартира. Я загорелся: «Ириш, давай купим!» А она мне отвечает: «Давай, конечно. Все равно все растратим». И мы купили в пентхаусе замечательную двухкомнатную квартиру с видом на море и горы. Очень красивое место.

— Теперь отдыхать будете там?

— Да. Правда, с моим графиком работы... Уже полгода туда не ездили. Мы, кстати, даже в наш загородный дом в Подмосковье редко наведываемся. Времени просто нет.